Мой друг Александр Родин. Продолжение-8
Как я уже написала в прошлом посте, после того, как мы с Игорем поженились, Саша стал нашим общим другом. Он часто бывал у нас дома в Зарядье. Моя свекровь, наблюдая мои с Сашей очень близкие отношения, не сомневалась, что мы с Сашей много лет, ещё со Станислава, были любовниками. Она мне об этом сказала, правда, не сразу. Я думаю, что я в нашем ЖЖ уже много раз писала о том, что для нашего поколения, для нашего круга дружба и друзья были очень важны. Важнее родных, родных ведь не выбирают, какие достанутся, а друзья были отборные, один к одному. Наша дружба – это был исключительный феномен, она пришла в жизнь с нашим поколением и с нашим поколением ушла. И теперь есть дружба и друзья, но в эти слова вкладывают не тот смысл, какой вкладывали в них мы. Владимир Познер, который большую часть жизни прожил на Западе, главным образом в Штатах, как-то сказал, что и там есть слова «дружба», «друзья», «друг», но в эти слова вкладывают совсем не тот смысл, какой вкладывали в них советские люди. Познер несколько моложе меня, но я думаю, он ещё застал здесь ту, нашу, дружбу. Я не знаю, с чем связан этот феномен. Может быть, военные невзгоды нас сплотили, но скорее всего, дело не в этом. Окуджава писал: «Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке…» Наверное, нам действительно нужно было крепко взяться за руки, чтобы нас не смяла агрессивная советская среда. Дружба была фундаментом, основой нашей жизни, каждый чувствовал, знал, что он не одинок, что в любых обстоятельствах он может рассчитывать на поддержку друзей, которые его проблемы примут, как собственные проблемы. Даже просить о поддержке не нужно. Друзья сами догадаются, поймут и придут на помощь. Однажды мы с Игорем пришли домой поздно вечером и сразу же легли спать. Мы уже засыпали, когда к нам в комнату вошла мама Игоря, Александра Ивановна, и сказала, что в наше отсутствие приходил Саша и был огорчён, не застав нас. Я вылезла из-под одеяла, натянула на босу ногу сапоги, надела шубу на ночную рубашку, зима в том году была лютая, и пошла звонить Саше. Ближайшая будка телефона-автомата была в квартале от нашего дома. Я спросила Сашу, не случилось ли чего. Сказала, что мы с Игорем можем поймать такси и будем у него через 40 минут. Саша сказал, что приезжать не нужно, что у него сидят Виктор, Сергей, Инна и Олег, его друзья-однокурсники. Я их тоже знала. Что они уже всё обсудили и вроде бы нашли выход. Саша сказал, что можете не приезжать, но как хорошо, что ты позвонила.
Я не помню, кто женился раньше, мы с Игорем или Саша. Наверное, Саша всё-таки раньше, потому что его дочь Юля на два года старше нашей Лены. Первая сашина жена была кандидат филологических наук, специалист по немецкому языку. Преподавала немецкий в каком-то ВУЗе на вечернем отделении. Вторая сашина жена тоже была кандидат наук, психолог… И я подозреваю, что наличие у этих женщин кандидатской степени было для Саши важным фактором, когда он решал вопрос о браке. Саша придавал большое значение социальному статусу человека. Он был для него одним из важных критериев, определявших его отношение к людям. Я знаю, что у многих людей, может быть, у большинства, это так. Даже для моего брата Феликса это имело большое значение.
Я от этого совершенно свободна. Я уже писала, что моё Евангелие – «Отец Сергий» Льва Толстого. Я живу по «Отцу Сергию». Я жила так задолго до того, как прочла повесть Толстого, но не была уверена, что права. Только когда я прочла эту повесть и увидела, что Толстой думает так же, как я, и что это для него принципиально, собственно, вся повесть именно об этом, я успокоилась. Но я не всегда была такая. До войны я была другим человеком. В школе я была круглой отличницей, это не был мой выбор. Так получалось само собой. У меня была хорошая память, и я была любознательна. Получив в школе весной учебники на следующий год, я за лето их прочитывала и запоминала. Когда в сентябре я приходила в школу, я уже знала весь материал, который будут проходить по всем предметам в течение года. То, что я была такой абсолютной отличницей, обеспечило мне определённое положение в школе. Я была председателем совета пионерского отряда и членом учкома, тогда в школах были ученические комитеты. В 1938 году в Киеве проходил первый всеукраинский слёт пионеров. Районная пионерская организация меня выбрала делегатом на этот слёт. Мой отец к этому времени был уже репрессирован, но на это как-то не обратили внимания. Слёт был республиканский, от Киева там было всего несколько делегатов, и я в их числе. И всё это – учком, моё председательство, присутствие на слёте – было для меня важно. Когда выбирали председателя совета отряда, я старалась сидеть со спокойным равнодушным лицом, но очень волновалась. Если бы меня не выбрали председателем, если бы выбрали не меня, я бы это тяжело переживала. Я не знаю, когда это изменилось, но это изменилось коренным образом. Возможно, война и жизнь в колхозе меня изменили, помогли мне найти истинные ценности. В зрелом возрасте я не только не стремилась к внешнему успеху, я его избегала. Если была развилка «налево пойдёшь – будет успех, направо пойдёшь – успеха не будет», я автоматически делала шаг вправо. Что быть знаменитым некрасиво, я знала задолго до того, как прочла это у Пастернака. Известность, чины и звания, даже учёные степени были мне всегда подозрительны. Я подозревала, что для их носителей главным мотивом активной деятельности было не дело, а именно стремление к успеху, к славе. Тщеславие я считаю большим пороком. Но я опять отвлеклась, на этот раз села на своего любимого конька.
Я не знаю, устраивал ли Саша свадьбу, он нам об этом не сообщал, я думаю, они с Ниной просто расписались, как мы с Игорем. Правда, у нас получилось так, что прямо из ЗАГСа мы с Игорем поехали к Эмилю, чтобы ему всё-таки сообщить, он ведь был у нас главным. А у Эмиля как раз в это время сидел Саша. Так что они оба узнали о нашем бракосочетании буквально через час после события. Игорь спустился в магазин, который был в доме Эмиля, купил бутылку вина, и мы вчетвером это событие отметили.
Саша сообщил нам с Игорем о том, что женился, может быть, не сразу, но сообщил, и пригласил приехать познакомиться с женой. Мы приехали, но с женой не познакомились, она легла спать до того, как мы пришли. Мы несколько удивились… Если Саша пригласил нас специально, чтобы познакомиться, то, верно, он и ей об этом сообщил… Что же означал её поступок? Может быть, Саша рассказывал ей о нас, и по его рассказам мы ей не понравились, может, она вообще ревновала Сашу к друзьям, а может быть, она не хотела делать того, что хотел от неё Саша. Он зашёл в комнату, где она якобы спала, но она к нам не вышла. Ясно было, что гармоничным сашин брак назвать нельзя. Мы думали, что когда Саша женится, мы будем дружить домами, тем более, что его жена филолог, наша коллега, но так не получилось. И после женитьбы Саша приходил к нам один. Однажды мы пришли к нему как-то вечером, Нина ещё не вернулась с работы, она возвращалась поздно, а Юлечка уже спала. Мы сидели и тихо разговаривали… Игорь увидел большую куклу, гуттаперчевого пупса, мы очень хотели купить такого Лене, но не могли найти, эти пупсы были дефицитом. Саша сказал: «Возьмите, если вам нравится, я себе ещё куплю. Мне везёт на них, это уже вторая кукла, первая сломалась». Игорь спросил, выбросил ли он сломанную. Он не выбросил и показал нам её. У куклы была отломана голова, и эта отломанная голова была расколота пополам. Игорь сказал, что куклу мы не возьмём, а эти обломки мы бы взяли. Он сумеет склеить голову, и как прикрепить эту голову к туловищу, он тоже знает. Уходя от Саши, мы взяли с собой обломки куклы. Глубокой ночью в нашу дверь раздался звонок. Пришла Нина, увидев её, мы оба испугались, думали, что-то случилось с Сашей или, не дай Бог, с Юлечкой. Нина сказала: «Вы взяли куклу, которую не имели права брать, Саша не имел права вам её отдавать. Я требую, чтобы вы её вернули». Мы, очень обрадованные, что ничего страшного не случилось, отдали Нине куклу, и она сразу же ушла. Назавтра к нам приехал Саша, сказал: «Воображаю, как вы испугались, когда Нина ворвалась к вам ночью…Теперь вы видите, что она совсем сумасшедшая». Мы не знали, сумасшедшая ли она или здесь что-то совсем другое. Поведение Нины говорило о том, что в их семье есть глубокие противоречия. Сашины родители не очень жаловали Нину. Она не умела вести себя за столом, ставила локти на стол и чавкала, а для таких светских людей с хорошими манерами, как Исидор Михайлович и Розалия Исааковна, это было совершенно неприемлемо. А старшему брату Нины не нравился Саша. Потому что Саша был еврей, а брат – антисемит. Он говорил, что от Саши воняет и что жаль, что Эйхман не доделал своё дело. Это всё он говорил Саше в лицо. Тем не менее, Саша прожил с ними лет пять или шесть. Когда их дом на Сущёвской стали расселять, Саша быстренько подсуетился с разводом, и они получили две квартиры. В одну поехали Нина с Юлей, а в другую Саша с родителями.
А в 1963 году летом снесли наше Зарядье. И нас из центра Москвы переселили на далёкую-далёкую окраину, к северному речному вокзалу, на Смольную улицу. Только Смольной улицы тогда ещё не было, вообще никаких улиц там не было. Этот большой микрорайон был огромной строительной площадкой, на которой торчали только два готовых дома – девятиэтажная башня, в которую вселились мы, это был ведомственный дом метрополитена, и пятиэтажный многоподъездный дом с балконами на колоннах. Эти дома назывались славутинковские, по имени руководителя архитектурной мастерской, разработавшей этот типовой проект. Такими домами были застроены Новые Черёмушки, Орехово-Борисово, да все новые микрорайоны. Наш дом снесли, и нас переселили как-то неожиданно, в одночасье, хотя разговоры шли давно, но мы не представляли себе, что это случится прямо этим летом. Было лето, и москвичи из Москвы разъехались, и мы даже не успели сообщить друзьям, что переезжаем. У меня было ощущение, что мы вообще уехали из Москвы, а может быть, даже из страны. У нас тогда даже адреса определённого не было, был временный строительный адрес – 2-й квартал Химки-Ховрино. Сообщение с Москвой было очень плохое, от метро Аэропорт, от Автодорожного института к нам ходил 138-й автобус, от конечной остановки этого автобуса нам до дома нужно было ещё чуть ли не полчаса идти через строительную площадку, через которую пройти было непросто. 138-й автобус ходил очень редко, несколько раз в день, и был всегда переполнен. Телефонов не было. В город Химки нам попасть было легче, чем в Москву, и мы как-то переключились на Химки, ездили туда на рынок и в магазины. Я тогда в штате нигде не работала и два года из своего Химки-Ховрино не вылезала. Даже в «Вопросы литературы» не ездила. Игорь как-то ухитрялся добираться до работы и возвращаться. Тогда в Москве полным ходом шло массовое жилищное строительство, и многие москвичи оказались в таком же положении, как мы. Были нарушены дружеские связи, кончились знаменитые посиделки на московских кухнях, где обсуждали животрепещущие вопросы, я бы сказала, что эти новоселья нанесли серьёзный удар по диссидентскому движению. Мы перестали видеться с друзьями и с Сашей Родиным тоже. Я завела себе друзей в нашем доме. Очень близко сошлась с Мурмановыми, семьёй из квартиры рядом с нашей, там глава семьи был начальником дистанции метрополитена, у него кабинет был на станции метро Площадь Революции, его жена Нина, очень милая женщина, стала моей близкой подругой, а их дочь Алла (она была на два года старше нашей Лены) из школы приходила прямо ко мне и сидела у меня до возвращения родителей с работы. А в квартире под нами жили вообще замечательные люди, Славины, я о них рассказывала в нашем ЖЖ. Глава семьи, Владимир Иванович, в Гражданскую войну воевал на стороне красных, хотя был дворянином и до революции кончил высшее императорское техническое училище, которое в советское время стало называться институтом имени Баумана. Во время гражданской войны у красных Владимир Иванович был начальником штаба полка и встречался с главковерхом Троцким. Я эту встречу в нашем ЖЖ подробно описывала. Его жена, Мария Марковна, дочь известного старого большевика, в ранней юности была ученицей Айседоры Дункан. Как и другие ученицы, она жила в особняке Айседоры Дункан на Пречистенке и каждый день видела Есенина. Их сын Саша учился в МГУ на факультете журналистики. Он заходил к нам ежедневно, и от него я узнавала, что происходит в нашей альма-матери. Словом, в Химки-Ховрино я не была одинокой, у меня образовался круг друзей. Только в 1968 году Саша нашёл нас через адресный стол и приехал. Я очень ему обрадовалась. Мы сидели, разговаривали, наговориться не могли, ждали Игоря с работы. Планировка дома была такая: с лестничной площадки дверь вела в холл, в который выходило 4 квартиры. Холл запирался. Время от времени Саша говорил: «Вот, это Игорь отпирает дверь холла». Я говорила: «Это не Игорь». И так несколько раз. Наконец я сказала: «А вот это Игорь». Вошёл Игорь, Саша сказал: «Жена узнаёт тебя по тому, как ты дверь отпираешь». Я действительно его узнавала. Все люди отпирают дверь двумя движениями, одним движением вставляют ключ в замок и вторым движением этот ключ поворачивают. А у Игоря всё это было одно движение. Так открывал замок только он. Тоже очень обрадовался Саше, это был прямо-таки счастливый вечер. Но в какой-то момент Саша стал очень серьёзным, даже что-то трагическое появилось в выражении лица, и он сказал: «Мы не виделись пять лет, вы на пять лет вычеркнули меня из своей жизни. Вычеркнули! Жили без меня… Я не понимаю, как вы могли. Это понять невозможно. А если бы я сегодня не пришёл, то мы так больше никогда бы не увиделись? Объясните мне, я не понимаю». Объяснить мы не могли. Возможно, переезд, переселение из Москвы оказалось для нас таким шоком, после которого началась другая жизнь. Но теперь эта странная непонятная разлука осталась в прошлом. Мы опять были вместе.
Продолжение следует.