Каждому, каждому в лучшее верится: в Музее истории религии открылась выставка «Смерти нет?»
Организаторы выбрали для этого проекта, пожалуй, лучший для подобного рода темы подход – отстраненно-повествовательный. Но никакие описания обрядов и ритуалов не могут заслонить главного вопроса: участи души человеческой. И здесь выставка дает повод к осторожному оптимизму.
Как ни крути, а все же смерть – предмет благодатный для многих. Без этой скорбной, но и возвышенной темы немыслимы шедевры литературы, театра, музыки, изобразительного искусства. Для любого религиозного культа смерть – ключевое понятие, на котором основана сложная система поминовений и прочих практик, сопровождающихся разнообразными предписаниями и аксессуарами. И что уж говорить о чрезвычайно развитой и весьма дорогостоящей индустрии похоронных услуг: нам при всем желании не дадут забыть о смерти – она очень хорошо монетизируется и потребителю вряд ли удастся здесь на чем-то сэкономить.
Для музейщиков погребальное поле тоже является скользкой территорией. Можно удариться в догматику с философией, попросту загрузить посетителей и повергнуть их в уныние. Но есть и опасность следовать не столько фактам, сколько эффектам: сделай дизайн поярче, обостри эмоциональный аспект – и вот она, экспозиционная «удача» с сарафанным радио. Автор выставки Наталья Веприкова поделилась с «Культурой» несколько неожиданным: в музее, при всей многоликости процесса ухода человека из физического существования, решили уделить смерти внимание как… другу. И как к источнику надежды на то, что не все заканчивается с завершением нашего пребывания на земле. Хорошо, когда смерть приходит спокойная, непостыдная, мирная, даже желанная. Когда есть защитники, к которым можно обратиться с молитвой, чтобы избежать тяжкой загробной участи. Когда есть нравственные силы и возможность спокойно принять смерть, а после отправиться в лучшие места. Отсюда и название проекта, и его красивый сдержанный облик.
Впрочем, визуальный заход начали все же с козырей: прямо у дверей публику встречает гипсовый горельеф «Иудей, замученный инквизицией» авторства Исаака Иткинда. Почитатели таланта этого удивительного мастера в первую очередь ценят невероятную экспрессивность его работ – даже тех, что выполнены вроде бы в лаконичном стиле. Но вот в этом «Иудее» как раз нет никакой строгости черт и ветхозаветной основательности: в гипсе застыла маска с чертами, искаженными явным мученичеством. И не столь важно, о каких именно муках идет речь – физического ли свойства, когда испанская инквизиция просто убивала неугодных, или нравственных, связанных с вынужденным отречением от веры ради тщетной надежды на продолжение жизни. Последний горький упрек отпечатан на лице страдальца. Нам неведомо, одержал ли он в итоге нравственную победу или перед нами торжество животного холодного страха и боли, но впечатление от этого впервые выставленного экспоната колоссальное: создатели экспозиции прямо открывают по публике прицельный огонь. Кстати, очень рекомендую читателям познакомится с биографией Исаака Иткинда – она сама по себе достойна стать сюжетом захватывающего романа.
Еврейская тема, помимо прочего, будет позже продолжена в экспозиции самым трогательным образом: нам покажут рукописную книжку-помянник с именами тех, кто погиб предположительно в Бердичеве в сороковых годах прошлого века. Также здесь помещено воспоминание о родителях владельца или владелицы тетради: отец и мать умерли от голода – соответственно в 1922 году в Бердянске и в 1942-м в Ленинграде.
Как видно, в части, посвященной иудаизму, старания организаторов избежать гнетущей атмосферы пошли прахом. Куда спокойней и блаженней ощущаешь себя, рассматривая созданное в Ленинграде в 1932 году Колесо Сансары с его четырьмя благородными истинами, а также изображение Чистой земли Сукхавати, выполненное на шелке в Бурятии на рубеже девятнадцатого-двадцатого веков. Не загробная жизнь, а дивный праздник – если, конечно, повезет с перерождением. В соседней витрине литографическая иллюстрация являет публике потусторонние радости скандинавских и германских воинов, до обеда сражающихся, а после – вволю пирующих. Весьма незамысловато, зато многое становится ясным с цивилизационными устремлениями и чаяниями по крайней мере этих представителей человечества. Вниманием остались не обойдены разнообразные католики, протестанты, северные народности, древние египтяне, мусульмане и т.д.
Художественная сторона выставки не так обширна, но предельно выразительна, а иногда даже познавательна. Например, из полотна Азата Миннекаева «Похороны вождя» можно узнать подробности алеутского погребального обряда. Для эскимосов, жителей Чукотки и полярных островов загробный мир расположен за морем, а потому отправляться в путь следует на каяке, в который и усаживают тело почившего – художник два года провел среди туземцев и в точности его кисти можно не сомневаться.
Впервые встречается с публикой офорт «Смерть Дидоны», созданный Френсисом Клейном в 1654 году. В самом углу – умудриться протиснуться и рассмотреть нужно непременно! – приуныл неожиданно меланхоличного облика «Повешенный Иуда» иллюстратора Бернара Бюффе, забытого мастера французского экспрессионизма. В противовес понятной скромности экспонирования этого скорбного сюжета истории святого Себастьяна и Прометея демонстрируются масштабно, на достаточно больших картинах, а страдания последнего вдобавок воплощены в скульптуре из бисквитного фарфора, отлитой в форме уже после смерти мастера, академика Федора Гордеева, в Петербурге в 1903 году: орел здесь получился особенно немилосердным.
Может быть, сказывается культурная традиция, в которой я вырос, но все же экспонаты, посвященные православному восприятию смерти, кажутся наиболее жизнеутверждающими – простите за этот оксюморон. Металлическая поминальная доска семейства богатых жертвователей из славного рода Дашковых-Горчаковых выглядит празднично и на века – даром, что московский храм Николая Чудотворца в Гнездниковской слободе, где изначально находилась эта вещь, скоро уж век как снесен. С иконы второй половины восемнадцатого века, на которой изображен святой Харалампий, епископ Магнезийский, исходит непоколебимая уверенность, что молитвы, обращенные к этому мученику, не позволят умереть без покаяния. Рядом помещена литография со святым Уаром, которого просят за почивших некрещеных родственников. О близких можно было позаботиться и вполне материально: в экспозиции представлены ритуальные ложки, предназначенные для «кормления» мертвых – обычай варки поминальной пищи на погостах был распространен на русском Севере и в Белоруссии.
Очень живописно выглядит «международное» собрание надгробных знаков: эта инсталляция объединила такие хронологически и географически малосовместимые вещи, как фрагмент мраморной древнеримской плиты и намогильный столбик-домовик со старообрядческого кладбища начала девятнадцатого века, антропоморфное изваяние из окрестностей Керчи времен Боспорского царства и придорожный столб-«голубец», характерный для северных губерний Российской империи. «Голубцы» отличало наличие кровлеобразного покрытия, наличия креста или иконы на лицевой грани, а то и киота с образком, лампадой или свечой и даже модели часовенки на столбе. Такие знаки бывали намогильными и придорожными, в последнем случае они играли роль оберега от нечистой силы, которая любила шнырять по путям-дорогам. Все эти экспонаты также выставляются в первый раз.
Одним из самых примечательных артефактов выставки было названо печатное извещение о смерти и прощании с католическим священником Витольдом Тадеушем Марией Данилевич-Чечоттом. Вначале я не придал этому особого значения – разве что сохранность этого впервые покинувшего фонды бумажного экспоната оказалась идеальной, а ведь такие вещи хранители отдают на экспозицию крайне неохотно. Но после нашлась информация, что этот человек был тесно связан с Санкт-Петербургом: здесь он получил аттестат зрелости и жил с перерывами с 1865 по 1910 год, будучи не только священнослужителем, но и правоведом, пианистом, композитором и публицистом. Чечотт окончил юридический факультет Петербургского университета, изучал музыковедение в брюссельской консерватории, был учеником Ференца Листа. И я подумал, что, раз мы на новой выставке вспомнили этого почти забытого человека, то, значит, он все же до сих пор среди нас, существует в ментальном поле и составляет пусть самую малую, но неотделимую часть той самой мировой бессмертной Души, которую искали и пытались определить самые передовые умы человечества – от Платона до Антона Павловича Чехова. Выходит, правильно Музей истории религии назвал свой новый проект – «Смерти нет» и мы можем отбросить знак вопроса?
Выставка «Смерти нет?» работает до 30 марта.
Фотографии: Сергей Каюков.