Весна двигалась со скоростью 50 километров в сутки.
Радик Таро
Она не замечала весну много лет. Ни цветущую ольху, ни вернувшихся из Африки кукушек, ни солнце, пропущенное через сито. И даже запах сирени не выводил из транса. Волновали только сессии, аспирантура, лекции по дошкольной педагогике и работа с архивными документами. Взахлеб изучала жизненный путь Марии Монтессори, рамки-вкладыши и шнуровки. А еще специфику объяснительной речи и словотворчество.
Однажды женщина бежала на работу и сосредоточенно морщила лоб. Одергивала новую куртку и зевала. Спать хотелось зверски. Неожиданно оступилась и сломала каблук. Испуганно вскрикнула, зашаталась и сняла испорченную туфлю. Идти дальше не было возможности, поэтому кое-как допрыгала до моста и облокотилась о перила. Взглянула на часы. До начала первой пары оставалось 20 минут. Никак не успеть. И вдруг, сделав очередной вдох, увидела цветущие одуванчики. Целое поле желтых шариков, напоминающих пшенную кашу, выложенную аккуратными горками. Между ними розовели карликовые маргаритки. Птицы, которым уже исполнилось 300 дней, строили устойчивые интервалы, и ветер, упругий и мощный, пытался испортить ее преподавательскую прическу.
Весна двигалась со скоростью 50 километров в сутки. Вдоль речки, словно мумии, стояли рыбаки. Мужчина в тонкой ветровке разговаривал по телефону о покупке дома. Девушка в модном плаще – об аллергии и предстоящей свадьбе. Неожиданно возле нее затормозил велосипед. Первокурсник, который вечно опаздывал, с интересом рассматривал ее чулки. Потом спохватился, быстро оценил ситуацию и предложил помощь. Она кивнула. Облегченно выдохнула. Села на раму и ухватилась за руль. Вспомнила, что последний раз ее катали на велосипеде лет двадцать назад. Тогда тоже жадно цвели одуванчики и тихо плакали яблони…
Мы все — уникальны. Все поем собственную неповторимую песню. Голосом, сердцем, нервами и низом живота. У каждой из нас – своя температура, запах, скорость обмена веществ и абсорбции. Свой тембр голоса, свое мнение и ритм монолога. Неповторимая походка, жесты и наклон головы. Объемы талии, циркулирующей крови, легких и памяти. А еще – отличающаяся сила воли, мысли, ума и характера.
Мы – разные. Смышленые, кукольные, интеллектуалки. Абстрактные и слишком правильные. Любознательные, равнодушные, хитрые и простые, как на ладони. Курносые, зеленоглазые, белокожие. Но есть одно «но». То, что любую женщину делает запоминающейся. Притягательной. Мощной. Это свет, который от нее исходит. Это тепло, которое заполняет ее глаза. Поволока, напоминающая лужи октябрьского дождя. Оранжевые искры, будто от костра. Блики, словно чьи-то следы на спящем озере. Невесомая уютная дымка. Нега. Вуаль. Магия.
Потухшие глаза перечеркнут все: и напитанную кожу, и долговременную укладку карвинг, и винтажное платье от Ванессы Монторо. Приглушат стройную фигуру и соблазнительную грудь. Обесценят слова. Упростят макияж. Подотрут напыление духов.
И напротив, живые глаза оживят и простенький наряд, и отсутствие каблуков, и даже бесформенную мысль. Обдадут светом, шармом, отблесками солнца. И тогда любой мужчина с гордостью повторит слова Праха: «Я видел в ее глазах больше мира, чем за окном»
Дорогие мои Друзья всех рада приветствовать в нашей группе, желаю вам всегда отличного настроения, позитивных мыслей, красивых душой людей в вашей жизни. Уже ноябрь и пусть любая погода вас только радует. Спасибо, что вы с нами.
Дверь на кyхню в oднoм из пoртугальских мoнастырей.
Высота — 2 метра, ширина — 32 сантиметра.
Ктo не проходил — тот не кушал, пока нe пройдет.
A вы диета, диета...
Делай то, чего ты боишься. Начни жить с энергией и безграничным воодушевлением. Смотри на восход солнца. Танцуй в струях дождя. Будь личностью, о которой ты мечтаешь. Помни, что Жизнь заключается не в том, чтобы ждать, когда пройдет буря, а в том, чтобы научиться танцевать под дождем.
СКАЖИ ЖЕНЩИНЕ, ЧТО ТЫ ЕЕ ЛЮБИШЬ, А ПОТОМ УХОДИ...
Скажи женщине, что ты ее любишь, а потом уходи и займись своими делами. Не мешай ей осмыслять происходящее. Даже не осмыслять, а додумывать, ибо у женщин, оставленных в одиночестве, фантазия богаче всех сокровищниц мира.
Скажи женщине, что ты ее любишь, но ты дурак, не достойный даже ее мизинца и уж тем более поцелуя... А потом уходи и займись своими делами. Не мешай ей становиться спасительницей заблудшей души. Феей, спустившейся среди ночи в твою убогую келью...
Скажи женщине, что ты ее любишь и обманул лишь для того, чтобы хоть на секунду сделать свою мечту явью (ведь имеет же одинокий путник право мечтать). А потом уходи и займись своими делами. Не мешай ей прощать тебя, становясь в одночасье святой великомученицей и великим учителем.
Скажи женщине, что ты ее любишь и хотел бы подарить ей весь мир, но сейчас сам нуждаешься в помощи . А потом уходи и займись своими делами. Не мешай ей превращаться в творца, способного без единого гвоздя создавать миры и вселенные, а попутно детей, деньги, проекты, связи и события...
Скажи женщине, что ты ее любишь, но тебе так больно, что хочется убежать и нужно время разобраться в себе. Много времени... А потом уходи и займись своими делами. Не мешай ей ждать тебя вечно, становясь ангелом деликатности.
Скажи ей, что не просишь никаких обязательств и она сама наложит на себя обязательства...
Скажи женщине, что ты ее любишь и что с тобой такое впервые (ну, или во второй раз за всю твою долгую нелегкую жизнь). А потом уходи и займись своими делами. Не мешай ей становиться уникальной, неповторимой и единственной, громоздящейся над всеми остальными женщинами твоей жизни.
Скажи женщине, что ты ее любишь и что с тобой никто и никогда не был так бережно внимателен и так искренне заботлив. А потом уходи и займись своими делами. Не мешай ей томно вариться в собственном соку нежной страсти, лишаясь костей и позвоночника.
Скажи женщине, что ты ее любишь, а потом уходи и не мешай. Она все сделает сама. Ибо у женщин, оставленных в одиночестве, фантазия богаче всех сокровищниц мира.
Аглая Датешидзе
Хирурги после успешной операции по удалению опухоли мозга, которая продолжалась 32 часа.
Вот они — настоящие герои, которым нужно платить миллионы. Но миллионы платят футболистам.
Ложимся поудобнее,и сладких снов всем!))
Однажды я спросила у одного очень близкого мне человека:
- Почему наши близкие в старости становятся невыносимыми? Ведь именно они умеют делать нам больнее всего, они знают все наши болевые точки и бьют по ним прицельно. Иногда с особой точностью и ещё наблюдают с удовольствием, как нас корёжит.
И вот этот мудрый человек мне сказал:
- Знаешь, два раза в жизни человека наступает переходный возраст и человек становится невыносимым для близких. Видимо для того, чтобы облегчить расставание и уход.
В юности подростки становятся перед тем, как уйти и начать самостоятельную жизнь. Они так доводят своих родителей, что те уже рады тому, что они уйдут и начнут жить отдельно.
Все тонкие связи рвутся и с ребёнком уже не так больно расставаться. Нежность истончается.
Тоже самое происходит в старости.Так природа готовит нас к последнему прощанию. Чем невыносимей родной человек в последние годы жизни, тем легче прощание, потому что тоже рвутся все тонкие связи ещё при жизни, остаётся только долг, а нежность истончается.
Хуже тем, кто и в первом, и во втором случае, сохраняет нежность отношений.
Иногда эта нежность ломает жизни.
©Юлия Ауг
Вчера я целый день думала о счастье. О том, что оно состоит из мелочей. Из простых деталей. Ярких вспышек. Моментов.
Моя тетя чувствовала себя счастливой, когда муж возвращался с рыбалки с полной сеткой карасей. Он открывал калитку с таким довольным видом, что хотелось танцевать «Летку-енку». В тот день они затевали уху, звали соседей, доставали баян и пели до первых звезд «не плачь девчонка».
У бабушки состояние счастья ассоциировалось с молочным киселем. Как-то раз в годы войны, когда мука больше смахивала на дорожную пыль, а еловые лапы заваривали, вместо чая, ее мама сварила молочный кисель, выменяв где-то ложку крахмала и горсть сахара. С тех пор ничего вкуснее она не пробовала, и никакие пражские торты и эклеры не могли сравниться с этим деликатесом.
В школьные годы я чувствовала себя бесконечно счастливой возвращаясь от стоматолога и уже в подъезде улавливая аромат любимого творожного печенья. Мама пекла целый противень, и пока оно остывало, читала мне «Чук и Гек».
Валерий Сюткин в одном из интервью рассказал, как когда-то в Харькове во время празднования Дня города вышел на сцену, открыл рот, чтобы поздороваться, и в этот момент микрофон ударил его током. Певец от неожиданности громко произнес матерное слово и чуть не провалился от стыда. Вот только народ, а на площади собралось полмиллиона, устроил двадцатиминутную овацию, приняв артиста за своего. За такого же уязвимого, искушаемого, смертного.
Для моей сестры невероятным счастье было остаться дома из-за бронхита, пропустив важную тему по геометрии, и целый день читать детективы Агата Кристи. Для подруги – увидеть радугу и журавлиный клин. Для папиного друга – получить премию, слетать в Москву, съесть, не выходя из аэропорта шесть пачек «эскимо» и вернуться обратно.
Ведь у каждого оно свое.
Одна женщина усыновила двухлетнего мальчика. Везла его домой и волновалась, так как в детдоме предупредили, что малыш будет плакать. Тот рассматривал клены, рекламные щиты, муралы и молчал. Затем они зашли в квартиру, съели суп, поиграли клюшкой с шайбой. Малыш вел себя сдержанно, а она все не могла расслабиться, ожидая слез. Затем сынуля уснул и сквозь сон сказал: «Мама». В этот момент расплакалась она. От неземного счастья!
А ведь счастье – это когда живы родители и здоровы дети. Когда спешишь на важную встречу, вылетаешь пулей из дома, а муж уже почистил от снега твою машину. Когда с завтрашнего дня - летние каникулы и пахнет пионами. Родители уснули, а ты на цыпочках пробираешься в большую комнату, чтобы посмотреть «Грязные танцы». Находишь в зимней сумке прошлогоднюю конфету или сто гривен. Делаешь полное обследование и узнаешь, что абсолютно здорова. Забываешь на детской площадке сумку с документами, а потом через час возвращаешься и находишь ее в целости и сохранности.
Когда самостоятельно дышишь… ходишь… живешь…
© Ирина Говоруха
Мы постоянно судим о других по себе:
– А вот я бы так не сказала и так низко не поступила. И ни за что бы не обула подобные старушечьи туфли. И не согласилась бы жить с таким уродом, переезжая с ним в Тьмутаракань.
Помню лежала как-то в больнице и никак не выздоравливала. Температура лезла уже из ушей, но все-равно каждое утро вскакивала, пудрила лицо и летела по ступенькам с пятого этажа. Санитарка, толкающая перед собой тележку с больничной бурдой, хваталась за сердце: «Сумасшедшая! На тебе же живого места нет», – но я, придерживая рукой швы, уже кормила госпитальных собак и собирала семена сальвии. А соседка по палате после ерундовой операции стонала с утра и до вечера и ждала мужа, чтобы тот покормил с ложки и помог надеть трусы. Я её осуждала. Смеялась и ничего не хотела знать о низком болевом пороге.
Мой друг лет десять не общался с мамой. Не приезжал, не звонил, не писал записок своими смешными буквами-букашками. Многие его осуждали: «Как ты можешь! Это же мать! Потом будешь локти кусать» Только я помню, как она его лупила деревянной скалкой по голове за любую провинность. И как ему периодически накладывали швы, а он, будто попка, охотно объяснял, что упал в канализационный люк. Падал он в него раз десять. В семнадцать лет впервые остановил её замахнувшуюся безжалостную руку, и она страшно закричала: «Ты мне больше не сын». Он уехал в чем был, а потом не раз снисходительно слушал, как девушки, выросшие в тепличных условиях, спавшие на перинах и завтракающие круассанами с кактусовым мармеладом, пели ему о сыновнем долге и милосердии.
Однажды к нам пришли гости. Скромные интеллигентные люди с мальчиком лет семи. Ребенок сидел тихо, прикрыв руками счесанные об асфальт коленки, и вяло ковырялся в котлете и картошке-пюре. А когда заварили чай и поставили вазочку с конфетами, подпрыгнул, словно каучуковый мяч, и стал набивать «Красным маком» свои карманы. Я раздавила его взглядом, чисто таракана, а его мама смущенно наклонилась к моей:
– Не могу отучить от этой жлобской привычки. Все запасается. Дома у нас не бывает шоколадных конфет. Тут хоть бы на гречку и постное масло хватило.
Мы не можем почувствовать чужую зубную боль, прожить соседское детство и преодолеть чужой километраж. Понять китайца, считающего оскорблением, если носик заварочного чайника пялится в его грудь, и англичанина, возмущающегося в цирюльне, потому что провод электромашинки коснулся его холеной северной щеки. Кому-то постоянно жарко, а кому-то холодно. Кто-то любит кататься на чертовом колесе, а другой не может пошевелится уже на высоте три метра. Одни читают детективы, а вторые – «Дао дэ дзин». Датчане никогда не посочувствуют жителям Сомали, бездетная женщина – матроне с пятью детьми, сытый – голодному, а зрячий – слепому. У нас есть только собственный опыт, собственное мироощущение и зауженная точка зрения. И было бы благороднее оставлять её все-таки при себе.
Ирина Говоруха
