«Иль нам с Европой спорить ново?»: вдохновенный пушкинский «милитаризм»

Материал опубликован в июньском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

«Страшись, о рать иноплеменных! / России двинулись сыны; / Восстал и стар и млад; летят на дерзновенных, / Сердца их мщеньем зажжены. / Вострепещи, тиран! уж близок час паденья! / Ты в каждом ратнике узришь богатыря, / Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья / За Русь, за святость алтаря», — строчки из «Воспоминаний в Царском Селе», демонстрирующие нам воззрения Пушкина-лицеиста, вряд ли по прошествии многих лет казались ему по-детски наивными, чересчур воинственными. «Души прекрасные порывы» великий поэт посвящал Отчизне всю свою жизнь. С годами его патриотизм и вера в особое призвание России только укреплялись.

МОСКОВСКОЕ ДЕТСТВО

Александр Сергеевич почти не получил родительского воспитания. Отец и мать относились к детям прохладно-равнодушно, разве только младший Левушка был у них на положении любимца. Дядькой-воспитателем маленького гения был дворовый Никита Козлов, мудрый и добрый православный человек. Имя няни поэта знает в России каждый, гораздо менее известна другая его воспитательница. Русской грамоте Сашу учила бабушка Мария Алексеевна Ганнибал. Она же поведала любимому внуку «преданья старины глубокой», сведения, относящиеся к прошлому рода Пушкиных. Юного Александра это интересовало и волновало чрезвычайно. Он ощущал себя потомком Рачи, могучего соратника князя Александра Невского, славных бояр, которые «роднились с царями» и командовали войсками, арапа Петра Великого, сыгравшего в русской истории весьма заметную роль. В детстве Пушкин любил бывать в Московском Кремле, забираться на колокольню Ивана Великого, дабы оглядеть всю Москву — этот прекрасный город предки Александра Сергеевича веками строили и обороняли. Проведенные в Белокаменной годы детства сформировали настоящего патриота. Впоследствии, даже пребывая в опале или будучи не согласен с политическим курсом императора, великий поэт неизменно вспоминал бесконечно дорогих ему простых русских людей, заложивших в его душу фундаментальные устои — «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам».

«ВСЕ РУССКОМУ МЕЧУ ПОДВЛАСТНО»

В юности он попал на юг в ссылку: слишком дерзкие стихи пришлись не по душе старевшему императору Александру I. Но и вдалеке от столиц поэт не прекратил заниматься творчеством, правда, на сей раз некоторые написанные им строфы вызывали недоумение уже его друзей-западников. В эпилоге к задуманному в Гурзуфе «Кавказскому пленнику» Александр Сергеевич, пожалуй, впервые проявил себя как вдохновенный певец империи, воспел походы русских героев:

И смолкнул ярый крик войны:

Все русскому мечу подвластно.

Кавказа гордые сыны,

Сражались, гибли вы ужасно;

Но не спасла вас наша кровь,

Ни очарованные брони,

Ни горы, ни лихие кони,

Ни дикой вольности любовь!

Подобно племени Батыя,

Изменит прадедам Кавказ,

Забудет алчной брани глас,

Оставит стрелы боевые.

К ущельям, где гнездились вы,

Подъедет путник без боязни,

И возвестят о вашей казни

Преданья темные молвы.

Для Пушкина это естественно, ибо «гордиться славою своих предков не только можно, но и должно». А ратными успехами современников — тем более. В огромном эпистолярном наследии нашего гения можно найти исполненные горечи, весьма резкие (подчас не вполне справедливые, высказанные сгоряча) слова о России, однако тем, кто цитирует эти строки, следует помнить: автор поэмы «Полтава» никогда не руководствовался в своих произведениях неприязненным чувством по отношению к Отечеству. Нанесенные сильными мира сего обиды если и ассоциировались у поэта с родной страной, то совсем ненадолго.

«НА ЖИЗНЬ НАСМЕШЛИВО ГЛЯДЕЛ»

Александра Сергеевича мы чаще всего представляем среди друзей, блистательной плеяды: Василия Жуковского, Петра Вяземского, Антона Дельвига, Петра Плетнева, иногда — Дениса Давыдова, старшего товарища, боевого генерала, поэта, участника всех войн того времени. В ряду близких знакомцев Пушкина Денис Васильевич был, пожалуй, единственным ярко выраженным патриотом-державником, противником западнического либерализма.

В 1823 году было написано стихотворение «Демон» — как считается, после близкого знакомства с сыном знаменитого генерала Александром Раевским, который на Россию и все, что их окружало, взирал с нескрываемым скепсисом.

Печальны были наши встречи:

Его улыбка, чудный взгляд,

Его язвительные речи

Вливали в душу хладный яд.

Неистощимой клеветою

Он провиденье искушал;

Он звал прекрасное мечтою;

Он вдохновенье презирал;

Не верил он любви, свободе;

На жизнь насмешливо глядел —

И ничего во всей природе

Благословить он не хотел.

Попасть под влияние таких людей и умонастроений Пушкин категорически не желал даже в молодости. Он умел сохранять «самостоянье» ума, хотя друзья к патриотическим убеждениям поэта относились снисходительно: одни находили его мировоззрение странным, другие видели в этом свидетельство присущей гению легкомысленности, третьи — следствие недостаточного образования. Показательно, что самый умный либерал-антиимпериалист в пушкинском окружении (от этого человека Александру Сергеевичу перепадало за каждое «великодержавное» стихотворение) Петр Вяземский спустя годы решительно переменит свои взгляды и станет единомышленником гениального оппонента. Правда, случится это уже после гибели Пушкина.

Ну а после написания «Кавказского пленника» Петр Андреевич в письме своему другу выговаривал: «Что за герои Котляревский, Ермолов? Что тут хорошего, что он, как черная зараза, «губил, ничтожил племена»? От такой славы кровь стынет в жилах и волосы дыбом становятся. Если мы просвещали бы племена, то было бы что воспеть. Поэзия — не союзница палачей... гимны поэта никогда не должны быть славословием резни».

Разумеется, от своих убеждений, как и от собственных строк автор поэмы ни тогда, ни впоследствии не отказался. Друзья-приятели не поссорились после той размолвки, просто оба осознали, что в политических взглядах основательно разошлись. В дальнейшем это проявилось не раз.

В 1830 году, когда забурлила Польша, многие знакомые Пушкина идейно оказались на стороне противников России. Либо помалкивали, соблюдая «нейтралитет». Наш главный поэт никаких сомнений на сей счет не испытал, был готов помогать русской армии всем чем мог. А поддержали его лишь два старших товарища — Жуковский и Давыдов. Узнав о том, что некоторые депутаты французского парламента предложили своим соплеменникам вмешаться в боевые действия на стороне польских повстанцев, Александр Сергеевич почувствовал прилив вдохновения и тут же сочинил послание «Клеветникам России», адресованное, конечно же, не только французам, но и русским, усомнившимся в правоте наших властей и боевых командиров.

На открытую поддержку подавления польского восстания и посвященное «клеветникам» стихотворение Вяземский откликнулся в своей привычной манере: «Курам на смех быть вне себя от изумления, видя, что льву удалось наконец наложить лапу на мышь. В поляках было геройство отбиваться от нас так долго, но мы должны были окончательно перемочь их: следовательно, нравственная победа все на их стороне... Пушкин в стихах «Клеветникам России» кажет европейцам шиш из кармана. Он знает, что они не прочтут стихов его, следовательно, и отвечать не будут на «вопросы», на которые отвечать было бы очень легко даже самому Пушкину. За что возрождающейся Европе любить нас? Вносим ли мы хоть грош в казну общего просвещения? Мы тормоз в движениях народов к постепенному усовершенствованию нравственному и политическому».

Процитировать подобные «обличения» бывает нелишне по одной причине: даже самые умные, высокообразованные русские люди в вопросах исторического бытия России проявляли порой удивительную близорукость. Пушкин оказался намного мудрее, дальновидней высоколобых приятелей.

«НА ПОХОДЕ, НА ВОЙНЕ»

В отличие от предков, память которых свято чтил, Александр Сергеевич не был военным человеком. Однако во время Персидской войны, начавшейся в 1826 году, его неудержимо тянуло туда, где грохотали пушки, где под нещадно палящим солнцем шли вперед наши войска. В Нижегородском драгунском полку служил родной брат поэта, участник этой кампании Лев Пушкин. Через два года армия Ивана Паскевича на исторических землях Западной Армении дралась уже с турками. Русские отряды победоносно продвигались вглубь Османской империи, освобождая Закавказье. Наш главный писатель отправился туда исключительно по своей воле, вероятно, памятуя о том, как в 1812 году он мальчишкой пытался убежать на войну, но оказался в тыловом Царском Селе. На сей раз успешно добрался до Тифлиса, а затем прибыл в район боевых действий. Великий поэт впоследствии гордился тем, что Паскевич позволил ему торжественно въехать в захваченный Арзрум, где Александру Сергеевичу довелось повидаться не только с братом, но и со многими друзьями, включая лицейского товарища Владимира Вольховского. Из путешествия Пушкин привез стихотворение, которое напоминает сложенную народом песню:

Был и я среди донцов,

Гнал и я османов шайку;

В память битвы и шатров

Я домой привез нагайку.

На походе, на войне

Сохранил я балалайку —

С нею рядом, на стене

Я повешу и нагайку.

Что таиться от друзей —

Я люблю свою хозяйку,

Часто думал я об ней

И берег свою нагайку...

Эти строки автобиографичны не вполне: их автор некогда услышал разговор сражавшихся с турками казаков, что-то добавил из собственных наблюдений-впечатлений, и получились бодрые, воинственные стихи. «Среди донцов» он представлял себя в бою неслучайно, об их удали поэт был наслышан от многих знакомых офицеров. Наверняка ему мечталось оказаться в гуще сражений рядом с Паскевичем, Котляревским или Денисом Давыдовым, чьи рассказы о событиях 1812 года Александр Сергеевич ценил особо. Он отлично держался в седле, владел боевым оружием, вот только опыта участия в смертельных схватках недоставало. А без такового, конечно, никакой полководец не взял бы его в горячую переделку...

Как бы то ни было, героев Персидского и Османского походов на Кавказе великий поэт воспел так, что мы до сих пор о них знаем и помним. Это не менее важно, чем мчаться во весь опор навстречу неприятелю.

В те годы Пушкин писал: «Простительно выходцу не любить ни русских, ни России, ни истории ее, ни славы ее. Но не похвально ему за русскую ласку марать грязью священные страницы наших летописей, поносить лучших сограждан и, не довольствуясь современниками, издеваться над гробами праотцев».

В пушкинские времена Российская империя закономерно расширялась, и нашего главного литератора (несмотря на присущий ему критический ум) это восхищало. В войнах, в которых страна была вынуждена участвовать, он видел неизбежное продолжение славных дел Александра Невского и Петра Великого. В жилах поэта текла кровь бесстрашных русских витязей-христиан, и он не мог не приветствовать продвижение России на северо-запад (в петровские времена) и на юго-восток (в период правления Николая I). Пушкинские ямбы чем-то похожи на стремительные атаки русских войск. Те и другие исполнены чести, мужества и высшей справедливости.