Дело Виллима Монса
С. БУНТМАН: Добрый день! Ну, как уже было сказано, пока Алексей Кузнецов удит рыбу, Англия и Франция могут отдохнуть, мы же не будем. Алексей Венедиктов, Сергей Бунтман, мы здесь, и вытащим из загашников нашей истории жуткое дело, о котором почему-то забывают, Алёша. Вот.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Ну да, но… оно жуткое, но оно очень специфичное, потому что оно касается семейства Монсов вообще, не только, значит, сына, но и дочерей. Напомню, что Анна Монс — это первая возлюбленная, как считается, молодого царевича Петра Алексеевича, будущего Петра Первого, Монсиха, как её называли.
С. БУНТМАН: Ну да. Ну он уже был царь номинально, да, но ещё так вот.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Нет, ну так там тогда Софья правила.
С. БУНТМАН: Ну да, по факту.
А. ВЕНЕДИКТОВ: И вообще вокруг этой истории много разной мути, потому что не у всех она закончилась печально, но она закончилась печально даже для царя Петра, и даже есть версия, что после дела Монса Петра и отравила его жена вместе с Меншиковым. То есть это народная молва тогда очень серьёзно отнеслась к этому делу, потому что семья была очень близка, хотя — кто эти люди все? Мы даже толком не знаем, отец, соответственно, Анны Монс и нашего героя Виллима Монса и…
С. БУНТМАН: Он Виллим, я отвечу Марине, он Виллим пишется, всё правильно, а не… вон, она спрашивает, что это.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Пишите хоть Вилли, хоть Вова пишите, неважно.
С. БУНТМАН: Да, да. Он не голландец. Да.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Значит, мы не знаем его профессию, да, он был крупным торговцем, но в разных источниках говорится, что он то виноторговец, то ювелирный мастер. В любом случае он торговец, что для России такая… для России времён Алексея Михайловича не самая благородная история. И, соответственно, вот здесь как бы возникает вопрос, откуда этот Виллим взялся и почему это такое громкое дело. Ну подумаешь, казнили. Мало ли при Петре казнили? Мало. За это — мало. Это дело отдельно. Пётр собственного сына приговорил и казнил, скорее всего, Алексея. Какой-то Виллим Монс, какой-то иностранец, да? И вот здесь очень важно, на мой взгляд, посмотреть и напомнить генезис его славы.
Он был славный молодой человек, всего было 30 лет, когда ему башку отшибли по суду. Не за то. А вот, значит, Анна Монс. Значит, Пётр, будучи действительно номинальным царём, ходил в эту самую Немецкую слободу, ходил по кабакам, знакомился с жизнью, и познакомился с семьей вот папы, который вскоре умрёт. И там было две дочери, два сына. И у Петра начался роман, очень долгий и первый, судя по всему, как роман, с Анной, пятнадцатилетней Анной Монс, дочерью и старшей сестрой будущего нашего героя Виллима. Ну, там, про роман ладно, но Пётр семью хорошо знал, и когда подрос пацан, к 1708 году он двадцатилетний, он восемьдесят, по-моему, восьмого года (1688).
С. БУНТМАН: Ну он вообще… Во время этого романа он бегает пешком под стол.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да-да-да. Он, там, Пётр, может быть, ему сопли вытирал. Он был юноша из хорошей семьи, из семьи фаворитки, которая уже пострадала за измену, кстати. А он поступает, его берут в Преображенский полк. В элиту. Тогда это не очень была элита, но это самый любимый полк Петра, где сам Пётр является капитаном. Пётр его знает, и именно Пётр отправляет его в Преображенский полк, ещё раз обращаю внимание на год, 1708 год, вовсю идёт война со шведами, о, шведы, шведы. И здесь этого молодого парня, двадцатилетнего, приглядывает генерал Боур. Тот самый «и Брюс, и Боур, и Репнин, и счастья баловень безродный».
[Сборник: Северная война]
С. БУНТМАН: Да. К которому мы ещё вернемся, к баловню безродному.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да. И этот двадцатилетний парень идёт адъютантом к генералу Боуру. А генерал Боур герой битвы под Лесной и под Полтавой. И мы точно знаем, что этот пацан участвует… ну, двадцатилетний, да? Сразу участвует в битве при Лесной вместе с Боуром и под Полтавой. И замечен царём. И дальше он берётся на придворную службу, а тут появляется уже матушка Екатерина уже. Екатерина, жена Петра. Такая вот история, значит: сестра — любовница бывшая, а, значит, он начинает служить камер-пажом у Екатерины, у императрицы. Он очень пригож. Все, кто пишут об этом, — в основном пишут же послы? — они видят, как растёт его влияние. Он на самом деле начинает управлять хозяйством. Он такой завхоз при Екатерине.
[Сборник: Екатерина I]
С. БУНТМАН: При Екатерине — именно екатерининском хозяйстве, да.
А. ВЕНЕДИКТОВ:При Екатерине. Он камер-паж при дворе Екатерины. Двор отдельный. Может быть, никто не обращал внимания, что Пётр в это время строит как бы два отдельных места: Петергоф и Екатерингоф. Петергоф для себя, любимого, Екатерингоф — для супружницы. То есть два раздельных двора. Двор Екатерины разрастается. Она становится матерью, соответственно, Анны Петровны и Елизаветы Петровны, ну и царевичей, да, которые умирают во младенчестве.
Нужно огромный двор, огромное хозяйство. И вот этот молодой человек двадцатипятилетний. Двадцати, там, двухлетний, трёхлетний, четырёхлетний, Монс. Виллим Монс. Он становится как бы управляющим её хозяйством. Сначала управляющий хозяйством. Очень пригож. Все девки на него заглядываются, пишет саксонский посланник. Очень вежлив, абсолютно европейский… джентльмен, я бы сказал. Он такая краса двора Екатерины. Он известен всем, всей знати, и допетровской, и петровской, потому что в этот момент все начинают заискивать перед Екатериной. Особенно когда она рожает одного за другим мальчиков, то есть будущего наследника. И всем уже понятно, что никакой Алексей там, ну, понятно, да, что только вот, вот, матушка. А он у неё управитель и при этом ласков со всеми. У него нет врагов. Мы не видим никаких доносов. Вообще время Петра — это время доносов. Очень много, вот, старая знать, новая знать, они друг на друга пишут, жалуются. Они жалуются, да? Мы знаем огромное число доносов даже на любимца царя, на Меншикова, да, ну, за мздоимство…
С. БУНТМАН: Там было за что, конечно, конечно, да.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Там у всех было за что.
С. БУНТМАН: Нет, у всех, да.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Там идут дела, и Шафирова дело…
С. БУНТМАН: Вот я только хотел сказать.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Птенцы гнезда Петрова. Они все были… ой-ей-ей хороши.
С. БУНТМАН: Они били клювами друг друга очень серьёзно.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Значит, на него не видим доносов. Он всем старается угодить. Я когда про него читал, думаю: господи, да это же Молчалин. Да это же Молчалин! «Собаке дворника, чтоб ласкова была»! Он, в общем, не из очень богатой семьи, хотя она приближена, да, но Пётр плохо расстался с Анной, да, были найдены, в 1703 году, ещё в третьем году, за пять лет до того, на утонувшем по пьянству саксонском посланнике любовные её письма. Измена, практически. И она сидела под домашним арестом, её сестра Матрёна, мы о ней тоже будем говорить, она тоже в этом деле, сидела под домашним арестом несколько лет, потом в 1708 году она выходит замуж за Кайзерлинга, который через полгода умирает, и затем умирает она от чахотки.
Пётр её помнит плохо. То есть как первую любовь — может быть, но плохо. Семья не в фаворе. В фаворе Виллим. Потому что Пётр прекрасно понимает, что Екатерина чужая. Екатерину не должны любить, да? Она выскочка! Она подстилка. И там потом мы столкнёмся с таким отношением, уже когда она будет императрицей, а уж когда она то ли походная жена — а это принято было, солдатские жены, — потом у Петра огромное число девок, и собственно… Ну, одна из девок. Да, она там близка, она там…
С. БУНТМАН: Ну, задержалась, да, несколько, да.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Задержалась. Её там и Меньшиков, у которого забрал… Пётр, да.
С. БУНТМАН: Вот здесь тоже можно сказать: «и Шереметев благородный…».
А. ВЕНЕДИКТОВ: И Шереметев… «И Брюс, и Боур, и Репнин», да.
С. БУНТМАН: Ну, в общем, да.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да, я думаю, что да. Но при этом, при этом вот у неё разрастается хозяйство, именно потому что она рожает Петру наследников, которые умирают. И Пётр, и Павел, да. Мальчики. А девчонки выживают.
С. БУНТМАН: Ты знаешь, я был дико расстроен, когда посмотрел, когда мне сказали — вот когда мальчика, помнишь, в попку целует артист Симонов.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да.
С. БУНТМАН: Вот. И вдруг мне рассказывают, что этот мальчик умер. И они все. Вот. И все эти маленькие мальчики поумирали. Остались две девочки и таинственный сын от первого брака. Непонятно кто.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да, да. Ну вот. Нет, там уже было. Не могли допустить Алексея те, кто новая знать, так сказать. Но он действительно был человек, как бы сказать, старорежимный, старомодный. И, естественно, ему грозило, ну, по тем временам шибеница, она же виселица, очевидно. И поэтому они вокруг Екатерины как возможной матери будущих наследников. Пётр не очень здоров. Это уже у нас, соответственно, годы какие. В 1714 году, по-моему, происходит ещё одна трагедия, а нам нужно про неё рассказать. Это трагедия с Мэри Гамильтон, Марией Гамильтон.
С. БУНТМАН: Да, история Марии Гамильтон чрезвычайно важна, но ты сейчас её расскажешь или потом?
А. ВЕНЕДИКТОВ: Давай сейчас, да. Мария Гамильтон была возлюбленной императора какое-то время. Никакой истории любви там не было. Видимо, она была одной из тех девушек, которых он пользовал, извините. Тоже походная такая девка была, но была очень надменная. Она из шотландских Гамильтонов. Правда, её предки приехали ещё чуть ли не при Иване Грозном, то есть это не ныне, не свежие, а давно служившие в русских войсках.
С. БУНТМАН: Старше Гордонов каких-нибудь и так далее.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да, давно. И, соответственно, царь попользовался и бросил. А почему это надо рассказать? Потому что голова. И она, значит, связалась с одним из денщиков Петра. Денщики — это были люди очень близкие, Меншиков тоже начинал с денщика с Иваном Орловым. И она вытравливала плод, два раза она вытравливала плод, она беременела и вытравливала плод. А на третий раз она родила ребенка, велела его утопить своей горничной, служанке, и трупик сбросить. И это вскрылось. Длинная история.
С. БУНТМАН: У нас есть [для тех], кто хочет совсем подробно, да, была у нас отдельная передача про Гамильтон, да.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да. Но я сейчас скажу.
С. БУНТМАН: Но это важно.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Это важно по делу. И она, соответственно, горничная призналась. Ну, там длинная история. Орлов признался. Видимо, царь решил, что один из вытравленных детей — его по срокам. Пётр, я имею в виду. И ей отрубили голову. Гамильтон отрубили голову, причём… Вот сейчас это представить трудно. Естественно, государь присутствовал при этом. И когда ей отрубили голову, он взял эту голову отрубленную, из которой капала кровь, и стал близлежащим объяснять, где какие вены, где какие кости, вертя эту голову. Анатомически. Он вообще очень любил анатомию. Потом поцеловал её в уста, как пишут свидетели, послы, отбросил эту голову и ушёл. И эта голова была заспиртована, положена в банку, залита спиртом и отправлена в Кунсткамеру. Запомнили. Это не пойми почему. Но был суд, естественно, есть приговор, но она была вот так вот умерщвлена публично на плахе. Мало ли как там. И голова её была заспиртована. Возвращаемся к нашему герою, к Виллиму Монсу. Значит, ещё раз. Удивительно, судя по запискам послов, он уже к двадцати годам, а прошло 10 лет после Полтавы и после назначения, он уже очень богат.
С. БУНТМАН: На чём?
А. ВЕНЕДИКТОВ: На чём управляющие богаты? На подарках, это называлось — на подарках. Он богат, и он очень влиятелен. Он супервлиятелен, Серёж, а потому что сохранились… То есть между Екатериной и просителями всегда был он, если вопрос был не политический, а хозяйственный. Сохранились записки к нему. Они в деле были, хотя в деле было только три эпизода, но их на самом деле было много больше. Записки сохранились, когда там человек, помещик из Воронежской губернии пишет ему, что ему в Москве не дают сена, ещё раз, сена ему не дают, и попросите матушку Екатерину… Она ещё не императрица, а она станет императрицей в 1724 году, она будет императрицей в 1724.
С. БУНТМАН: Четвёртом?
А. ВЕНЕДИКТОВ: В 1724 году как со-правительницей, императрицей.
С. БУНТМАН: Всё понятно.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Попросите матушку Екатерину, чтобы всё мне дали, пишет он Монсу. То есть Монс идёт к Екатерине. И Екатерина даёт команду генерал-губернатору, предположим, Московскому, не знаю кому, или купцу через Монса, чтобы ему дали. Знаешь, с какими вещами ходил Виллим Монс к Екатерине? То есть любая просьба, любая просьба шла, хозяйственная, государственная, шла через него. То есть так было построено хозяйство двора. А Пётр-то всё время в разъездах. То у него такой поход, то у него сякой поход.
С. БУНТМАН: У него Гангут в 1714.
А. ВЕНЕДИКТОВ: То вот мы в Мурманске. То есть она на хозяйстве, и мы ближе уже к началу 1720-х годов видим, что к нему обращается с просьбой Меншиков, ещё раз, услышьте, генерал-губернатор Петербурга Меншиков.
С. БУНТМАН: Интересно, Александр Данилыч с чем обращается?
А. ВЕНЕДИКТОВ: Но он обращается с тем, чтобы тот походатайствовал у матушки, чтобы что-то было по хозяйству, абсолютно хозяйственные записки. Ещё раз, никакого чтобы она к батюшке обратилась, чтобы она царя о чем-то попросила. Только хозяйственные вопросы.
С. БУНТМАН: Вот это интересно, что даже Меншиков, который, в общем то, с Екатериной знакомый достаточно…
А. ВЕНЕДИКТОВ: Через него.
С. БУНТМАН: Только через него.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Я думаю, что она несколько раз сказала: «Поговори с Виллимом, я вот в этих вещах не понимаю». То есть через него идут огромные суммы, и в этом ему помогает, ты будешь смеяться, его сестра младшая, младшая сестра Анны Монс, уже к тому времени умершей от туберкулёза, скорее всего, Матрёна. Матрёна была выдана замуж лично Петром… Ещё раз, Пётр в этом семействе остаётся…
С. БУНТМАН: Как отец. Как глава семьи.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Как глава семьи. Вот, например, когда, значит, вдова, ну, то есть мать этих ребят затеяла тяжбу, Пётр вмешался, и там эта тяжба была решена в несудебном порядке в пользу вдовы. Вдова к нему обратилась, там что-то имущественное было, какая-то квартира, что-то ещё, какой-то дом, не помню, уже не важно. Он следит, за ними следит.
С. БУНТМАН: Следит, я вижу, благожелательно, да. То есть он их опекает.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Он их опекает, он хороший опекун, хорошее слово — опекун.
С. БУНТМАН: Несмотря на разрыв с Анной, скандальный и нехороший?
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да, скандальный, нехороший и очень болезненный. Он их опекает. Значит, Матрёна, младшая сестра, была выдана замуж за одного из… Ну, он не любимец Петра, Федор Балк, полковник, но он известный Петру человек. То есть она из захудалого семейства виноторговца выдана замуж за полковника, за благородного, и она становится Матрёной Балк. И она, собственно говоря, тоже вместе с Виллимом, они вместе с Виллимом занимаются хозяйством. Ей приносят подарки, но она женщина, ей понятно чего дарить. Я потом почитаю кусочек из её показаний, Серёж. Это, конечно, фантастика. Я пока тогда приведу одну… Это она показывает на допросе уже потом, кто ей что дарил. Светлейший князь Меншиков на именины… она никто, она полковничиха. Она полковничиха. У неё муж в этот момент комендант в Прибалтике в какой-то крепости. Понимаешь? «А светлейший князь Меншиков мне на именины подарил маленький перстень алмазный, а после 50 четвертей муки». Понимаешь, да? А нет, нет, например. А князь Юрий Гагарин — четыре серебряных фляжки, это мне на именины. А тут есть замечательная история. Посол в Китае Лев Измайлов подарил по приезде, «подарил мне три косяка камки да десять фунтов чая». То есть вот все послы наши российские, ну и герцог Голштинский тут есть тоже. И вот все они какой-то, как они говорили, Балкше (её называл Пётр Балкшей, когда будет приговор, там будет Балкша), Матрёне, сестре Виллима Монс. Эти люди. Она никто. Она ну, она, конечно, фрейлина, конечно же, Екатерины, но она никто. Таких фрейлин там… Она получает подарки. Это очень дорогие подарки. Я посмотрел, княгиня Черкасская, атлас китайский! Вот надо понимать, что произошло. Значит, Виллим Монс сначала — это поначалу! — и Матрёна Монс, она же Балк, они становятся теневым правительством. Теневым правительством, потому что когда Пётр в отъезде, мы видим всю верхушку, всю верхушку империи — сначала царства, потом империи, с 1721 года — всю верхушку, которая идёт к ним на поклон.
С. БУНТМАН: Подожди, но они же идут, но это же, скажем так, экономический блок этого теневого правительства, или всё-таки идёт Меншиков, за какими-то своими коммерческими делами, идёт там?..
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да. Ну как, ну как. Мы… За коммерческими, да. Мы по назначению… Мы распутинщины в этом смысле не видим, то есть её нет нигде.
С. БУНТМАН: Даже карикатурной распутинщины.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да-да-да. Про назначения. Но вот тут мы подходим ко второй части этой истории, когда… Это же длится, поймите. Это длится там типа с 1714 года, когда он становится камер-пажом, там, или с тринадцатого, да? И вот до 1724 года, то есть он рядом с Екатериной, молодой этот парень, десять лет. А Екатерина старше его на четыре года. На четыре года. А Пётр старше ещё на восемь лет Екатерины, да? Вот муж — я не намекаю, я рассказываю, там будет история — муж, более молодая жена, которая всегда в одиночестве, потому что он всегда в поездках. Вот он — всегда в поездках.
С. БУНТМАН: Она только с ним в Прутский поход поехала и спасла. Но это было давно и неправда, да.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да, ну и ещё детей зачинали… И, кстати, про детей будет отдельный разговор. Чьи это дети? Это возникнет в ходе процесса. Елизавета и Анна. И она одна, а рядом с ней вот этот красавец, который младше её всего на четыре года. Ещё раз. Ну, это же, ну… Ну! Ему двадцать восемь, ей тридцать два. Ну, сверстники. И дальше, конечно, в судебном деле, в следственном деле этого нет. Но мы… Пошли слухи. «Твиттера» не было, «Фейсбука» не было, но люди шептались, дворня шепталась. Естественно, слуги кругом. Великие люди слуг не замечают. Они же сливаются со стеной. Лакеев не видят.
С. БУНТМАН: Большая ошибка.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Ну, это просто, ну слушай — это продолжается много лет. Вот он рядом с ней, с Екатериной, он самый близкий её слуга. Камер-паж. Паж двора. Управитель. Самый близкий. Каждый день. Он с ней каждый день. А все остальные — это кто? У него образуется собственный двор, собственная служба помощников. Естественно, такой объём работы, понимаешь? У него у самого уже там три деревеньки, четыре дома — пожалованные Екатериной, естественно, за службу, да? Там выезд у него, ему нужно тоже этим всем управлять. К нему идут все жалобы, и ему нужен аппарат, нужно нанимать людей — верных. Ну, мы знаем, каковы бывают верные люди. Бывают. Вот, и он, Виллим Монс, значит, одному из своих, самому близкому своему помощнику, Столетову, который становится управителем у управителя, да? Естественно, ты всегда человека обижаешь, когда он с тобой рядом работает… по-разному смотрите. И у того, видимо, что-то копилось, и пошли разговоры. И пошли разговоры о том, что письмишки между Екатериной и, соответственно…
С. БУНТМАН: Монсом.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Виллимом Монсом есть. Страшненькие! Страшненькие. Надо вспомнить, что матушка Екатерина была неграмотной, она не умела писать.
С. БУНТМАН: Кто ж писал-то?
А. ВЕНЕДИКТОВ: О! О. Записочки-то кто писал, кому она диктовала? Матрёне.
С. БУНТМАН: Ох! Так.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Сестрице. Сестрице. Вот. Но кто-то же должен был носить эти записочки. До сестрицы, до двора. То есть там образуется вот некая история вокруг письмишек, и эти письмишки — записочки — да? Они деловые, и они в деле есть. Там, матушка, приходил ко мне, там, герцог Голштинский, просил, там, пару лошадей, там, ну, деловые. Но были и другие.
С. БУНТМАН: Я отвечу на несколько вопросов, щас мы ответим. Вот тут: «Ой, нашла, — по-моему, Анна пишет, — нашла портрет, необычайно хорош». Это не он.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да, это и приписывается, что это он, но это не он.
С. БУНТМАН: Да, во-первых, это портрет молодого человека хорошего голландского художника. Немножко не то.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Этот художник — почему не он? Этот художник умер, когда нашему герою было пять лет. Он не может.
С. БУНТМАН: Это другая эпоха, сразу взглянешь — это другая эпоха.
А. ВЕНЕДИКТОВ: 1793 год, художник умер. Монс родился в 1788.
С. БУНТМАН: Во-вторых, Матрёна — так, здесь Юлия из Минска, наша любимица.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да.
С. БУНТМАН: Вот она говорит: вот пишут, что могла быть она и ровесницей Петра 1672 года рождения. 1675.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Кто?
С. БУНТМАН: Анна Монс. Ну, во-первых, искусство несколько скрывает возраст, оно… хотя ей, может быть, тогда хотелось быть взрослее?
А. ВЕНЕДИКТОВ: Хотелось бы, да.
С. БУНТМАН: Но другое дело — это имеет очень мало значения, мне кажется. Про неё вообще очень мало что известно.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Её портрета тоже нет.
С. БУНТМАН: Портрета тоже нет. Последнее про семью Монсов: вот здесь Ирина Грищенко, где-то она прочитала, и где-то знает, что Матрёна, она же Модеста, я всё хотел…
А. ВЕНЕДИКТОВ: Была, и настоящее имя, конечно, Модеста.
С. БУНТМАН: Хотел спросить, как её по-настоящему-то…
А. ВЕНЕДИКТОВ: Модистка.
С. БУНТМАН: Папа с мамой. Модеста. Скромница.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Модеста, да-да.
С. БУНТМАН: Была старшей сестрой и Анны, и Виллема.
А. ВЕНЕДИКТОВ: По-моему, нет.
С. БУНТМАН: Хотя тоже… это для нас немножко не влияет, как говорили на военной кафедре, большого значения. Вот.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да. Да.
С. БУНТМАН: Потому что у нас сейчас с вами история, как здесь прочитал, замечательно: Монса казнили за экономические преступления. В «Википедии» написано. Михаил Капустин.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да, Михаил, верно. Мы ещё, ну, до казни мы ещё не добрели, пока он ещё поднимается и поднимается.
С. БУНТМАН: Да. А также ещё и спора хозяйствующих субъектов у нас, собственно, ещё и нет.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Сейчас найдём. Да, сейчас дойдём и скажем, в чём было.
С. БУНТМАН: «Фейсбука» не было, а взятки были. Да-да! Любовная связь Монса и Екатерины.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да-да-да-да! Значит, смотрите: и вот он к концу второго десятилетия 18-го века приобретает влияние благодаря тому, что он является реально в административном плане передаточным звеном к Екатерине, которая в отсутствие царя принимает решения экономические. И во-вторых, скорее всего, давайте говорить аккуратнее, значит, у них завязался роман. По чему мы можем судить, что у них завязался роман, я сейчас скажу. Когда он уже сидел в Петропавловской крепости, в ночь накануне казни (а ему реально вменили — суд ему вменил — экономические преступления) он пишет на немецком лирическое стихотворение. Они все восторженные, это 18-й век… В середине 18-го века вообще все будут на плахе писать, понимаешь? И он пишет про то, как его любовь привела на плаху. Он это пишет не для публикации в газетах, как вы понимаете, или там в фейсбуках. Это вот он исповедуется, это способ исповедания. И любовь — это не просто любовь на расстоянии, как вы понимаете, это очень романтичное… это предвосхищение Гейне, я бы сказал. Ну, это романтика, да, вот это стихотворение…
С. БУНТМАН: Ну да.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Ну, я его, естественно, перечитал в подстрочнике. Очень такое романтичное… Ему 30 лет, он вьюноша. То есть он поживший, но он вьюноша.
С. БУНТМАН: Поживший, хотя представление о возрасте было несколько другое.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да, но семьи-то не было. Он не женился, хотя он был очень завидным женихом: богат, красив, смазлив, вежлив, карьерен. Что надо-то? Девушки все на него западали — это послы пишут. Все придворные девушки, все семьи желали с ним породниться, с этим Монсом — не женился. Конечно, это ничего не доказывает, но вот это стихотворение в ночь перед казнью, немецкое, на немецком языке, на родном языке, да? Такое, извините, ну совсем слезливое-слезливое, оно романтичное, да? «Любовь привела меня на плаху» — вот это вот…
С. БУНТМАН: Ну да, ну привела. Так.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Значит, естественно, про эти письмишки пошли [слухи], завистников много. Дальше начинается очень интересная история, в которую оказывается замешан будущий шут Анны Иоанновны Иван Балакирев, который служит там у него, он служит при дворе. Он служит при дворе Екатерины, ещё не шутом. Там они шепчутся, там есть много версий, как вот они шептались, и вот история про плохонькое письмо… с ужасом друг другу рассказывают. Очень плохонькое письмо. Что такое плохонькое письмо? В этом плохоньком письме как бы… мы его не знаем. Оно попадёт к Петру.
В этом плохоньком письме как бы обсуждалось, что Екатерина даёт государю плохие травы. Потому что хочет быть с любимым. Ну, вот, письма не видел, оно не сохранилось. Всё, что вы видите там в интернете, «в ваших интернетах», как говорит Путин, это неправда. Письмо не сохранилось, но к царю оно попало. Значит, пишется донос, причём это донос по слухам, потому что это пишет не его окружение, а те, кто в кабаках слышал. Пишется донос. Участвует в этом, ты будешь смеяться, человек по имени Иван Суворов, ещё один человек. Иван Суворов — это дядя Александра Васильевича Суворова, брат Василия Суворова. Они там все крутятся. Он ничем не примечателен, кроме вот этой истории и кроме того, что он из неё выскочил, в отличие от Балакирева. Этот донос отправляется… и куда-то он канул. Стало известно о том, что этот донос был, уже в ходе расследования по второму доносу. Значит, видимо всё-таки Виллим Монс наступает на ноги, кому-то отказывает, может быть. Кто инвестигатор? Почему вдруг так, уже в 1722—1723 годах вокруг него начинают сгущаться тучи. Но! Весной 1724 года Пётр коронует Екатерину, она становится ну, равноправительницей, в марте. И одновременно с этим Виллим Монс становится камергером двора.
С. БУНТМАН: Екатерининого?
А. ВЕНЕДИКТОВ: Камергер двора. Императорского.
С. БУНТМАН: Так…
А. ВЕНЕДИКТОВ: Чтоб вы понимали, по Табели о рангах, камергер двора — это генерал-аншеф. То есть он в зените. Вот всё! Естественно, что, скорее всего Екатерина там как бы его представила государю, представила в смысле на повышение. Ну что, сколько можно, он уже 10 лет камер-паж, да? И этот парень тридцатилетний становится… Он… У его двора каждое утро толпятся люди в лентах и звёздах, что называется. Камергеров было немного. И это не господа Сенат, которые… много… То есть он поднимается. Подозревал ли что-то Пётр? Думаю, нет. Потому что царь был горяч, вспыльчив. Меншикова и Шафирова палкой охаживал не раз. И если он что-то хоть заподозрил, кончилось бы это очень плохо. Тем более что он уже болен, нервен, злобен, он вздрюченный… государь, я имею в виду.
С. БУНТМАН: Больше чем обычно?
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да, больше, чем обычно. У него постоянные боли, и это видно по врачебным тетрадям. Вот он таков. А Виллим Монс получает всё. И все понимают, что царь умирает, и партия царевича Алексея или, вернее, его сына маленького, Петра Алексеевича, она понимает, что она проиграла, что императрица коронована, и она — наследница. Потому что мальчики поумирали её, а девочки ещё маленькие, но и вообще бастарды, они до венчания родились. То есть, скорее всего, и двор Екатерины, и люди вокруг Екатерины — это будущий двор. А царь — умирающий, это знает весь двор, это пишут послы. Послы пишут, понимаешь? Это же мы судим то, что они пишут телеграммы, как сейчас называются, телеги, в свои посольства: «царь плох».
С. БУНТМАН: Да.
А. ВЕНЕДИКТОВ: И с весны 1724-го, а именно поэтому он коронует её — он знает, что он плох. И вот тут — некая развязка. Это у нас осень 1724 года.
С. БУНТМАН: Да-да-да.
А. ВЕНЕДИКТОВ: А я напомню вам, что государь-то умер в январе 1725-го.
С. БУНТМАН: Да. Тут коронация, спасибо, Базилевз, май 1724-го.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Май, не март, да.
С. БУНТМАН: Май 1724-го. Осень 1724-го — подозрение.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Это не подозрение. Всё случилось в одночасье. Значит, придворный лакей Фёдор шёл по улице, к нему подошёл незнакомый человек, протянул конверт и отдал ему. Сказал: «Это надо во дворец». И исчез. Фёдор вскрывает этот конверт и обнаруживает внутри него другой конверт, государю-императору Петру Алексеевичу. Дворцовым служителям под страхом смерти было запрещено принимать письма во дворец. А он принял и вскрыл, первый, во всяком случае, конверт. Что с этим делать? Его либо надо выбросить, но кто знает? Царю передавать нельзя под страхом смерти — нельзя принимать прошения, запрещено указом императора. И тогда Фёдор идёт к статс-секретарю Макарову. Статс-секретарь Макаров, этот человек… Когда говорят о птенцах гнезда Петрова, вспоминают там Меншикова, Брюса и Боура, Репнина. Всё те же, да? Толстой Пётр Алексеич, Шафиров…
С. БУНТМАН: Ну да.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Макаров — это серая мышь, глава аппарата. Ну, глава администрации президента, да? Огромный интриган и недюжинного ума человек не из сильно благородных дворян. Он вскрывает письмо. Он же его вскрывает, он его не передаёт. Ну, это его работа. Вся документация — это его работа. И там находят донос, к которому причастен Балакирев (не он писал, но указан Балакирев), и вот это плохонькое письмо про возможное отравление. Он какое-то время держит это у себя. Он не понимает, что с этим делать, потому что он знает, что царь умирает. Уж он точно (это ноябрь), уж он точно знает, что царь умирает, и что Екатерина, скорее всего, следующая. И это удар по Екатерине, потому что плохонькое письмо — это письмо Виллима Монса Екатерине, это от Екатерины пришло это письмо, эта записочка, из кабинета Екатерины. Но он решил рискнуть.
Он идёт к, по-моему, Алексею Ушакову, главе Тайной канцелярии, и они идут с этим к Петру. Машина запустилась, то есть для Петра, который тоже тяжело болен, и он знает, что он болен. Измена… Эта измена про отравление пока, это пока не про любовь, но… «Если они хотят меня отравить — думает подозрительный царь, — это вот для чего?». И дальше, конечно, сам царь принимает решение. По-моему, я могу на один день ошибиться, 7 или 8 ноября — ужин во дворце: царь, Екатерина, Виллим Монс, ещё человек 15 придворных. Ужин, все обнимаются, целуются — братский ужин. Дальше можно догадаться. Наши слушатели… им даже, нашим слушателям, не надо даже говорить, что случилось дальше. Монс в подпитии возвращается к себе во дворец, и через час… Он не успел, как говорится, сапоги снять, а может, успел, а может, лёг в сапогах, был пьян… Приходит Алексей Ушаков с ордером…
С. БУНТМАН: Ну понятно, с бумагой, да?
А. ВЕНЕДИКТОВ: Начальник Тайной канцелярии. Мы очень плохо представляем себе, что такое была Тайная канцелярия при Петре. Мы в основном-то Тайную канцелярию при Анне Иоанновне, то при Елизавете Петровне… Вот это был чудовищный орган, я имею в виду, по полномочиям. Он приходит с бумагой на арест, значит, Виллима Монса арестуют. Дальше происходит следующее — ему ничего не предъявляют. На следующий день — допрос, и входит царь… Его не пытают. Пока. Входит царь — и Монс грохнулся в обморок. Он увидел царя, видимо, подумал, что всё открылось, их любовь, я имею в виду, с Екатериной. И он признаётся в связи с императрицей.
С. БУНТМАН: Его не спрашивали?
А. ВЕНЕДИКТОВ: Его не спрашивали.
С. БУНТМАН: И записочек никаких нет об этом?
А. ВЕНЕДИКТОВ: Никаких. В деле — нет. Более того, человек, который вёл протокол, такой Чесноков (как-то протокол не подробный, я тебе могу сказать), протокол о том, что Монс брал взятки. И вот с этого момента, с момента признания, начинает формироваться дело про взятки. А надо сказать, что указом за взяточничество могли казнить, это было преступление очень тяжёлое. И буквально за несколько лет до этого знаменитый князь Гагарин, генерал-губернатор Сибири, там ему было сколько, 78…
С. БУНТМАН: Ну, там…
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да, он был казнён, именно за взятки.
С. БУНТМАН: Ну там мощная была…
А. ВЕНЕДИКТОВ: Это была первая казнь, а Монса — вторая. И хотя всё окружение Петра было коррупционно с головы до ног, уж о Меншикове не будем говорить. Всего две казни за коррупцию! Один Гагарин, но это была, вот, такая, да… Главный фискал тоже ещё был. Но не за взятки, а за измену. Вторая казнь была — Виллим Монс. А где взять данные-то? Вот это плохонькое письмо есть, а как взятки-то доказать? Как доказать взятки? И тогда по улицам Петербурга роты преображенских солдат под барабанный бой, с глашатаями… Серёжа, не смейся, пожалуйста, не смешно… Ходили и выкрикивали: «А вот кто давал взятки Виллиму Монсу, тому надо бы явиться к главному полицмейстеру такому-то. А укрытие от этого делает вас сообщниками». Я тебе могу сказать, что вплоть до смерти Петра I, то есть до января 1725 года, жалобщики ходили к полицмейстеру. Листки были расклеены на дверях: «Если кто… добровольно».
С. БУНТМАН: То есть, добровольно доложить о даче взятки… товарищу Монсу.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да. Потому что других документов нет. Естественно, тут же сестра Матрёна прикинулась больной или заболела на самом деле. Потому что большая часть всё-таки уже к этому времени уже шла через неё. Ничего, через пять дней её арестовывают, и она запела как птичка, но тоже только по взяткам. Вот её показания, я начал уже частично читать вам, но если читать подряд, это смешно: «На бумаге же со слов её было записано следующее», Серёж. «Брала я взятки со служителей Грузинцевых — сто рублей».
С. БУНТМАН: Много.
А. ВЕНЕДИКТОВ: «…купецкий человек Красносельцев дал 400 рублей. Купчина Юринский, бывший с послом в Китае, подарил два косяка камки и китайский атлас. Купец-иноземец Меер — 300 червонных. Капитан Альбрех долгу своего мне уступил 120 рублей. Князь Василий Ржевский закладные мои серьги в 100 рублей отдал безденежно». Про посла в Китае я уже говорил. «Пётр Салтыков» — из Салтыковых! — «Пётр Салтыков — старый недорогой возок. Астраханский губернатор Волынский». Вот где он всплыл-то, Волынский, тот самый!
С. БУНТМАН: Это астраханский губернатор, да.
А. ВЕНЕДИКТОВ: «Волынский — полпуда кофию». Это в деле, в деле. «Великий канцлер граф Головкин», тот самый Головкин, да? Великий Головкин, где у меня лист, улетел? Улетел, не помню, что Головкин.
С. БУНТМАН: В общем, тоже что-то дал.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да, что-то дал, да-да-да.
С. БУНТМАН: Слушай, но она…
А. ВЕНЕДИКТОВ: И она вот поёт как соловей, но про любовь-морковь ни слова.
С. БУНТМАН: А может, и не было никакой любви?
А. ВЕНЕДИКТОВ: Её пытают. Пытают её, стегают. Про любовь ни слова. Берут Балакирева, который тоже участвовал в этих разговорах, за разговоры. Будущего шута Анны Иоановны, как человека того… ничего не сдаёт, не говорит. Тогда Пётр принимает решение передать это дело в Высший суд. Высший суд рассматривал всего два дела: это была реформа Петра, там были военные, гражданские (не доверяет Сенату). Он умирает, ещё раз, давайте вот всё время держать, он знает, что ему плохо, он, может, не верит, но некий высший…
С. БУНТМАН: Чем болел? Всем болел.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Всем болел, да, всем болел. Значит, у него Высший суд рассматривал до этого дело Шафирова — первое дело.
С. БУНТМАН: А это кто рассматривал? Высший суд — это кто, это Сенат?
А. ВЕНЕДИКТОВ: Высший суд — нет, это не Сенат. Там было три сенатора, шесть военных, у меня есть список, но это неважно. Это люди с не знакомыми вам фамилиями. Это чиновники среднего класса, которых назначил… Ну, может быть, сенаторов там, Репнин, по-моему, был, только он известен. И это дело о коррупции. Это дело о коррупции, ни про какую ни любовь. Но! Теперь возвращаемся… Когда Пётр входит к Екатерине после этого, после ареста Виллима Монса, со слов кого-то присутствовавших — там двор. Значит, его лицо искажено, он швыряется тарелками молча, разбивает венецианское зеркало, очень дорогое, и злобно смотрит на девочек, которые забились под стол — Анна и Елизавета. То есть, по последующим, все понимают, что он думал: «Это мои дети или его?». Вот что произошло в этот момент. То есть он устроил погром.
Кто-то из послов пишет, он так хлопнул дверью, выходя, что дверь сломалась, её потом чинили. Ну, он был силищи всё равно здоровой, то есть он был в ярости. Он был в ярости, это вот в день ареста, в день признания, видимо, после признания Виллима Монса про любовь. Мы не знаем, что сказал Монс, протокола нет. Нет протокола, нет письма, всё изъято, всё уничтожено. Но реакция царя — бешеная. С этого момента он не спит с Екатериной не только в одной кровати — в одной комнате. Он с ней долго не разговаривал. Я потом скажу, вот до казни он с ней не разговаривал.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Приговор суда. Значит, ну, Виллима Монса за казнокрадство и за нарушение указа и за взяточничество — к отрублению головы. Вымолили, потому что хотели на кол сажать. Хотели сажать на кол, чтобы он ещё мучился. Вымолили, да? Матрёну — бить батогами публично, прямо там. Одиннадцать ударов приговорили — это искалечить. Екатерина на коленях вымолила у царя, что количество ударов батогов было снижено до пяти, то есть не искалечить.
С. БУНТМАН: Ну это кнутом… Это суровый кнут, пять хватает.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Кнутом, да. Но тем не менее пять — не одиннадцать. Значит, Балакирева на три года туда… Да, и сослать в Тобольск. Балакиреву — ссылка на три года. Дядюшка Александра Васильевича Суворова будущий вывернулся: «Не разговаривал, только слушал, и как же, донёс же». В общем, вывернулся. Значит, площадь, там, где сейчас Эрмитажный театр, если мне не изменяет память, в Петербурге. Может, питерцы подскажут, если здесь есть. Значит, публичная казнь. Монс, по описанию послов, опять по донесению послов, держался очень стойко. Вот, ночью он написал это стихотворение про любовь, значит, вышел в тулупчике на рубахе, поклонился-перекрестился, с протестантским пастором. Значит, голову… А, и был на плахе воздвигнут шест с заострённым концом, куда должна была быть насажена голова. Не просто голову отрубить, это вам не Генрих VIII. Кстати, Пётр что-то говорил о Генрихе VIII и Анне Болейн, мы не знаем что, опять по донесению послов, в это время.
С. БУНТМАН: Ну, может, послы сами, конечно, придумали. Ну, он мог знать…
А. ВЕНЕДИКТОВ: Ты знаешь, послы писали, как сказать, телеграммы, донесения в свои дворы, и это у нескольких послов, поэтому, знаешь, может, они и сговорились, заговор послов, но сомнительно.
С. БУНТМАН: Заговор послов, да.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да. Значит, ему отрубают голову, голову сажают на кол. Льётся кровь, и ставят на колени Матрёну — Модесту, его сестру в эту кровь, и её исхлестывают этим — отправляют… Дальше, история, в общем, достаточно… Это то, что зафиксировано документально: приговор суда, телеграммы послов, воспоминания кого-то… Не документальная — история с головой. Потом якобы Пётр I велел эту голову снять, заспиртовать и подарить Екатерине. Кстати, в день казни, после казни он взял Екатерину, впервые выехал с ней в открытой коляске, хотя это ноябрь, холодно. И, значит, они проезжали мимо эшафота, где торчала голова Виллима Монса, и якобы Екатерина сказала: «Боже мой, какие наши нехорошие придворные, какие извращенцы», в смысле крали. Якобы. Ну, значит, он в банку — голову Монса, как Мэри Гамильтон, как Марию Гамильтон, и подарил якобы Екатерине. Не доказано, но эта голова точно оказалась в Кунсткамере потом. И я думаю, что она сразу ушла в Кунсткамеру, потому что Пётр умрёт через два месяца, Екатерина простит всех и вернёт Матрёну Балк прямо с этапа назад, и камер-фрейлиной… Балакирева — назад. Все были возвращены и прощены. И знаешь, голову бы ей захоронить, своего любимого человека, если бы она была у неё в покоях, а она оказывается в Кунсткамере, рядом с головой…
С. БУНТМАН: Марии Гамильтон.
А. ВЕНЕДИКТОВ: …Гамильтон. И последняя история — это история, связанная с историей голов.
С. БУНТМАН: Да-да, потому что её не видели в Кунсткамере.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да. Дело в том, что прошло 50 лет, и новый президент Академии наук, которому подчинялась Кунсткамера, госпожа Дашкова, поинтересовалась: «А куда столько спирту уходит?». И хранитель, какой-то старичок, не помню, чуть ли не Салтыков, повёл её туда, где в банках были разного рода уродцы и две головы: Марии Гамильтон якобы и Виллима Монса. Красавцы оба. И она велела их в подвале якобы захоронить. Ну вот сколько спирта уходит? Вся история заканчивается… То есть она доложила Екатерине, конечно же…
С. БУНТМАН: И здесь экономика тоже… сколько много спирту.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да, она доложила Екатерине, Екатерина, вроде бы, велела доставить, Екатерина II уже, велела доставить, посмотрела, ужаснулась и велела захоронить. Вот такая история этого джентльмена, Виллима Монса.
С. БУНТМАН: Да, господа, вот чем мы развлекались здесь с Алексеем Алексеевичем Венедиктовым и рассказали вам такую жуткую историю в программе «Не так». Поучительно.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да, и напоминаю, что в shop.diletant.media есть книги по истории. Хватайте, пока не поздно, потому что сейчас у вас будет 5 минут, чтобы это купить, потому что Андрей Мовчан и Александр Плющев уже на канале «Живой гвоздь».
С. БУНТМАН: Да, совершенно верно, последние титры. Титры надо, как в «Марвеле», смотреть до конца, потому что там будет сказано: «Алексей Венедиктов вернётся к вам вместе с Владимиром Пастуховым в 21:05». Счастливо всем!
А. ВЕНЕДИКТОВ: Счастливо всем!