Свидетель будущего: сегодня родился «антисоветчик» Владимир Войнович

Он хотел одного: писать только правдивые книги, называя вещи своими именами, и вообще быть честным. За такую непростительную вольность ему присваивали «звание антисоветчика», и отовсюду выгоняли. Владимир Вестерман Будущее было сосредоточено в пределах МКАД и являлось окончательной формой коммунизма, построенного в отдельно взятой российской столице во всем своем «физиологическом ужасе». Более подробно можно о нем прочитать в знаменитой антиутопии Владимира Войновича «Москва-2042» (1986). Этот роман не без серьезнейших на то оснований называют вершиной в богатом творческом наследии писателя. Не без оснований, и тоже серьезнейших, вершиной называют и роман о солдате Иване Чонкине и его необычайных приключениях, первая часть которого удостоилась активнейшей проработке на заседании секретариата Союза писателей СССР в 1970 году - из-за того, что текст попал за границу (без ведома автора) и последовавшего тамошнего издания. У нас, то есть в СССР, про солдата Чонкина тоже читали, но исключительно машинописную копию, перепечатывая которую одна знакомая машинистка говорила: «Я, когда текст набивала, временами так хохотала, что соседи стали в дверь стучать». В 1980 году Владимира Войновича лишили советского гражданства. За шесть лет до этого его исключили из Союза писателей СССР. За то, чтобы не видел даже во сне, что и кастрюлю можно признать большим советским писателем. Чтобы в таких «пасквильных повестях», как «Иванькиада, или рассказ о вселении писателя Войновича в новую квартиру», не писал: «Книгу, которую представил товарищ такой-то, не назовешь, конечно, талантливой. Да, она серая книга, но у нас же не союз талантливых писателей, а союз советских писателей». Ну и, конечно, в первую очередь за то, чтобы не выступал в защиту Синявского и Даниэля, не был против выдворения из страны Солженицына и не называл агрессией ввод советских танков в Прагу. Иначе говоря, в 1962 году автора стихов о «пыльных дорогах далеких планет» и о следах, которые на этих дорогах останутся, в этот Союз приняли, а в 1974 году из него исключили. За то, что не только жить хотел не по лжи, а еще и писать не по лжи. Ибо это было категорически запрещено. Настоящие советские писатели так жить не могли. Они должны были жить так, как в повести Войновича «Шапка» писатель Рахлин: «Когда Ефима Степановича Рахлина спрашивали, о чем будет его следующая книга, он скромно потуплял глаза, застенчиво улыбался и отвечал: – Я всегда пишу о хороших людях». И этот Рахлин, пережив множество тяжких разочарований в советском мироустройстве, отказался ходить всю зиму в шапке из драной кошки и про себя повторять: «Товарищи труженики пера, соблюдайте субординацию, и партия вас не забудет!» И стал писать не о хороших людях, а о плохих, даже очень плохих. В результате чего издавать его книги совсем перестали. Та же участь ожидала всякого, кто был талантлив и не хотел соблюдать различные правила и установки. Он хотел одного: писать только правдивые книги, называя вещи своими именами, и вообще быть честным. За такую непростительную вольность ему присваивали «звание антисоветчика», отовсюду выгоняли и обзывали так, как у Войновича в антиутопии: «…меня обзывали хулиганом, алкоголиком, контрабандистом, сексуальным разбойником, прислужником иностранных разведок, лакеем международного империализма, спекулянтом, фарцовщиком, паразитом, клеветником, свиньей под дубом, волком в овечьей шкурой, шавкой, которая лает из подворотни, Иваном, не помнящим родства, Иудой, продавшим Родину за тридцать сребреников». Обозванный писатель-диссидент Карцев, герой романа, и писатель-диссидент Владимир Войнович, лишенный советского гражданства – одно и то же лицо? Нет. Вечна, как Библия, истина: в литературе не бывает, чтобы лирический герой был буквальным отражением автора, этого героя придумавшего. Ни одно из действующих лиц литературного сочинения также не может быть точной копией лица, проживающего в реальном мире. Всегда писатель «выдумывает из головы». К тому же Карцев никакого открытого письма в газету «Известия» не писал, а Войнович писал. Это было короткое письмо, которое 28 января 1980 года в «Известиях» опубликовано быть никак не могло: Позвольте через вашу газету выразить мое глубокое отвращение ко всем учреждениям и трудовым коллективам, а также отдельным товарищам, включая передовиков производства, художников слова, мастеров сцены, героев социалистического труда, академиков, лауреатов и депутатов, которые уже приняли или еще примут участие в травле лучшего человека нашей страны – Андрея Дмитриевича Сахарова. Этому письму уже почти сорок лет, а глубокое отвращение опять выразить хочется. Ибо и в году 2019-м некоторые граждане тех же специальностей не откажут себе в удовольствии публично затравить какого-нибудь даже не лучшего, а просто хорошего человека нашей страны, этого гигантского государства, вобравшего многие черты сочиненного писателем будущего. Будущее это, прямо скажем, полная дрянь. И очевидная мерзость, где «вторичный продукт важнее первичного», а в столовых кормят запредельно отвратительной «вегетарианской свининой», а Гениалиссимус (конструкция из двух слов «гениальный» и «генералиссимус») невыразимо выше по смыслу и значению самого Иисуса Христа. Но построенный по этому принципу трагикомический коммунизм в конце концов рухнул под тяжестью собственного абсурда. Что же дальше случилось? А дальше случилось то, что въехал в город на белом скакуне Глаголе Сим Симыч Карнавалов, бывший писатель-истопник, задумавший написать деревянной ручкой, воткнутой в чернильницу-непроливайку, 60 книжных глыб по 1000 страниц каждая, руководствуясь им же открытой истиной: «Такой вот дрянью написана вся мировая литература». Потом он умер и в замороженном состоянии был помещен в швейцарский сейф. Годы прошли. Сим Симыча разморозили, и после падения коммунизма он стал в Москве 2042 года сатирическим монархом, придуманным Владимиром Войновичем, но оказавшимся весьма узнаваемым. Фантастический карнавал достиг высшей точки своего развития. Это-то критиков и смутило, а читателей страшно обидело. Они за такую обиду на автора всех собак навешали. Они прямо ему указали, что слишком уж прозрачным вышел у него намек на самого великого русского писателя второй половины ХХ века; писателя, получившего всемирную известность; писателя, изгнанного в 1974 году из СССР; писателя, который за много лет до этого написал выдающийся «Один день Ивана Денисовича». Понятно, что все обвинения в намеренном очернительстве светлого образа Александра Исаевича Солженицына Войнович категорически отверг: Я утверждаю, что книгу писал не о нем… Она представляла собой пародию, и не только на него, причем пародию доброжелательную, добродушную. Но Солженицын был узнаваем, поэтому люди возмущались: как я мог так о классике!.. А я писал, повторяю, не о Солженицыне, а о выдуманном персонаже. Но это – обычная история, и люди никак не могут понять, что пародия человека не обижает, а если кажется адресату обидной, то он должен подумать о себе… Для человека, лишенного чувства юмора, даже самые упорные размышления о себе могут оказаться бесполезными. Так, Леонид Ильич Брежнев не думал о себе, как о герое внушительной массы анекдотов, но слушать их зачем-то любил. Тем более генсек не нашел ничего иронического в открытом письме, которое написал ему Владимир Войнович в связи с лишением его советского гражданства. Письмо это есть теперь в открытом доступе, поэтому нет смысла приводить его целиком, но небольшой фрагмент не помешает: "Будучи умеренным оптимистом, я не сомневаюсь, что в недолгом времени все Ваши указы, лишающие нашу бедную родину ее культурного достояния, будут отменены. Моего оптимизма, однако, недостаточно для веры в столь же скорую ликвидацию бумажного дефицита. И моим читателям придется сдавать в макулатуру по двадцать килограммов Ваших сочинений, чтобы получить талон на одну книгу о солдате Чонкине." У нас нет теперь бумажного дефицита, но макулатуру кое-где собирают и даже, случается, издают. О сочинениях Л.И.Брежнева мало кто помнит, кроме тех, кто в былые годы вынужден был их конспектировать. Иногда (за давностью лет) путают Брежнева с Андроповым, а Андропова с Черненко, и далеко не всякий точно скажет, в какой последовательности устраивались похоронные «гонки на катафалках» по центру Москвы. Солдат же Иван Чонкин, поставленный часовым возле сломанного самолета и переживший множество невероятных приключений, оказался бессмертным героем. Таким в мировую литературу на полвека раньше со своими шутками вошел Йозеф Швейк. О Чонкине можно теперь свободно прочитать все книги, поражаясь явной анекдотичности происходящего, а из более позднего «Автопортрета» узнать, что биографию автора «…можно считать не только чередой находок, потерь, иллюзий, разочарований, накоплением опыта и чем-то еще, но и растянувшейся на всю жизнь попыткой самопознания, что лишь частично отражено в этой книге». Там же сказано, что автор родился 26 сентября 1932 года в стране, где «одержимые безумной идеей люди намеревались завоевать весь мир и путем насилия создать самое справедливое и процветающее общество». Город, где он родился, находился в Таджикистане, был его столицей и назывался Сталинабад. Когда Сталина сбросили с пьедестала, этот город стал называться Душанбе, оставшись столицей Таджикистана. Сейчас он тоже столица, но постсоветского Таджикистана, где политический режим - копия сталинского. Отец Войновича был репрессирован по обвинению в антисоветской агитации и пропаганде, ни в чем не признался и в 1938 году, в так называемую «бериевскую оттепель», получил пять лет дальневосточных лагерей. В деле отца, которое в 1992 году компетентные органы нашли почему-то в Ташкенте, «есть обвинения в развале работы в редакции и в отказе публиковать статьи против врагов народа, но главное там вот это: «контрреволюционное троцкистское высказывание о невозможности построения коммунизма в одной отдельно взятой стране».Автор книг «Хочу быть честным», «Шапки», «Иванькиады», «Жизни и необычайных приключений солдата Ивана Чонкина», «Москвы-2042», «Монументальной пропаганды», «Портрета на фоне мифа», «Малинового пеликана» и других книг писать начал в армии. До службы в армейских рядах прошел «свои университеты» почти так, как значительно раньше прошел их Горький: «В этих университетах я научился пасти телят, запрягать лошадь, управлять волами, сторожить огород, а впоследствии овладел профессиями столяра, слесаря и авиамеханика и узнал о жизни много подробностей, неизвестных людям, окончившим нормальные учебные заведения». А когда Владимир Войнович стал известным писателем, он получил подарок. Поклонник его таланта подарил ему книгу, и было в этой книге несколько страниц о происхождении фамилии Войнович. Оказалось, род происходит от знатной сербской княжеской ветви. Никого из всей ветви давно уж нет в живых, скорее всего, и в «Автопортрете» сказано о тех, кого Войнович знал при жизни: «Могилы родных тоже раскиданы. Один дед похоронен в Ленинабаде, другой – на Донбассе, одна бабушка – в Запорожье, другая – в городе Октябрьский в Башкирии, мама – в Орджоникидзе (не во Владикавказе, а в более чем захолустном городке Днепропетровской области), папа – в Керчи, сестра – в Запорожье, жена – в Мюнхене, дочь Марина – в Москве». Он девять лет находился в эмиграции. Работал на радиостанции «Свобода», писал книги, давал интервью и, наверное, не в одном из них мог бы сказать, что Гоголь, Салтыков-Щедрин, Чехов, Булгаков, Зощенко, Ильф и Петров – его великие предшественники, а он – их скромный последователь. Но сказали это - не без серьезнейших на то оснований - критики. А строгие искусствоведы доброжелательно отнеслись к полотнам художника Владимира Войновича, впервые представленным на персональной выставке в 1996 году. Через четыре года и в нашей стране под грохот фейерверков наступил век новый, двадцать первый. И Владимир Войнович о новой и поначалу вселявшей большие надежды эпохе стал говорить тем же спокойным голосом и с той же иронической резкостью, с которой раньше писал об обществе, где Гениалиссимус – вершина тоталитарной глупости. А так как глупость у нас имеет свойство прогрессировать, то к месту и слова писателя: «…если мы, мол, не свернем с заглотной нашей дороги, не исправим текущего нашего положения, то неизбежно дойдем до ручки, до стирания разницы между продуктом первичным и продуктом вторичным». И в самом конце антиутопии, которую еще в начале 90-х «вынули из сейфа», а после много раз переиздали: «Пусть будущая действительность не окажется похожей на ту, которую я описал. Конечно, моя репутация как человека исключительно правдивого будет в таком случае изрядно подмочена, но я с подобной участью готов заранее примириться. Бог с ней, с репутацией. Лишь бы жить стало полегче. Вот в чем дело, господа». И еще в том, о чем через тридцать после финальных слов романа «Москва-2042» сказал Войнович на церемонии вручения ему в Кельне премии Фонда имени Льва Копелева как «блестящему сатирику, бесстрашному борцу с авторитарной властью и диктатурой, никогда не искавшему спокойной жизни»: У нас, в России, как говорят, берешься собрать мясорубку или швейную машинку, а все равно получается автомат Калашникова. На Западе многие люди, особенно политологи, уверены, что Россия неисправима, что как была страной рабской, деспотической и чуждой западным ценностям, такой будет всегда. Я с этим не согласен. Политика России напоминает маятник, который качается от деспотии к либерализму и обратно, но амплитуда этого маятника все время увеличивается. От сталинской диктатуры к хрущевской оттепели, от брежневского застоя к горбачевской перестройке. В девяностых годах прошлого века маятник сильно качнулся в сторону свободы, демократии и принятия европейских ценностей. Потом откачнулся, дошел до противоположного края, но на этом его движение не может остановиться. Я уверен, что в скором будущем России неизбежно придется сделать то же, что с трудом пытается сейчас Украина: приблизиться к Европе, стать ее частью. Я не сомневаюсь, что и Россия скоро предпримет ту же попытку и, в конце концов, станет нормальной европейской страной, не нуждающийся ни в героях, ни даже в сатириках. Вот так.