Еще про нас с дочерью
Год назад, даже год с небольшим, я стала писать про нас с дочерью. Написала несколько постов, к которым вы отнеслись с интересом, и, как всегда, прервалась на полуслове, отвлекло какое-то актуальное событие. Думала, опять же как всегда, что прерываюсь на неделю, а получилось больше, чем на год. Я вспомнила, что у меня есть долги, а в моем возрасте долги откладывать нельзя. Маяковский писал:
Я
в долгу
перед Бродвейской лампионией,
перед вами,
багдадские небеса,
перед Красной Армией,
перед вишнями Японии —
перед всем,
про что
не успел написать.
(Я думаю, вы все поняли, что «багдадские небеса» – это небеса не над городом Багдад, а над небольшим городком Багдати в Грузии, в котором Маяковский родился.)
У меня нет таких глобальных долгов, как у Маяковского, я не считаю, что обязана написать про «вишни Японии», а про Красную Армию я как раз писать собираюсь. Но главный мой долг – это долг перед моими замечательными друзьями, они все ушли, я осталась последняя, и мне непременно нужно написать о них. Потому что вы должны их знать. И я написала много постов про Сашу Родина, несколько постов про Нору Аргунову, про Володю Тендрякова, про Володю Львова, про Лену Ржевскую, Изю Крамова и др.
А тут у меня образовался долг перед Некрасовым, стихи которого мне помогли выйти из очередного обострения панкреатита. Я стала писать о Некрасове, много писать не собиралась, но в разговоре о Некрасове невозможно было не упомянуть его журнал «Современник». Пришлось написать и об основных авторах «Современника»: Добролюбове, Чернышевском и др. И о расколе в редакции «Современника». Нужно было написать о цензурных и других гонениях на «Современник» и нельзя было не провести аналогии между некрасовским «Современником» и советскими журналами моего времени. Я имею в виду цензуру и гонения. И о личной жизни Некрасова нужно было написать и о его жене-крестьянке. Ей я посвятила целый пост, а может, даже два. Работая над постами о Некрасове, я сделала для себя множество открытий. И это, кажется, единственный случай за все время, что я веду ЖЖ, когда я не прервала разговор на полуслове, а закончила его. Горькому повезло меньше. Я стала о нем писать в апреле прошлого года в связи со 150-летием со дня его рождения. Написала все, что считала нужным написать о его творчестве, дошла до темы «Женщины Горького», и тут мне пришлось прерваться. А мне нужно было написать еще о трех женах Горького, о последних годах его жизни и о его гибели. Это я написала чуть ли не полтора года спустя после начала. Так что долг Горькому я отдала, хотя в рассрочку.
И теперь, отдав первоочередные долги, я могу вернуться к теме про нас с дочерью. Я вернусь и продолжу писать прямо с того места, на котором остановилась. Но прежде, чем продолжать с этого места, я хочу коснуться некоего принципиального вопроса, имеющего отношение к теме про нас с дочерью. Все вы, дорогие мои читатели, все без исключения, осудили меня за то, что какое-то время моя дочь жила не со мной, а с бабушкой, моей мамой, в Станиславе. А я жила на два дома: пару месяцев в Станиславе, пару месяцев в Москве. Это не было моим выбором – так сложились обстоятельства. В Зарядье у нас была темная сырая квартира, Лена там заболела бронхоаденитом, мне объяснили, что это детский туберкулез. Врач сказала, что, если мы немедленно не увезем ребенка отсюда, он погибнет. Я увезла Лену в Станислав, больше мне увезти ее было некуда. Снять жилье в Москве было невозможно, все жили в коммуналках, и жильцов, тем более с ребенком, в коммуналку никто бы не пустил. Я отвезла Лену в Станислав, несколько месяцев пожила с ней там, а потом оставила ее с бабушкой и уехала в Москву. Так началась моя жизнь на два дома. Даже на два города, на две страны. В Станиславе у Лены были идеальные условия: прекрасная экология, фрукты-овощи с грядки, яйца от своих кур, молоко, сметана, творог. Все молочные продукты, причем высочайшего качества, носила молочница из Пасечного. Леной занималась мама, которой я доверяла больше, чем себе, и ей помогала наша соседка пани Галковска. Я как-то сказала маме, что у пани Галковски плоховато со стерильностью и я ей как-то не совсем доверяю. А мама сказала, что пани Галковска почти всю свою жизнь прожила в Германии, где работала нянькой у таких господ, что не нам чета. И если эти господа были ею довольны, то и ты можешь не беспокоиться. И я видела, что пани любит мою дочь, относится к ней с нежностью. Конечно, пани Галковска возилась с Леной не бесплатно, но жалование мы ей платили скромное. Я приезжала в Станислав и оказывалась в раю. Чистый свет любви, ничем не замутненный. Я бы здесь осталась навсегда, но в Москве в своем аду мучился мой муж, любимый человек, отец моей дочери. Да и мне нужно было что-то делать, как-то зарабатывать. А я еще не защитила диплом в университете, его еще нужно было написать. Я брала академический отпуск на роды, но он уже кончился.
Но я хотела коснуться, как я сказала, некоего принципиального вопроса, имеющего отношение к теме про нас с дочерью. Все вы, дорогие мои читатели, убеждены, что ребенок должен жить со своими биологическими родителями. Так вот, это неправильно. Ребенок не собственность родителей, не часть родителей, а, если можно так выразиться, автономная личность. С момента своего рождения он становится, если можно так выразиться, субъектом права. У него есть права, главное из которых – право на жизнь. Ребенок должен жить там, где соблюдение этого права ему гарантировано. Должен жить в условиях, максимально благоприятных для сохранения жизни и здоровья, а также для счастья, потому что больной человек не может быть счастливым. Читательница написала о себе, ставя себя мне в пример, что они с мужем уехали работать в какое-то место, трудное для жизни, где даже с питьевой водой были проблемы, и маленького ребенка они взяли с собой. Она считает, что они совершили родительский подвиг, а я считаю, что чуть ли не преступление. Ребенок был бы счастливее и здоровее, если бы они оставили его в деревне с бабушкой, у которой, может быть, даже есть своя корова, а если у нее нет, то у соседей есть. Читательница считает, что поступила так из любви к ребенку, ради него, а я считаю ее поступок проявлением родительского эгоизма. Нет большей боли для матери, чем разлука с ребенком, особенно с маленьким. Оторвать от себя ребенка – эта боль всех болей больнее. И вот, спасая себя от этой боли, мать привезла ребенка в условия, не благоприятные для его жизни. Они с мужем поехали туда работать, а с кем там будет ребенок, когда они на работе? В круглосуточных яслях или в яслях на пятидневке? В таком же детском саду? В таких местах, куда люди едут работать, и няньки не найдешь.
Родительский эгоизм – самый страшный из всех эгоизмов. С ним связано множество трагедий. Чтобы стало понятнее, что я хочу сказать, я перескажу рассказ. Кажется, его написал Мопассан и, возможно, он называется «Проданный ребенок», а может быть, это не Мопассан и называется он как-то иначе. Я прочла этот рассказ, когда мне было 11 лет, и он тогда произвел на меня сильное впечатление. Я неточно помню автора и название, но содержание его я помню точно и вам его перескажу.
Представьте себе маленький провинциальный городок во Франции, страшное захолустье. В городке нет никакого производства, и работать и зарабатывать там негде. Жители как-то перебиваются, все друг друга знают, ничего не происходит, скука смертная. И вот в этот городок, свернув с шоссе, на рысях въезжает щегольская коляска. На облучке кучер в ливрее, а в коляске сидит молодой человек в модном костюме и в шелковом цилиндре, между ног он держит трость с драгоценным набалдашником, который стоит дороже, чем весь этот городок. Все жители городка приникают к окнам, собираются у ворот и смотрят на это чудо. Коляска останавливается у ворот одного из домов, а у ворот дома, который коляска проехала, стоят и смотрят на нее пожилые супруги и молодой человек, их сын, ровесник молодого человека в коляске. Пожилые супруги смотрят на приезжего с жалостью и говорят: «Проданный ребенок, проданный ребенок…». Их сын спрашивает, почему они жалеют приезжего богача и называют его проданным ребенком. Родители рассказывают ему, что двадцать лет назад в их городок приезжала из Парижа супружеская пара, люди богатые, но бездетные. Они хотели усыновить ребенка и предлагали родителям за это большие деньги. «Они и нам предлагали, но мы тебя, конечно, не продали, а вот наши соседи продали…». «Они хотели усыновить меня?» - сказал им сын. И он представил себе, что это он в дорогом модном костюме с драгоценной тростью сидел бы сейчас в коляске с кучером в дорогой ливрее… Что это он приехал бы из Парижа… Он рад был бы наняться слугой к приезжему, чтобы только уехать с ним в Париж. Он ясно представил себя на месте приезжего богача, на котором он мог бы оказаться, если бы его родители… И он сказал: «И вы меня не отдали, хотели, чтобы я остался здесь, с вами, чтобы было кому в старости за вами ухаживать… Какие же вы бессовестные эгоисты!» И он навсегда возненавидел своих родителей, ушел из дома и никогда их не простил.
Но это, конечно, крайний случай. А подобных случаев, не столь выразительных, вы сами можете припомнить множество. Один такой случай вчера показали в киносериале на канале ТВ Домашний. Героиня сериала Анна Михайловна, врач, заведует родильным отделением больницы. Она живет с десятилетней дочерью Викторией, а ее муж – Жан, отец девочки, – живет во Франции. История такая… В девяностые годы Жан жил в России, в Москве, у него здесь был бизнес. Анна и Жан как бы случайно познакомились, полюбили друг друга, поженились, у них родилась дочь. Через несколько лет бизнес Жана прогорел, он разорился. Если вы помните, так случилось тогда со всеми иностранцами, инвестировавшими деньги в российскую экономику. Они все разорились и рады были, что живыми ноги унесли. Даже такой финансовый гений, как Джордж Сорос, не стал исключением. Жан уехал на родину с тем, чтобы там устроиться и как-то наладить дела, а потом вернуться за семьей, как только ему удастся. И вот через четыре года он вернулся за семьей, которую очень любил. Но Анна не захотела уезжать из России. Здесь у нее была специальность, работа, положение, она была уважаемым человеком. А как сложится во Франции – было непонятно. Диплом российского мединститута не даст ей право заниматься врачебной практикой во Франции. Нужно будет сдавать экзамены на лицензию врача, что очень непросто и даже проблематично. К тому же, она не знает языка. Словом, во Франции она станет никем, нужно будет начинать все сначала, и неизвестно, получится ли. Жан сказал, что он теперь состоятельный человек, у него прекрасный дом, что ей необязательно там работать. Но Анна уезжать отказалась. Жан хотел забрать обожаемую дочь, она тоже его любила, помнила, скучала по нему и очень обрадовалась его приезду. Жан говорил, что девочка будет жить во Франции в таких условиях, какие в России даже не представляют, что она сможет учиться в лучших учебных заведениях во Франции, а, если захочет, в Англии. Что она там сможет выйти замуж по любви, а не по расчету, потому что сама будет богата. Словом, у нее там будут перспективы, а в России их нет. Молодежь, кто поспособнее, бежит из России. Но Анна, конечно же, дочку отцу не отдала. Создатели фильма целиком на ее стороне, считают, что она поступила правильно. И телезрители тоже так считают, а мне кажется совершенно очевидным, что Анна не отпустила дочь, потому что ей больно было бы с ней расстаться. Она сама была бы счастливее, если бы дочь жила с ней, – и это было ее приоритетом. Будущее дочери и ее судьба волновали ее меньше.
Большинство родителей всегда ведет себя подобным образом. Родители хотят не только, чтобы дети были с ними, но и чтобы они вели себя так, как хотят родители. Женились и замуж выходили по выбору родителей. Считают, что делают это из любви к детям. Что лучше детей знают, в чем их счастье. Хотя, мне кажется, что в цивилизованном мире ситуация уже несколько изменилась, и то, что дети непременно должны жить со своими биологическими родителями, это чисто русская заморочка.
Моя читательница и мой друг Татьяна уже много лет живет в Швейцарии, она пианистка, здесь зарабатывать музыкой не очень получалось, а в Швейцарии концертирует и популярна. Татьяна вышла замуж за швейцарца и родила девочку, которую назвали Ниной. Татьяна с грудной Ниночкой приезжала в Москву навестить родных и меня навестила. Девочка прелестная, с чисто арийской внешностью, похожа на отца. В Швейцарии, как вы знаете, есть кантоны, в которых говорят по-французски, по-немецки, по-итальянски. Я спрашиваю у Татьяны: «Твой муж говорит по-немецки?» Она отвечает, что он так не считает. Он считает, что говорит на немецком диалекте швейцарского языка, а немцев он не любит. Так вот, в Швейцарии новорожденных детей считают полноправными гражданами Швейцарии. Сразу после родов в дом пришло письмо, адресованное госпоже Нине Бауман. В письме было сказано, что госпожа Нина Бауман должна явиться в такое-то учреждение по такому-то адресу, чтобы оформить такие-то документы, и ее должен сопровождать кто-нибудь из взрослых. Не было сказано, что с ней должны быть родители, а просто кто-нибудь из взрослых.
Продолжение следует.
Я
в долгу
перед Бродвейской лампионией,
перед вами,
багдадские небеса,
перед Красной Армией,
перед вишнями Японии —
перед всем,
про что
не успел написать.
(Я думаю, вы все поняли, что «багдадские небеса» – это небеса не над городом Багдад, а над небольшим городком Багдати в Грузии, в котором Маяковский родился.)
У меня нет таких глобальных долгов, как у Маяковского, я не считаю, что обязана написать про «вишни Японии», а про Красную Армию я как раз писать собираюсь. Но главный мой долг – это долг перед моими замечательными друзьями, они все ушли, я осталась последняя, и мне непременно нужно написать о них. Потому что вы должны их знать. И я написала много постов про Сашу Родина, несколько постов про Нору Аргунову, про Володю Тендрякова, про Володю Львова, про Лену Ржевскую, Изю Крамова и др.
А тут у меня образовался долг перед Некрасовым, стихи которого мне помогли выйти из очередного обострения панкреатита. Я стала писать о Некрасове, много писать не собиралась, но в разговоре о Некрасове невозможно было не упомянуть его журнал «Современник». Пришлось написать и об основных авторах «Современника»: Добролюбове, Чернышевском и др. И о расколе в редакции «Современника». Нужно было написать о цензурных и других гонениях на «Современник» и нельзя было не провести аналогии между некрасовским «Современником» и советскими журналами моего времени. Я имею в виду цензуру и гонения. И о личной жизни Некрасова нужно было написать и о его жене-крестьянке. Ей я посвятила целый пост, а может, даже два. Работая над постами о Некрасове, я сделала для себя множество открытий. И это, кажется, единственный случай за все время, что я веду ЖЖ, когда я не прервала разговор на полуслове, а закончила его. Горькому повезло меньше. Я стала о нем писать в апреле прошлого года в связи со 150-летием со дня его рождения. Написала все, что считала нужным написать о его творчестве, дошла до темы «Женщины Горького», и тут мне пришлось прерваться. А мне нужно было написать еще о трех женах Горького, о последних годах его жизни и о его гибели. Это я написала чуть ли не полтора года спустя после начала. Так что долг Горькому я отдала, хотя в рассрочку.
И теперь, отдав первоочередные долги, я могу вернуться к теме про нас с дочерью. Я вернусь и продолжу писать прямо с того места, на котором остановилась. Но прежде, чем продолжать с этого места, я хочу коснуться некоего принципиального вопроса, имеющего отношение к теме про нас с дочерью. Все вы, дорогие мои читатели, все без исключения, осудили меня за то, что какое-то время моя дочь жила не со мной, а с бабушкой, моей мамой, в Станиславе. А я жила на два дома: пару месяцев в Станиславе, пару месяцев в Москве. Это не было моим выбором – так сложились обстоятельства. В Зарядье у нас была темная сырая квартира, Лена там заболела бронхоаденитом, мне объяснили, что это детский туберкулез. Врач сказала, что, если мы немедленно не увезем ребенка отсюда, он погибнет. Я увезла Лену в Станислав, больше мне увезти ее было некуда. Снять жилье в Москве было невозможно, все жили в коммуналках, и жильцов, тем более с ребенком, в коммуналку никто бы не пустил. Я отвезла Лену в Станислав, несколько месяцев пожила с ней там, а потом оставила ее с бабушкой и уехала в Москву. Так началась моя жизнь на два дома. Даже на два города, на две страны. В Станиславе у Лены были идеальные условия: прекрасная экология, фрукты-овощи с грядки, яйца от своих кур, молоко, сметана, творог. Все молочные продукты, причем высочайшего качества, носила молочница из Пасечного. Леной занималась мама, которой я доверяла больше, чем себе, и ей помогала наша соседка пани Галковска. Я как-то сказала маме, что у пани Галковски плоховато со стерильностью и я ей как-то не совсем доверяю. А мама сказала, что пани Галковска почти всю свою жизнь прожила в Германии, где работала нянькой у таких господ, что не нам чета. И если эти господа были ею довольны, то и ты можешь не беспокоиться. И я видела, что пани любит мою дочь, относится к ней с нежностью. Конечно, пани Галковска возилась с Леной не бесплатно, но жалование мы ей платили скромное. Я приезжала в Станислав и оказывалась в раю. Чистый свет любви, ничем не замутненный. Я бы здесь осталась навсегда, но в Москве в своем аду мучился мой муж, любимый человек, отец моей дочери. Да и мне нужно было что-то делать, как-то зарабатывать. А я еще не защитила диплом в университете, его еще нужно было написать. Я брала академический отпуск на роды, но он уже кончился.
Но я хотела коснуться, как я сказала, некоего принципиального вопроса, имеющего отношение к теме про нас с дочерью. Все вы, дорогие мои читатели, убеждены, что ребенок должен жить со своими биологическими родителями. Так вот, это неправильно. Ребенок не собственность родителей, не часть родителей, а, если можно так выразиться, автономная личность. С момента своего рождения он становится, если можно так выразиться, субъектом права. У него есть права, главное из которых – право на жизнь. Ребенок должен жить там, где соблюдение этого права ему гарантировано. Должен жить в условиях, максимально благоприятных для сохранения жизни и здоровья, а также для счастья, потому что больной человек не может быть счастливым. Читательница написала о себе, ставя себя мне в пример, что они с мужем уехали работать в какое-то место, трудное для жизни, где даже с питьевой водой были проблемы, и маленького ребенка они взяли с собой. Она считает, что они совершили родительский подвиг, а я считаю, что чуть ли не преступление. Ребенок был бы счастливее и здоровее, если бы они оставили его в деревне с бабушкой, у которой, может быть, даже есть своя корова, а если у нее нет, то у соседей есть. Читательница считает, что поступила так из любви к ребенку, ради него, а я считаю ее поступок проявлением родительского эгоизма. Нет большей боли для матери, чем разлука с ребенком, особенно с маленьким. Оторвать от себя ребенка – эта боль всех болей больнее. И вот, спасая себя от этой боли, мать привезла ребенка в условия, не благоприятные для его жизни. Они с мужем поехали туда работать, а с кем там будет ребенок, когда они на работе? В круглосуточных яслях или в яслях на пятидневке? В таком же детском саду? В таких местах, куда люди едут работать, и няньки не найдешь.
Родительский эгоизм – самый страшный из всех эгоизмов. С ним связано множество трагедий. Чтобы стало понятнее, что я хочу сказать, я перескажу рассказ. Кажется, его написал Мопассан и, возможно, он называется «Проданный ребенок», а может быть, это не Мопассан и называется он как-то иначе. Я прочла этот рассказ, когда мне было 11 лет, и он тогда произвел на меня сильное впечатление. Я неточно помню автора и название, но содержание его я помню точно и вам его перескажу.
Представьте себе маленький провинциальный городок во Франции, страшное захолустье. В городке нет никакого производства, и работать и зарабатывать там негде. Жители как-то перебиваются, все друг друга знают, ничего не происходит, скука смертная. И вот в этот городок, свернув с шоссе, на рысях въезжает щегольская коляска. На облучке кучер в ливрее, а в коляске сидит молодой человек в модном костюме и в шелковом цилиндре, между ног он держит трость с драгоценным набалдашником, который стоит дороже, чем весь этот городок. Все жители городка приникают к окнам, собираются у ворот и смотрят на это чудо. Коляска останавливается у ворот одного из домов, а у ворот дома, который коляска проехала, стоят и смотрят на нее пожилые супруги и молодой человек, их сын, ровесник молодого человека в коляске. Пожилые супруги смотрят на приезжего с жалостью и говорят: «Проданный ребенок, проданный ребенок…». Их сын спрашивает, почему они жалеют приезжего богача и называют его проданным ребенком. Родители рассказывают ему, что двадцать лет назад в их городок приезжала из Парижа супружеская пара, люди богатые, но бездетные. Они хотели усыновить ребенка и предлагали родителям за это большие деньги. «Они и нам предлагали, но мы тебя, конечно, не продали, а вот наши соседи продали…». «Они хотели усыновить меня?» - сказал им сын. И он представил себе, что это он в дорогом модном костюме с драгоценной тростью сидел бы сейчас в коляске с кучером в дорогой ливрее… Что это он приехал бы из Парижа… Он рад был бы наняться слугой к приезжему, чтобы только уехать с ним в Париж. Он ясно представил себя на месте приезжего богача, на котором он мог бы оказаться, если бы его родители… И он сказал: «И вы меня не отдали, хотели, чтобы я остался здесь, с вами, чтобы было кому в старости за вами ухаживать… Какие же вы бессовестные эгоисты!» И он навсегда возненавидел своих родителей, ушел из дома и никогда их не простил.
Но это, конечно, крайний случай. А подобных случаев, не столь выразительных, вы сами можете припомнить множество. Один такой случай вчера показали в киносериале на канале ТВ Домашний. Героиня сериала Анна Михайловна, врач, заведует родильным отделением больницы. Она живет с десятилетней дочерью Викторией, а ее муж – Жан, отец девочки, – живет во Франции. История такая… В девяностые годы Жан жил в России, в Москве, у него здесь был бизнес. Анна и Жан как бы случайно познакомились, полюбили друг друга, поженились, у них родилась дочь. Через несколько лет бизнес Жана прогорел, он разорился. Если вы помните, так случилось тогда со всеми иностранцами, инвестировавшими деньги в российскую экономику. Они все разорились и рады были, что живыми ноги унесли. Даже такой финансовый гений, как Джордж Сорос, не стал исключением. Жан уехал на родину с тем, чтобы там устроиться и как-то наладить дела, а потом вернуться за семьей, как только ему удастся. И вот через четыре года он вернулся за семьей, которую очень любил. Но Анна не захотела уезжать из России. Здесь у нее была специальность, работа, положение, она была уважаемым человеком. А как сложится во Франции – было непонятно. Диплом российского мединститута не даст ей право заниматься врачебной практикой во Франции. Нужно будет сдавать экзамены на лицензию врача, что очень непросто и даже проблематично. К тому же, она не знает языка. Словом, во Франции она станет никем, нужно будет начинать все сначала, и неизвестно, получится ли. Жан сказал, что он теперь состоятельный человек, у него прекрасный дом, что ей необязательно там работать. Но Анна уезжать отказалась. Жан хотел забрать обожаемую дочь, она тоже его любила, помнила, скучала по нему и очень обрадовалась его приезду. Жан говорил, что девочка будет жить во Франции в таких условиях, какие в России даже не представляют, что она сможет учиться в лучших учебных заведениях во Франции, а, если захочет, в Англии. Что она там сможет выйти замуж по любви, а не по расчету, потому что сама будет богата. Словом, у нее там будут перспективы, а в России их нет. Молодежь, кто поспособнее, бежит из России. Но Анна, конечно же, дочку отцу не отдала. Создатели фильма целиком на ее стороне, считают, что она поступила правильно. И телезрители тоже так считают, а мне кажется совершенно очевидным, что Анна не отпустила дочь, потому что ей больно было бы с ней расстаться. Она сама была бы счастливее, если бы дочь жила с ней, – и это было ее приоритетом. Будущее дочери и ее судьба волновали ее меньше.
Большинство родителей всегда ведет себя подобным образом. Родители хотят не только, чтобы дети были с ними, но и чтобы они вели себя так, как хотят родители. Женились и замуж выходили по выбору родителей. Считают, что делают это из любви к детям. Что лучше детей знают, в чем их счастье. Хотя, мне кажется, что в цивилизованном мире ситуация уже несколько изменилась, и то, что дети непременно должны жить со своими биологическими родителями, это чисто русская заморочка.
Моя читательница и мой друг Татьяна уже много лет живет в Швейцарии, она пианистка, здесь зарабатывать музыкой не очень получалось, а в Швейцарии концертирует и популярна. Татьяна вышла замуж за швейцарца и родила девочку, которую назвали Ниной. Татьяна с грудной Ниночкой приезжала в Москву навестить родных и меня навестила. Девочка прелестная, с чисто арийской внешностью, похожа на отца. В Швейцарии, как вы знаете, есть кантоны, в которых говорят по-французски, по-немецки, по-итальянски. Я спрашиваю у Татьяны: «Твой муж говорит по-немецки?» Она отвечает, что он так не считает. Он считает, что говорит на немецком диалекте швейцарского языка, а немцев он не любит. Так вот, в Швейцарии новорожденных детей считают полноправными гражданами Швейцарии. Сразу после родов в дом пришло письмо, адресованное госпоже Нине Бауман. В письме было сказано, что госпожа Нина Бауман должна явиться в такое-то учреждение по такому-то адресу, чтобы оформить такие-то документы, и ее должен сопровождать кто-нибудь из взрослых. Не было сказано, что с ней должны быть родители, а просто кто-нибудь из взрослых.
Продолжение следует.