Сад Клёники. Как жили после войны в легендарном районе Витебска
Память стариков — это машина времени. И сегодня, уже в 16-й главе проекта «Дома и люди», мы снова отматываем время назад, путешествуем в прошлое, гуляя с витебским пенсионером Владимиром Боковым по скверу на улице Богдана Хмельницкого. Этот район старожилы называют сад Клёники или Клённик. Владимир Евгеньевич переносится мыслями в детство и юность, в 1940-1960-е годы. Мы послушали его воспоминания. А потом превратили их в монолог, обращенный и к самому себе, и к нам. 
«Наша трущобка считалась хорошим жильем. Кругом жили в землянках»
— Когда мы тут поселились после войны, улица называлась не Богдана Хмельницкого, а Пролетарский бульвар. (До революции это была Сенная площадь, после нее — Пролетарский бульвар, с 1954-го — улица Богдана Хмельницкого. — Прим. автора).
На Пролетарском бульваре, 14 находилась почта. Моя мама работала бригадиром на сортировке писем. И ей, как работнице связи, дали комнату в этом доме. Позже почта переехала, комнаты освободились, и их раздали людям.
Получается, мы были первыми жильцами этого дома. Всего в нем жило восемь семей.
Дом был деревянный, одноэтажный, с большими окнами. Стоял он слева от дорожки, которая вела в школу №13. (Школа размещалась в доме №10, до войны это был детсад для работников чулочно-трикотажной фабрики имени Клары Цеткин. После войны бывший садик превратили в школу, дети здесь учились до конца 1980-х. Сейчас тут городское управление по труду, занятости и соцзащите населения. — Прим. автора).
Фасад выходил на улицу. Но в доме было два входа: с улицы — от аллеи в сквере, и со двора.
Какие в доме были удобства? Да никаких! Дрова — с базара. Вода — из колонки. Туалет и помойная яма — на улице. Под потолки ставили столбы-подпорки, чтобы не обвалились. У всех были фанерные стены: чихнешь — и разбудишь соседа.
У нас была небольшая комнатка на четверых. В ней жили бабушка Александра Григорьевна, мама Надежда Семеновна, сестра Галя и я. В комнатке стояли только кровати и печка.
Но наша трущобка еще считалась хорошим жильем. Народ кругом жил в землянках, подвалах, хибарках. Многие дома стояли разрушенные или полуразрушенные. Неподалеку от школы мы расчистили руины и сделали спортплощадку.
Наш район в городе называли Клённик. Всё время люди так и говорили: Клённик. (По другим данным, витебляне называли это место «сад Клёники». — Прим. автора). В сквере росли клены, каштаны, акация. Тут была танцплощадка, красивые клумбы. Аллея тогда была короче: доходила не до площади Победы, а чуть дальше того места, где сейчас стоят солнечные часы.
Поговаривали, что в нашем доме, на Пролетарском бульваре, 14, жил главный редактор оккупационной газеты «Новый путь» Александр Брандт. Подпольщики убили его недалеко от дома в 1942 году. После войны соседи находили на чердаке какие-то бумаги. Может, они принадлежали Брандту. Но никто не вчитывался, что там было написано. Все шло на растопку.
Мы прожили в этой трущобке 20 лет: вселились в 1945-м, а переехали в 1965-м, когда моя дочка пошла в первый класс.
«Хлеб выдавали по карточкам, и магазин брали штурмом»
— Мать я не видел: она с утра до вечера была на работе. Люди писали тогда письма пачками! А в праздники письма приходили мешками, и мать пропадала на почте сутками. А еще были воскресники: улица Кирова лежала вся в руинах, надо было расчищать. Попробуй не приди! Все было строго.
А отца своего я не помню. Когда он ушел на фронт, мне было два года. Что с ним случилось после войны, я не знаю. Сколько ни спрашивал мать, она ничего о нем не рассказала. Так и умерла с этой семейной тайной. Позже от родни я узнал, что после Победы отец приезжал в Витебск, они поговорили с мамой — и она его прогнала. Якобы у него появилась новая жена. Бабушка ругалась на мать: почему не подала на алименты. Но мама была гордая. Уже взрослым я пробовал искать отца. Мать плакала: зачем он тебе нужен, ты уже крепко стоишь на ногах. На Новый год нам приходили посылки — в них игрушки, подарки. А от кого — неизвестно…
Так что воспитывала меня бабушка. В школу иду, она нальет мне в блюдце подсолнечного масла (оно было таким вкусным, сейчас такого нет!) и даст кусочек хлеба. Я помакаю краюшку в соль и масло — и это мой завтрак.
Мы получали карточки на четверых. Отоваривали их в магазине — на том месте сейчас «синий дом». Милиция выстраивалась в шеренгу. Десять человек запустят, следующая десятка подходит. Через три часа после открытия магазина хлеба уже не было! То же самое было с сахаром и мукой. Можно было сутки отстоять — и ничего не купить.
Я никогда в очереди не стоял, так как ждал первый штурм. В него шли мужики, которые спешили на работу. И вот эта штурмовая бригада как рванет! И я там, среди мужиков, — маленький, юркий! В магазин я не входил, меня туда вносили. Получал хлеб: 1 кг черного и 1 кг белого, пеклеванного. По-моему, на каждого была норма по 500 г. То есть булка на двоих. Пока дойду домой, свою пайку съем.
Когда карточную систему отменили, стало намного легче. Продукты покупали уже на Могилевском базаре (сейчас район парка Победителей и улицы Калинина. — Прим. автора). Там было все, что хочешь. Даже драники — мы их называли «тошнотики».
«Кошелек — тык-тык-тык — уползает. Мы в кустах душимся от смеха»
— На Клённике жило черт знает сколько ребят! Мы пропадали до ночи на улице. Играли в прятки, в «Стеночку» — на копейки. Рубились в футбол. А зимой катались на коньках и лыжах. Все ближайшие овраги и горки были нашими! На склоне возле облисполкома находился трамплин.
А еще была такая классная штука — «рогоза». У нее два полоза, а сверху дуга, за которую держались. Одной ногой становились на полоз, а второй отталкивались. Когда «рогоза» набирала скорость, ехали уже на двух ногах. Пацан, у которого была своя «рогоза», считался крутым.
Шалили бесконечно! Вырежем в арбузе дырки — словно это глаза и рот, вставим внутрь фонарик, и повесим на дерево. А сами — за кусты. Некоторые люди отскакивали, шугались. А нам потеха!
Или бросим на тропинку в сквере кошелек с привязанной к нему ниткой. Из кошелька торчит рубль. Ниточку не видно: она засыпана песком. Человек нагнется поднять кошелек, а тот — тык-тык-тык — уползает. Сидим за кустами, душимся от смеха!
«Одноклассница Томка вышла замуж в седьмом классе»
— В первый класс СШ №13 я пошел в 1947 году. Школа стояла буквально в нескольких метрах от моего дома. Мать, бывало, выйдет на задний двор выбросить мусор, подойдет к окнам класса и смотрит: не прогуливаю ли я уроки.
Некоторые работники жили прямо в школе. Слева от входа была комната директора школы Петра Ивановича Жукова. Он преподавал географию. Комнату на противоположной стороне занимала уборщица с мужем и сыном Вовкой. На втором этаже поселился заведующий гороно Никита Голубцов с семьей. В школе также жил завхоз Василий Иванович. Он держал коня, занимался столяркой.
Некоторые ученики были переростками. Моя одноклассница Томка вышла замуж в седьмом классе. С уроков она бегала на свидания.
Мой классный руководитель, учитель математики Николай Иванович Дыбаль, идет, бывало, домой, а я во дворе по хозяйству что-то делаю. «Володя, может, тебе помочь?» Такие вот учителя были!
Учитель по русскому языку, Владимир Михайлович, курил прямо на уроке. Даст тему сочинения, ходит, пускает дым и приговаривает: «Так, Петров, спрячь шпаргалку! А ты, Боков, меняй тему!» Как только он все видел?!
На выпускном — а он был в седьмом классе — на стол поставили самогонку, вино. Закуска — винегрет, селедка, сало. Деликатесы по тем временам! А старшей на вечере была наша пионервожатая, следила за порядком. Никто не был пьяный, не бузил, не дрался.
«В землянке жила бабка, похожая на колдунью»
— Самое теплое, что я сейчас вспоминаю, — это люди, наши соседи. Взрослые жили дружно. А мы, детвора, около них крутились и силковались (подкреплялись. — Прим. автора). Вечером женщины выйдут, разведут костер возле дома, наварят картошки, сдобрят ее подсолнечным маслом, сверху — соль и тмин. Вкуснотища! Мы подсилкуемся — и бежим играть. Эти посиделки возле костра запомнились мне на всю жизнь.
Мужиков после войны было раз-два и обчелся. Женщины как-то справлялись сами. Наши соседки Белых (две сестры, их мать, дети одной из сестер) расширили жилплощадь, сколотив из досок пристройку к своей комнатке. Летом они там спали.
Моему другу, Алику Бавтуте, повезло: его отец вернулся с войны. Но пришел домой не сразу после Победы, а уже в 1947-м. Тарас Бавтуто взялся за хозяйство, завел свиней. Семья, где был хозяин, конечно, жила более справно.
По соседству стоял еще один деревянный дом. Там жила семья Гавриленко. Они тоже не бедствовали: держали корову. Петр Гавриленко косил для нее траву на газонах в сквере.
Неподалеку, в землянке, жила бабка Жучиха с внуком. Она лечила заговорами. Дети ее боялись: старуха ходила во всем черном, как колдунья. В ее землянке горели лампады возле икон. Другу Алику Жучиха заговорила пупочную грыжу. Ему лет 14 тогда было. И вылечила! «А что бабка с тобой делала?» — спросил я у товарища. «Что-то шепчет-шепчет себе под нос, потом поплюет-поплюет, снова пошепчет, снова поплюет», — со смехом вспоминал друг.
Из жильцов нашего дома я больше всего запомнил Тамару Митрофановну. Она была одинокой, жила в комнатке за стенкой. Работала в доме младенца. Мы с женой просили ее присмотреть за нашей дочкой, когда шли в ресторан или кино, и она не отказывала.
«За прыжки с парашютом хорошо платили»
— В детстве я чем только ни занимался: легкая атлетика, баскетбол, лыжи, бокс… Бокс не понравился: морду как-то набили — и я ушел.
А потом записался в аэроклуб. В мае 1956 года сделал первый прыжок с парашютом. И все, пропал, заболел небом! Нас ждала в городе машина и везла в Куковячино, на аэродром. Кто не успевал, тот шел туда пешком. Люди прогуливали занятия в школе, институте — такой был такой энтузиазм! Перед армией у меня уже было 200 прыжков.
До армии я работал в трамвайном депо слесарем. Из аэроклуба меня призвали на службу в спортивную роту 103-й гвардейской воздушно-десантной дивизии (сейчас бригада. — Прим. автора).
Женился я еще в армии. С Любой, моей невестой, мы дружили года два. Я сбегал к ней в самоволки. А что такого, через овраг перепрыгнул — и ты на свидании! Потом пошли и расписались.
Армейские сослуживцы сделали ремонт в комнатке в нашем доме. Покрасили полы, привели все в порядок. Это был нам с Любой такой свадебный подарок. В 1960-м у нас родилась дочка Таня.
Жену, кстати, не хотели к нам прописать. Чиновники говорили: «Вас и так в этом доме много, сидите друг у друга на головах». Хотя бабушка уже умерла, а сестра Галка уехала, и в комнате жили только мы с мамой. Любу пришлось прописать с помощью взятки. Так посоветовал сделать армейский друг. Он пошел со мной в паспортный стол. А это был здоровый детина, лапища — как мои две ладони. Когда чиновник прописал Любу, мой друг «наехал» на него: “Как так ты на работе взятки берешь?”. И забрал у него деньги.
После армии я устроился старшим оператором в комендатуру 3-й гвардейской военно-транспортной авиационной дивизии. Участвовал в международных и всесоюзных соревнованиях по парашютному спорту. Я мастер спорта, дважды рекордсмен мира.
В военно-транспортной авиации отработал 23 года. Оклад в комендатуре был мизерный. Но хорошо платили за прыжки с парашютом: по 20 рублей. А в неделю доходило и до двенадцати прыжков. Деньги были, и мы с женой частенько ходили в ресторан.
К выходу в запас у меня было около 5600 прыжков. Последний раз прыгал в 1982 году, мне тогда было 43. Небо еще долго не отпускало. Это же страсть! На пенсии еще работал, до 75 лет: то вахтером, то еще кем, много разных мест поменял.
«Зашли в квартиру: а там вода горячая, газ! Настоящая роскошь!»
— Когда женился, стал решать жилищную проблему. В нашей комнатке жить уже было невозможно. В дом приходила комиссия за комиссией. Как-то пожаловала сама Маурина. (Евгения Маурина — председатель горисполкома в 1963-1968 годах. — Прим. автора). Дом признали аварийным. Это был, наверное, 1963 год. Пообещали предоставить новое жилье.
В 1965 году мы наконец получили квартиру в новостройке на улице «Правды». Зашли: а там вода горячая, газ! Это казалось такой роскошью!
Остальных жильцов в 1967 году переселили в девятиэтажку на площади Победы — с надписью на крыше «Подвиг советского народа бессмертен!». Бывшим соседям очень повезло: это была первая в Витебске высотка, там был лифт, мусоропровод.
А наш старенький домик вскоре снесли. Такая же участь постигла и другие деревянные дома на Богдана Хмельницкого. Например, при строительстве стоматологической поликлиники разрушили двухэтажный дом — предположительно №22.
***
Владимир Евгеньевич Боков воспитал дочку и сына, у него трое внуков и три правнука. В октябре он отметит свое 84-летие. Но бывая в сквере на улице Богдана Хмельницкого, он всегда вспоминает любимый Клённик, школьных товарищей, мальчишеские шалости, вкуснейшую картошку из костра возле дома.
— Детство — самое лучшее время в жизни. Разбередили вы мне память, и я после нашей встречи целый день вспоминал, как мы тогда жили. А хорошо ведь жили, хоть и тяжело! И если бы мне сказали: у тебя есть возможность прожить жизнь как-то по-другому, я бы не согласился. Прожил бы так же, как прожил.
В Витебске полностью снесли или до неузнаваемости изменили реконструкцией много примечательных зданий. Но дома — как и люди: у каждого своя биография, свой характер, своя судьба. И здания живы, пока жива память о них.
В авторском проекте «Дома и люди» журналиста Татьяны Матвеевой своими воспоминаниями, живыми подробностями о том времени, когда эти постройки являлись неповторимой частичкой витебской истории, делятся их бывшие жители.