Бехтерский затворник. Часть третья

Серия художественных исторических  очерков об основателе города Каховка, Дмитрии Матвеевиче Куликовском. Публикуются при поддержке Всеукраинского благотворительного таврийского фонда Николая Баграева с целью сбора средств для установки памятника Д. М. Куликовскому в Каховке. Фрагмент третий.  (Продолжение. Начало по данной ссылке.)  …  Столуйтесь и живите сколько Вам угодно. Платить ни за жилье, ни за стол не надобно. За все хозяин платит. Токмо одно условие: коли жить будете более трех дён, на четвертый день извольте назвать Ваше имя. Трапезная в конце коридора. Сегодня уже постояльцев столовали, но я распоряжусь на кухне, и Вам через пол часика подадут, что Бог послал.?- Он поклонился и вышел. Так как кухарка уже ушла домой, Бог, под видом низкорослой крутобокой, такой же рыжей и рябой дочки управляющего - Аграфены Егоровны, послал тарелку картофельной похлебки (по случаю скоромного дня с «забелой» т.?е. залитую коровьим молоком), два щедрых ломтя черного хлеба и миску серой квашеной капусты прошлогоднего ноябрьского бочкового посола. На последок, традиционный чай с двумя чуть подсохшими ватрушками и пилёным сахаром для прикуски. Если не брать в расчет свое несчастное приключение, о котором категорически не хотелось вспоминать, более-­менее нормально Николай Шляхов ел три дня назад. После бериславского понтонного мота, поесть ему пришлось лишь дважды: участливая крестьяночка, с которой он трясся на возу от немчуровой Британи до Казачьих лагерей угостила горстью житных сухариков, да еще перед ночевкой в стоге сена, недалеко от Алешек, он «поклевал» кислых и пыльных вишен с придорожного дерева. Вот и вся еда. Но поскольку в их семье жизнь впроголодь была в последнее время скорее нормой, чем исключением, молодой князь Николай Симонович Шляхов вполне стойко перенес все эти дорожные лишения. Ну и конечно, тем вкуснее для него была сегодня вся эта нехитрая снедь в этом необычном доме в Бехтерах. Николай пытался держаться с достоинством, однако ему было немного стыдно черпать ложкой бесплатную молочную похлебку на глазах простой крепостной бабы Аграфены Егоровны. Он сначала хмурился и старался есть чинно, как бы не замечая ее пристальных глаз через стол (хотя очень хотелось почаще шевелить ложкой), но потом решил задать несколько вопросов о хозяине. Дочка управляющего видимо только этого и ждала, и тут же села на своего «любимого конька» и ее понесло обильно живописать. Митрий Матвеевич то, Митрий Матвеевич это, Митрий Матвеевич так-­то, Митрий Матвеевич эдак. Вот что успел узнать о полковнике Куликовском Николай Шляхов из торопливого монолога Аграфены Егоровны. Этот человек, с ее слов, был чуть ли не самым главным помещиком Таврической, Херсонской и Новороссийской губерний. «Сама светлость приснопамятный князь Григорий Александрович Потемкин Митрию Матвеевичу торжественно ордер на владение огромной степью от Днепра до Перекопа пожаловали в 91 годе! А уж что за другую-­то высшую знать нашу говорить-­то?! Еще при Екатеринке, матушке нашей покойнице, Царствие ей небесное, первый правитель Таврической области - Василий Васильевич Каховский не раз и не два не брезговали у нас и по ночевать и откушать по дороге в Карасу-­базар (Симпфирополь нонче). Да и теперь у всех первых людей на Юге России-­Матушки наш Митрий Матвеевич в большом почете. И прежний наш губернатор Григорий Петрович Милорадович, и недавно назначенный Дмитрий Борисович Мертваго, а уж тем более старинные его приятели нонечный губернатор соседской Херсонской губернии Алексей Матвеевич Окулов, и хранцузкий герцуг-­губернатор Новороссии Мануйил Йосипович Ришелье, что град Одессу строит, почитають за честь отобедать вместе с Митрием Матвеевичем. А ешо он Каховку поставил, сельцо с пристанью такое на переправе днепровской. А как упек нашего Митрий Матвеича, херсонский земский судья-­изверг, Тимошка Овсянников в тюрьму на два года за казенных солдат, так уж из заточения в Киеве совсем другой человек приехал. Набожный! Богомольный! И в Бехтерах, и в Каховке, и в монастыре у староверов в Корсунке церкви поставил. Да токмо, горе у нас горькое! Преставилась в нонечном апреле его супружница милая, Лисаветушка Ивановна! Упокой Христе Господи душеньку новопреставленной рабы твоей Лисаветушки. Затосковал, сердешный! Ушел в затвор. Богу молится, за душу ее, голубушки, светлую. Уж любил он ее, уж любил…  Так любить люди сегодня не способны! Никого не принимает! Бабы говорят отруйил ее изверг окаянный, бывший муж ее Тимошка Овсянников, чтоб он провалился проклятый! Отруйил, изверг, из ревности, что она к нашему ясну соколу Митрию Матвейевичу ушла от него некудышнего! Отруйил, чтоб она, голубушка, никому не досталась, змий аспидов! Как есть отруйил! Цвела, красавушка наша, ясно сокола Митрий Матвеича как любила, как любила! Кажен день утром кофий пили на верандах, по саду гуляли с Николушкой, сынишкой ейным малолетним. А тут за обедом занемогла, а к вечеру уже и преставилась! Даже причастить ее поп Трифон не успел, бедняжечку!» - Аграфена Егоровна всхлипнула и утерла пушкинские слёзки три. - И что, так никого совсем и не принимает? - заволновался Николай Шляхов пропуская мимо ушей всю эту драматическую историю, и думая только о своем вопросе. «Никого. Совсем никого. Тут намедни из адмиралтейства лично от главного, что корабли в Херсоне строит, Михайлы Ильича Суровцева присылали. В Херсоне на воду медный корАблец будут пускать. «Правый» называется корАблец-­то тот. Потонет, думаю. Где это видано, чтоб медь по воде плыла? Так курьера к нам присылали. Красивый такой офицер приезжал, в модной кибитке. Андрюшка конюх говорит, с самого Парижу кибитка. Уж на что упрашивали допустить! Уж на что настаивали! Говорили, что и сам губернатор Алексей Матвеевич на обед нашего Митрия Матвеевича кличет быть. Не приняли, служивого. Передали, что не принимают никого нынче. Тоскует, сердешный наш сокол по любезной супружнице своей. Совсем монахом затворником стал в своих мезонинах». *** «Да-­а. Беда-­а», - думал Николка Шляхов поспешно глотая утренний теплый хозяйский узвар без льда, в кругу человек тридцати в основном простого крестьянского или около церковного народу столовашегося вместе с ним в это утро в трапезной комнате бехтерской усадьбы. Он напряженно искал выход, «Как быть?» в пол уха слушая оканье конюха Андрейки, которого жена за пьянку опять ночевать в хату не пустила, и он по, видимо, дано устоявшейся традиции пользовался в такие дни всеми благами своего щедрого хозяина. «Зима в ентом гОде теплая была. Тьфу, а не зима. Одно слово бусурманские края. Не то, что у нас в Рязанской губернии. Больше ветру, чем морозу в енту зиму тутова было-­то. Только успевай от этого шаловливого ветру-­то крышу чинить. Как задует, так на цельную неделю пылью несет. Так почитай мороз раза три токмо и был зимой-­то. Да и то, хилый морозец-­то. Так шта ледку в ентом годе, Ваше благородие, не заготовили,?- кивнул он на тёплый узвар,?- пусто под полом». После завтрака, на ходу дожевывая яблочный пирожок, он торопливо выскочил во двор и начал, нервничая, прохаживаться взад вперед по молодому тенистому парку перед хозяйской усадьбой. У него была надежда, что может хозяин выйдет по какому-­то важному делу, а он его и перехватит по дороге. Так Николай и похаживал взад вперед сторожа вход, слушая журчание скупого на воду фонтана и пристально вглядываясь в окна мезонина, в котором, по словам дочки управляющего, затворился хозяин. Несмотря на жаркое позднее утро окна и шторы были плотно закрыты. Утомившись от суеты, он присел на скамью. На крыльцо вышла молодая гувернантка с ребенком на руках. Она опустила на светлый гравий аллеи маленького 3-х летнего мальчика в легкой рубашонке с большим воротничком, темном комбинизончике до щиколоток и в блестящих красных башмачках. «Сынок видимо их… Сиротинка…» - подумалось Шляхову. - … Вот мы и на дворике. Николенька уже большой, Николенька сейчас пойдет маленьких уточек кормить,?- улыбаясь малышу, щебетала гувернантка, беря его за ручку. Малыш послушно засеменил ножками высоко вверх вытянув маленькую ручку и они неторопливо начали удаляться в глубь молодого приусадебного парка, видимо направляясь в сторону озерца, которое местные почему-­то прозвали Лиманом. По их двум фигуркам, чередуясь, скользили то пятна яркого солнечного света (делая ослепительно-­яркими белое платье гувернантки и рубашонку мальчика), то неокрепшие пестрые тени от прозрачной листвы молодых акаций и вязов. «Что же делать? Что же делать? - томился мысленно Шляхов продолжая невольно любоваться тонким станом удаляющейся гувернантки.?- «Может Егора подговорить?» - он вскочил и торопясь отправился искать управляющего. - Дэк Вы, ваше благородие, мне ваше дельце скажите, а ужо я завтрева как на доклад пойду, так и передам Дмитрию Матвеевичу,?- оберуправляющий появился только к вечеру, и как всегда куда-­то спешил. - Никак нельзя, Егор Кириллович. Никак невозможно. Дело очень деликатное… Егор развел руками: - Не велено, ваше благородие. Не принимает Дмитрий Матвеевич никого,?- и, заторопившись, опять куда-­то скрылся. - И не надейтесь, барин,?- вздыхая, чуть манерно рассуждала Аграфена Егоровна.?- Наше ясно солнышко, Митрий Матвеевич и губернаторов то не жалует нонче, не то что…?- она запнулась,?- других кого…? - Ей видимо доставляло удовольствие быть сопричастной к тайне этого загадочного особняка в Бехтерах. *** К концу третьего дня Николай Шляхов уже никуда не спешил, уныло ковыряя ложкой в нелюбимой им квасной окрошке. Окна в мезонине все также были плотно затворены, а шторы наглухо сдвинуты. За все эти три дня хозяин так ни разу на людях не показался. Надежда, которую было вселил в него этот церковный служка на понтонном мосту возле бывшей столицы Тохтамыша, улетучилась без следа, и что теперь делать он не знал. Точнее знал, но пока не мог найти в себе моральной силы опять направиться к краю… -?Ваше благородие, нонче четвертый день начался, Вам следует назвать себя для порядку,?- Егор Кириллович приоткрыл дверь в комнату, где наблюдая за суетой мух под лепным потолком, грустно пожевывая соломинку выбившуюся из тюфяка, лежал, закинув за голову руки, унылый Николай Шляхов. - Не могу, Егор,?- кисло скосил он взгляд на вошедшего,?- по титлу не положено. Я дворянин, ты крепостной…,?- тут его осенило, и он поспешно приподнялся на локте,?- Только его высокоблагородию, Дмитрию Матвеевичу лично могу себя назвать! Егор нахмурился. - Ваше благородие, не извольте обижать наш хлеб-­соль. Извольте не упрямиться. Этот порядок не мной придуманный… У нас тут и заседатель недалече живет, а то и исправника из Красного кликнуть можно… А там гляди, в остроге-­то не так сытно кормить-­то будут… -Ты мне угрожаешь, смерд! - вдруг сам не ожидая от себя такой вспышки гнева, вскочил на ноги Николай,  - Тебя самого господин полковник под суд отдаст, за то, что ты офицера княжеской дворянской крови оскорбить сейчас изволил! Видимо вся эта накопившееся горечь последних пяти дней рванула наружу неудержимым вихрем и кто знает, если бы не подклинила сабля в старых ножнах в самый неподходящий момент, возможно, было бы смертоубийство под крышей этого странноприимного дома. Но Егору второй раз повторять не пришлось. Его торопливые шаги быстро удалялись по длинному коридору. Николай в сердцах отбросил от себя застрявшую в ножнах саблю, затем нервно походил взад-­вперед по крашенным доскам комнаты между тюфяками, а еще через какое-­то время, сникнув, бессильно повалился бочком на свое твердое ложе. Через две четверти часа в дверном проеме появилось испуганное и бледное лицо Аграфены Егоровны. - Барин, - боязливо окликнула она все также уныло лежащего на боку Шляхова,?- Вас Митрий Матвеич кличет… Продолжение следует. Игорь Бжезицкий специально для проекта «Траектория времени». Публикуется по материалам сайта «Игры». Меценаты желающие увековечить свое имя на горельефе будущего монумента просьба ознакомиться с информацией  по данной ссылке .