Марченко Вячеслав Константинович, радиоинженер. Хроника завода п/я 122.
"...Мы же, ощущая близкий и последний этап развития того, что называли последнее время «Танталом», решили в несколько ином плане написать его биографию или даже историю, связав ее со своей биографией, своим жизнеописанием, поскольку жизнь моя прошла на этом предприятии, за весь её рабочий период ни по конъюнктурным причинам, ни по дисциплинарным, я его не покидал, прошел все мыслимые карьерные шаги и чувствую возможность одоления такого труда.
...итогом должна остаться книга о стране «Тантал», расположенной в городе Саратове, в промзоне Ленинского района между Деловым тупиком и улицей Сапёрной.
Собственно «Танталом» эта «страна» стала недавно, а до этого недавнего времени петляла со своим именем как заяц по пороше и при каждом изгибе наименования увольняла свой штат, чтобы в тот же день принять снова в новое имя и поэтому у кадровых работников трудовые книжки пухнут от вкладышей как у заправских «летунов». Мне рассказывали, что пухлая трудовая зачастую становилась причиной недоумения при трудоустройстве на другое предприятие: «Характер у вас неуживчивый!» - определял кадровик и начинал придумывать политкорректную причину для отказа о приеме.
Впервые я услышал об этой «стране» еще в институте на 3-ем или 4-ом курсе Таганрогского радиотехнического института, когда после практики приехала старшая по курсу группа и привезла с собой в институт кучу забракованных клистронов н магнетронов на кафедру ТиП СВЧ для наглядности. На кафедре не знали, что с ними делать и раздавали любопытствуюшим в качестве сувениров. Ухватил и я МИ-53. а после хвастал перед коллегами и школьными друзьями: «Вот какую технику я буду производить, когда кончу институт!»
В дотелевизионныс времена, когда весь досуг занимало чтение художественной литературы, мне попалась толстенная книга, кажется Бабата «Магнетрон» и я был потрясён историей развития этого направления. Книга была как бы художественная, точно содержания я уже не помню, а после она мне никогда не попадалась, хотя я ее попытался найти в научной библиотеке имени К.Маркса в родном городе Ростов. Один момент врезался мне в память: магнетроны производились в Англии и перевозились в США для укомплектования радаров. Весь груз был упакован в освинцованные ящики и располагался на верхней палубе судна. В случае угрозы захвата судна специальный охранник приводил в действие механизм сброса и освинцованные контейнеры летели на океанское дно. Это впечатляло.
...Впервые с заводом по производству магнетронов я столкнулся 2 января 1959 года, когда нас 10 человек отправили на преддипломную практику в г. Саратов на п/я 122. Мы проходили обучение по специальности 0611- Конструирование и технология приборов СВЧ. Все было очень завуалировано и даже мудрые преподаватели на вопрос: «Чем мы будем заниматься?» - отвечали загадочно: «Там увидите». В вагоне поезда Ростов - Саратов нас застала перепись 1959 г., когда подъезжали к Саратову. Прибыв в город, утром мы были на проходной завода, где нас принимал зам.начальника отдела кадров Брудно Азик Абрамович. очень интересный старик, фронтовик и активный коммунист. Поговорив с каждым и выяснив кто куда хочет идти на практику, а так же кто собирается в последствии оставаться ли на заводе, нас Брудно распределил на жительство по частному сектору в прилегающем поселке, так как общежития у завода не было.
Азик Абрамович помог нам с постельными принадлежностями: из какой-то кладовки в помещении проходной нам выдали матрасы и по комплекту белья и мы как цыгане тащили этот скарб в гору — в поселок. Наш первый адрес был: 1-я Дачная, ул. Зенитная. 10. В небольшой комнатушке нас было четыре человека ...
На заводе мы попросились на практику на производство, но там была запарка и нас отправили в радиотехническую лабораторию, которой руководил Кружков, но нами он почти не занимался, предоставив нам самим искать себе работу. В РТЛ в это время на практике была еще группа электронщиков из СГУ. Эти ребята запомнились мне тем. что у них в СГУ нужно было подготовить дипломную работу на 40 листов (не более), один лист чертежа и приложение: экономический расчет эффективности внедрения результатов дипломной работы в производство. Так как физики из СГУ никогда не сочиняли курсовых, а по черчению имели "хвосты" с первого курса и экономический расчет в их понимании вообще отсутствовал, то, поговорив с нами, они поняли, что пацаны из Таганрога могут им всё это сделать, о чем они и не мечтали. Так все и произошло, в знак признательности саратовские коллеги продавили через комсомольские дебри нам встречу в Обкоме ВЛКСМ с третьим секретарем и тот, обзвонив в нашем присутствии своих секретарей в ВУЗах, устроил нашу команду в общежитии экономического института до лета.
А в это время на заводе творилось такое, что отдаленно напоминало бедлам, в котором скоро нам придется принимать участие. Мы находились на территории 15-го цеха, при проведении инструктажа нам посоветовали не высовывать нос из БИПа (бюро измерительных приборов), куда нас приткнули, что мы и старались неукоснительно выполнять.
...Освоенным изделием цеха был «Бисер», которым комплектовался первый серьезный ЗРК-С75. Темпы были страшные. Магнетроны 147-148 были разработаны во Фрязино. Эти магнетроны изготавливались на двух заводах - у нас и во Фрязино.
Фрязинские изделия были неплохие по качеству, но их выпускалось мало, а на один ЗРК полагалось 2 шт в аппаратуру и 4 шт в ЗИП. Передатчик и систему делали в Днепропетровске на заводе, директор которого был с Брежневым на короткой ноге. На заводе п/я 122 выпуск этих приборов контролировал лично заместитель председателя Совнархоза Дубовиков, который мог появиться в 9 часов вечера в цехе, увидев непорядки, вызывал из дома весь линейный персонал для «разноса», шум стоял жуткий.
...«Бисера» не шли. Основной недостаток — плохая картинка спектра по диапазону перестройки. Фрязинские лампы у нас показывали себя так же плохо, как и наши, а наши во Фрязино показывали себя лучше, чем у нас, но всё равно плохо. Наука морщила лоб и каталась из Фрязино в Саратов, Днепропетровск и другие веси. Параметр назывался «уходы частоты от импульса к импульсу» и измерялся прибором ИМУЧ-160, но этот прибор не давал однозначных измерений и для его доведения тоже приезжали фрязинцы, ... и ненавязчиво учили военпредов и заводских пользоваться спектр-анализатором и ИМУЧ-м.
Меня прикрепили к цеховому БИПу, где старшим инженером работал Пиденко Анатолий Павлович, а цехом руководил Радюк Олег Михайлович. Пиденко был определен моим руководителем диплома, он же выдал тему: «Разработка датчика кодово-импульсного генератора для стенда МИ-871», дав тему, сразу же «отвалил» налаживать оборудование для испытаний «Бисера».
В цеховом бюро ОТК властвовал Рысев, выпускник СГУ кажется 1956 года, красавец, силач и педант. Ему приходилось сдавать лампы военпредам - офицерам 4ГУ МО - Дижуру Эмилю Васильевичу, а иногда начальнику военной приемки полковнику Цымбалюку. Структура военной приемки была пестрая: для комплектования заказа ВВС на заводе работал военпред в лётной форме; для моряков работал капитан-лейтенант Кисин, все они относились к 5 ГУ МО, ведавшему уже освоенным радио-вооружением. А вновь создаваемые ракетные ПВО, действуюшая армия - подчинялись 4 ГУ МО. таким образом Радюк должен был угождать «четырем господам», но он в силу чрезвычайно нахального производственного характера старался поставить военных на службу производству: покрикивал на Дижуру, ругался с летчиком - у того был маленький заказ, который никак не мог повлиять на экономику производства, а на складское управление, которое представлял майор Губин Григорий Тимофеевич, вообще не обращал внимания.
Производство «Бисеров» было организовано тремя участками замкнутого цикла, которые работали посменно только монтажными операциями, а другие операции работали круглосуточно в 3 или 4 смены (испытатели 4 смены по 6 часов). Руководителями участков работали Усачев, Неевин и Деревянко. Все они бывшие фронтовики, коммунисты, имели за спиной заочный техникум, умели держать в руках коллективы из многих «пропойцев», делить декалитры спирта и обеспечивать сборку, пусть не очень качественную, могли заставить выйти работать в выходной день и даже в праздник, договориться со смежниками по дефициту.
Спрос на «Бисере» был страшным, в стране работали хрущовские Совнархозы, руководители которых старались выглядеть круче союзных Министров, поэтому на п/я 122 за мое присутствие сменилось три директора. Зам. председателя Совнархоза Дубовиков заявляясь поздно вечером в цех № 16 вместе с директором, начальником производства устраивал им разнос в присутствии Радюка. Что-что, а вот разносить с пристрастием и он. и его коллеги умели.
Цепочка выглядела так: на полигоне в Капустном Яре заваливался на стрельбах очередной комплекс. От радистов требовали новый, а у них в Днепропетровске стоят комплексы без магнетронов. Решается вопрос везти в Капустин Яр недособранный комплекс, а нас обязывают отгрузить недостающее количество магнетронов, которых у нас годных нет, а ранее выпущенные комплексы ушли в в/ч без ЗИПов и теперь военпред Дижур и К всё принятое направляет туда, где лампы пока не нужны, но нет ЗИПов, а это по военным канонам хуже дезертирства.
Становление •Бисеров» на п/я 122 шло трудно. Поскольку это было изделие важнейшим для завода, то на него были брошены все кадры и силы. Мне приходилось тоже днем работать как простому монтеру, а по выходным — писать диплом.
В цехе № 16 кроме «Бисеров» стояла так же проблема с разрядниками для антенных переключателей станций дециметрового диапазона. Были освоены РР 64/65. В коридорах 16-го цеха стояло более десятка импульсных модуляторов для тренировки РР, так как разработчики заложили 8-ми часовую тренировку, но эти модуляторы нужно было настроить, собрать со столами и сдать цеховикам, а делать было некому и Пиденко поставил на эту работу меня.
Эту работу я выполнил, но к слову сказать почти все эти модуляторы списали, а вместо них приобрели А 671-17, которые выпускал завод п/я 447. Моим дядькой — наставником был Мелешкин Владимир Федорович - человек необычной энергии, он был наладчиком высшей категории, центром нападения заводской футбольной команды, солистом ансамбля танцев, учился в вечернем техникуме и имел на руках беременную молодую жену и все это было одновременно.
Ведущим технологом разрядников работал Морозов, выпускник Рязанского РТИ - электровакуумщнк, прибывший на год раньше меня н успевший побыть почти год технологом изделия ЛБВ-УВ-3. Володя Морозов был мастер на все руки, с огромным чувством юмора, ходил всегда насупленным, медленно думающий, говорил в сиплом басовом регистре, всегда повергая собеседников парадоксальными выпадами и суждениями.
Была наша молодость, а ей всегда сопутствует задор, бесшабашность и веселье, несмотря на напряженную производственную жизнь в цехе. Вспоминается такой забавный случай. В цехе 16 в комнате изоляторе брака (корпус 23, IV этаж) накопилось около 10 тысяч разрядников, которые никто не брался разбирать. Изолятор брака находился аккурат против двери кабинета начальника цеха и был вотчиной старшего контрольного мастера ОТК. Эту должность в цехе16 занимал молодой специалист Терновой, выпускник СГУ 1957 года. Так как разрядники он никуда не мог передать, он сделал большой ящик куда и сложил все эти приборы, а сверху сделал как бы банкетный стол, за которым собирались все кому было нужно: военпреды, приёмщики и коротали вместе длинное рабочее время. Пили, между прочим, Морозовский «радиоактивный» спирт (на местном жаргоне - «кир») и старались не шуметь, чтобы не спровоцировать на шум Радюка.
На двери изолятора висела табличка техники безопасности «Не влезай - убьет!», тогда еще не был распространен знак радиационной опасности, поэтому Радюк был уверен, что за дверью никого нет. Сам он находился в кабинете только утром - проводил планерку и иногда в конце дня, а остальное время носился по совещаниям, заседаниям и этим расслабил цеховой народ окончательно. Но однажды ближе к концу рабочего дня очутился один в кабинете и услышал возбужденный разговор откуда-то рядом. Вышел, прислушался — шумели в изоляторе брака. Толкнул дверь - заперта, тогда стал сильно стучать и «радюкаться». Открыли. За столом сидели хорошо поддатые приемщики и приемшицы в самых неподобающих позах. Радюк возмутился: «Бардак развели! Всех поувольняю!»
После этого в цехе неделю переживали когда и кого уволят и чем все это кончится, но кончилось мирно, а на дверь изолятора брака приделали наружный амбарный замок, но ключ лежал в столе у Радюка и Терновой Володя забирал его только по мере необходимости. А завсегдатаи изолятора в последствии переженились, нарожали здоровых детей и, многие уже отошли в мир иной, но без признаков радиационных болезней, хотя справедливости ради надо отметить реальное наличие значительного уровня излучений в цехе.
Так, разрядники тренировали на 12-ти позиционных коротко замкнутых трактах, на выходное окно РЗП (разрядников защиты приемника) положено было ставить согласованную нагрузку, но нагрузки часто выводили окно из строя и Морозов разрешил обходиться без них. Вроде бы благо, но излучение из тракта резко повысилось, но на это тогда никто не обращал внимания. Мой коллега по практике Витольд Шишкарев писал диплом в БИПе завода и вынужден был торчать сменами на тренировке разрядников. Когда он появился в мастерской, мы с удивлением рассматривали его посиневшие губы и красные как у кролика глаза. Пиденко философски комментировал: «Облучился!», а мы думали про радиоактивность. Синюшностъ пропадала через 2-3 часа, а красные глаза входили в норму через 2-3 дня.
Нельзя сказать, что администрация не заботилась о технике безопасности, привлекли как-то метристов с соседнего завода. Те приехали, расположили приборы, стали замерять, а через несколько минут пришли в БИП за консультацией: почему их приемники зашкаливают? Пиденко объяснил, что вблизи модуляторов действуют сильные импульсные высоковольтные поля, которые сбивают чувствительные усилители приемников. Когда метристы закрылись от полей, картина не изменилась и они поняли, что это на самом деле такой уровень, написав в протоколе - «Всё зашкаливает!», собрали аппаратуру и ушли. В дальнейшем их так и не удалось больше привлечь на завод для замеров фактического уровня помех, а мы еще долго глядели в зеркало на свои синие губы и красные глаза.
Морозов же всем советовал до прихода на участок принимать по 100 гр. «кира», а после работы еще по 150 гр. говоря, что это создаст защитный барьер. И так, вот мы столкнулись нос к носу с этой проблемой, но не как со студенческой забавой, а как с обыденным мужским делом. Не скажу, что это было хроническое явление, но то, что вроде обычное — это точно. Многие из работающих в сборочных цехах начинали рабочий день с такой "профилактики"-, правда квалифицированные специалисты — наладчики, регулировщики, монтажники «оттягивались» только переодевшись и имея резерв времени, чтобы дойти до проходной в более-менее нормальном состоянии. В последствии многие женщины жаловались Умнову на пьянство своих мужей и называли завод - «пьянь-заводом».
В те трудные 50-е годы был большой дефицит СВЧ-приборов и для радиозаводов, и для воинских частей. Создалась большая напряженность с обеспечением станций дальнего обнаружения П-20 (нашим магнетроном МИ-110) и станций обнаружения низколетящих целей (магнетрон МИ-119). Все руководители, подпираемые военными 4 ГУ МО, гонялись за «Бисерами», а за МИ-119, которые принимали военные из 5 ГУ МО, гонял эаводчан только Дубовиков из Совнархоза. На изделии МИ-119 технологом работал Малкиель Б.Л., очень неординарная личность, но со слабостью и поэтому изделие скрипело как загнанная телега.
В апреле 1959 года я переселился в общежитие экономического института, стал активно писать диплом, сократив время пребывания на заводе до минимума. К началу июня у меня были уже готовы и пояснительная, и чертежи, которые я отдал на отзыв и рецензию Бруку С.Г. (его Пиденко моим выбрал рецензентом), тот немного покуражился, добавил сведений, которыми я еще не владел и можно было уже закрывать преддипломную нашу практику. Вернувшись в Таганрог уточнили сроки защиты, которую нам назначили на 25 июня. Из Москвы прибыл председатель комиссии -директор НИИ ВТ Гольцов и нас предупредили, чтобы мы долго не мямлили на защите, а укладывались в 8 минут, на вопросы отвечали коротко и уверенно. В общем, защитились и разъехались сначала по домам, а затем по назначениям в разные концы страны. Пробыв месяц дома в Ростове, я 29 июля со старым отцовским чемоданом и минимумом вещей я уехал из отчего дома...
Приехав в Саратов, чемодан оставил у Пиденко... Взяв с собой авоську с документами и «Беломором» пошел в отдел кадров п/я 122. Мой метровый магнетрон с перестройкой, у которого был L-катод - последний писк моды 1954-56 годов. Этот катод «газил» до откачки, на откачке, после откачки и так всю жизнь. Магнетрон шёл в корабельную аппаратуру "Гром" и принимал его военпред капитан-лейтенант Кисин в черной форме офицера ВМФ.
Старшим технологом на МИ-87Б был Буланов, выпускник СГУ с кличкой «Маленький МУК». И вот заявляется Мук к Пиденко и заявляет: «Что-то лампы плохо тренируются на откачке, наверное, что-то со стендом». На что Пиденко. постоянно занятый «Бисером» ответил, что надо лампы лучше делать, тогда они будут хорошо тренироваться. Но на всякий случай погнал меня на эту проблему. А там рядом с откачным постом стоит деревянный стенд и всё это огорожено каким-то бамбуковым забором, от стенда брошены два конца в вакуумной резине на пост, где в электромагнитах мается 87Б, напаянный на вакуумную систему. Прибор среднего тока систематически подергивается, в ножке лампы видны голубые сполохи, а вакуумметр при каждом искрении падает до 10. И две девки-откачницы сидят и ждут, когда всё это прекратится. Сначала я бросился к модулятору, зная, что при искреннии и пробоях магнетрона должны пробиваться и модуляторные лампы, но пробоя не увидел.
Наблюдал я это примерно полдня без перекуров, даже сидящих дам заинтриговал своей преданностью делу, но Малкиель, не выдержав одиночества, подошел и стал помогать советами. Надо сказать, что советы были дельными. Он заметил, что L-катод неплохо было бы прокалить в приборе и твердой рукой вырубил модулятор и начал колдовать с напряжением накала, вакуумметр захлебнулся, но Борис не смутился и терпел до тех пор, пока вакуум не начал улучшаться, а это произошло примерно за полчаса. Когда вакуум стал где-то 10-*, мы сбросили накал и включили импульсное. Магнетрон стал как вкопанный и не реагировал на изменение высокого.
Я доложил Пиденко об этом, заметив, что при этом мне делать нечего, но коварный Мук где-то в верхах ляпнул, что лампа стала годной, как только Пиденко подослал специалиста по модуляторам. Оборзевший Радюк велел Пиденко не отпускать меня пока не закроют программу месяца. Напрасно Анатолий Павлович пенился на технологов, что они сваливают свои грехи на испытательное оборудование, у начальства создался образ, что если стенд нормальный, то и лампы все будут годные.
В те же времена на «Бисерах» (МИ-147, МИ-148) старшим технологом работал Брук Самуил Генухович (Семен Генрихович). Уже тогда у него тоже была идея-фикс, что все лампы — годные, а их портят стенды.
Идея была настолько понятна простому начальству, что даже не предполагалось альтернативы. Пиденко спорил, ссорился, ругался, но всё как об стенку горох: давай делай так, чтобы стенды лампы не портили. Брук рассуждал так: «Беру лампу, ставлю на «канал» (по терминологии, схваченной у военных, стенд именовался «каналом»), лампа годная. Переставляю на другой канал - лампа годная; после нескольких циклов перстройки спектр начинает рассыпаться; переставляю на начальный канал - тоже самое. Я же с лампой ничего не делал, а стенд её вывел из строя». Начальство этому верило н требовало отлаживать стенды. Вот так мы с Пиденко воевали на общем фронте.
Наша служба только создавалась. Во главе радиослужбы стоял Кружков И.Ф. выпускник СГУ, радиолюбитель-коротковолновик, специалист от Бога. В университете он защитил дипломную работу по расчету цепей импульсных модуляторов, ставшую классической; ее «передирали» не одно поколение выпускников, варьируя варианты и исполнение. Кружков консультировал всех заводчан, в том числе и Пиденко, но в наши дела не влазил — он числился начальником БИПа завода, в штате которого было человек 20 инженеров, в основном метристов, несколько радиомонтеров и два линейщика по цехам, которые не вылезали с наладки в цехах № 14 и 15 . Работы было у нас выше крыши. Все только устанавливалось, опыта почти никакого, разве что приедут из Фрязино или от потребителей — Мурома, Днепропетровска, Харькова, Москвы. От них многому учились. Наше ОКБ помогало мало, хотя у них был полный штат классных специалистов, но они были все замкнуты на свою тематику и их не волновали наши цеховые проблемы.
Очередной провал поставок в мае 1959 года вызвал смену директора на заводе. Прислали Чуранова, бывшего начальника сборочного цеха завода п/я 447, где и не пахло военной продукцией. Он начал с администрирования, но не очень преуспел в этой сфере. К этому времени огромный по нашим масштабам механический цех возглавил Окунь Георгий Ноевич, тоже ранее работавший на заводе п/я 447. Назначение Чуранова немного снизило визиты Совнархозовских в цеха, зато директор взял за обычай вести в 16-ом цехе утренние оперативки, снимая нерадивых и переставляя недостойных. Ситуация была стрессовая, Пиденко часто возвращался с оперативок заведенным, иногда из-за этого подолгу не мог взяться за работу. Но зато при Чуранове сдвинулось строительство 25-го корпуса и, к ноябрю уже поступила команда готовиться к заселению.
Декабрьский прорыв по «Бисеру», когда были перемолочены в брак тонны меди, как-то воодушевил Чуранова и его команду и в их недрах созрели варианты очередного реформирования организационно-технической структуры завода, был выделен из цеха 14 и преобразован в самостоятельный цех 7 бывший там стеклозаготовнтельный и керамический участки. Окунем было предложено разделить по технологическому принципу единый, но громоздкий механический цех на ряд цехов и участков.
Но если у Окуня все складывалось неплохо, то у Чуранова с руководством завода выходило плохо: план выполнялся только по валу, а номенклатуре и товарный план не выполнялись.
Совнархоз уже интересовался только тем, сколько завод сдал «Бисеров» и других подконтрольных Центру приборов, а для П-15 с октября месяца ничего не сдавалось, туда шли МИ-119. Эти магнетроны завод п/я 122 поставлял в г. Ульяновск и Муром, где делали РЛС П-15, предназначенную для обнаружения ннзколетящих целей. Эта станция была дивизионной и требовалось их великое множество. Мощностей в Ульяновске и Муроме тоже не хватало, поэтому те наши количества 50-100 шт. в месяц им вполне хватало, но несколько месяцев выпуск приборов отсутствовал. Ульяновск и Муром даже «выть» во все адреса перестали, да и с комплектацией по приборам ЛБВ так же происходили провалы и нестыковки.
Дубовиков со товарищами не стали больше ждать обещанного Чурановым года и прислали нового директора, на сей раз из «гнезда Дуба» -главного инженера соседнего завода п/я 105 Умнова Георгия Архиповича. Назначение состоялось в конце апреля 1960 г., когда подвели итоги работы за 1 квартал и ... прослезились.
Надо сказать, что к этому времени у нас уже появилась надежда, что мы сможем сдать какое-то количество приборов военным и даже возможно начать, наконец, получать премии, которые до этого все уходили в другие цеха. К 15 апреля 1960 г. в нашем цехе 19 скопилось без приемки 400 шт. МИ-110, 200 шт. - МИ-119, около двух тысяч разрядников, а сдать мы это не могли, потому что не умели убедить своего цехового военпреда Болякина, перестать всего бояться и начать работу.
Болякин А.А. (в то время капитан), выпускник Академии связи имени Буденного г. Ленинграда, чуваш по национальности, был очень мнительным человеком, плохо знал СВЧ приборы и СВЧ технологию, он не понимал многих «причуд» приборов и подходил прямолинейно: если это лампа, то она должна гореть; если это разрядник, то он должен светиться; и объяснял нам с точки зрения проводной связи свои воззрения и сомнения. Будучи добросовестным служакой он истерзал и себя, и нас сомнениями: «Я приму, а оно вернется». Мы веселились: «Вернется, перепроверим и тоже вернем, пусть ОТК разбирается». Его наше легкомыслие травмировало постоянно и он, посмотрев партию ламп, откладывал её «на потом»: «Вот перепроверю, тогда посмотрим, что с ней делать». И таким образом, собрались указанные выше цифры.
Просматривая очередную партию МИ-119, он рассортировал лампы: «Вот у этой почему-то стрелка дернулась и я ее положу как сомнительную на пол, у этой что-то амперметр тока накала долго качался - положу ее на этот стол, пусть полежит; а эта показала сначала мощность 450 вт, а когда я её перемерял, то она стала показывать 500! - положу ее на стеллаж, пересмотрю еше раз» итд. У Болякина был приемщик вольнонаемный Тараненко, техник из СЭМТ, но ему он ничего не разрешал: «Вот научусь сам. тогда и Петю можно будет подучить». Он приходил на работу в 7 утра (раньше нас всех), открывал ОТК и начинал «свои сомнения».
И вот, когда весь пол в ОТК был уставлен «сомнительными» лампами, а на стеллажи продолжали поступать из цеха текущие и там тоже не осталось листа, потому что всё было занято полусомнительными, в комнату ОТК зашла свита из начальника производства, старшего представителя заказчика Губина, начальника ОТК и незнакомого нам мужика. Неэнакомец ткнул ботинком в лежащую на полу лампу и спросил подошедшего Дайчанова: «Это столько брака наделали?» Подбежавший Болякин сказал: «Не трогайте. Это сомнительные лампы!» Незнакомец с удивлением: «Ты кто такой здесь?» •Капитан Болякин!» — «А я директор Умнов!». Свита пришла в движение, а Болякин вроде бы оживился: «Они здесь непонятные лампы делают. И забраковать невозможно, и выпустить нельзя!»
Далее диалог Умнова и Болякина:- Ты кто здесь такой, девочка с косичками? И это нельзя и другое неможно! Ты — военный человек! Вот и решай быстро: брак — бракуй, годные - принимай! - Не могу я их забраковать! - Тогда - принимай! - Не могу я их принять, они сомнительные! - Кто из нас сумасшедший? Григорий Тимофеевич, объясни своему капитану, что Я пока еше умом не сдвинулся! - Помолчи, Саша (это уже Губин). Мы всё решим, Георгий Архипович! — Сегодня, сейчас же! (Умнов).
И, сделав почти по-военному «кругом», вышел из помещения, волоча за собой всю свиту. Я поймал на выходе Дайчанова: -Что, опять новый директор? Борис Леонтьевич ухмыльнулся: «Не успеваю знакомиться!» Когда шлейф ушел из цеха, прибежал Губин, заперся с Болякиным в военпредской и полчаса оттуда шел стук по столу. Потом полковник вышел и строевым шагом отправился к выходу. Мы ждали, когда выйдет Болякин, но он не показывался. Игорь Олейников, контрольный мастер, вошел в военпредскую и тоже застрял. Тогда вошли все остальные, считая себя одной командой с Андриановнчем. Он выглядел пришибленным и причитал: «Никто помогать не хочет, никто не учит новой работе». Стало понятно, что Губин поговорил с ним по-солдатски, грубо и прямо. Утешать его было бесполезно, он очень уж переживал.
Вся смена была где-то во второй половине дня, а на следующее утро в цех пришла команда из четырех человек во главе с Губиным:- все вольнонаёмные. Губин собрал всех в военпредской и потребовал, чтобы сегодня вся продукция была принята. Зная, сколько времени тратит Болякин на одну лампу, мы закручинились, поняв, что нам до конца месяца светят авралы. Но Губин, отослав ребят на линию, остался руководить из кабинета военных, а Болякина отослал в ОТК за стол Олейникова, сказав: «Следи, чтобы не сачковали, работали быстро и не пропускали брак». Потом позвонил Дайчанову с сентенцией: «Директор велел работать в три смены, нам нужно есть - пить, а на столовую времени не отпущено». Другие бы задумались, но у нас был Морозов и Малкиель, они взяли у Дайчанова наличку, сгоняли в магазин напротив, купили головку сыра, хлеба, соленых огурцов и ещё чего-то непотребного, всё это водрузили в военпредской, добавив выданный Дайчановым лимит в 1,5 л. в графине (на стол) и в 3-х литровой банке (ко мне в сейф).
Прикомандированные ребята сработали очень грамотно - они сели за спины испытательниц и смотрели, как те крутят ручки, изредка выходя покурить, или заходя в БИП рвануть, закусить. К Губину в военпредскую были вхожи только штатские, он сидел, как «Чапай», на телефоне, принимал доклады от своих подчиненных, отдавал команды, подливал себе из графина. Морозов периодически подбрасывал «Кир» и закуску. К 10 вечера были приняты половина 110-х (окало 100 шт.). около сотни 119-х, с полтысячи РР, выпито около 5л. спирта, съедена головка сыра, полведра огурцов и столько же соленых помидор, приемщики уже не выходили покурить, а дымили прямо в помещении. В двенадцатом часу ночи испытательницы принесли к Болякину паспорта и накладные на подпись. Он забился в ужасе и побежал с бумагами к Губину: — «Не могу я их подписывать, я не смотрел эти лампы».
-«Подписывай, Саша, или мне придется сделать это самому, я тоже знаю толк в приемке, но после этого ты ничего уже не будешь подписывать, а сидеть в штабе до пенсии. И на пенсию уйдешь капитаном». - "Это насилие!"- пискнул Болякин и убежал с бумагами в ОТК. Там он велел приемщикам (каждый имел свой штампик), проштамповать все паспорта, расписаться, а себе оставил труд - подписать групповые накладные. Нам другого не нужно было.
Выходили не помню как, но утром снова были на месте в 7, приемщики пришли попозже, Губин ещё позднее; шепнул Морозову, чтобы тот принес «полечиться», и аврал повторился. Я тогда плохо знал систему движения военной продукции, но когда Дайчанов увидел, что план апреля-марта выполнен, он стал прятать излишества на май. Первый квартал мы провалили, и компенсировать отставание было неразумно — премию за I кв. не вернёшь, и жилы вымотаешь.
Настало предмайское воскресенье. Я отсыпался дома, в общежитии. После такой недели не хотелось никуда идти. Мои сокамерники-работяги, оттягивались по танцулькам и клубам, у них нормированный рабочий день, а я- рад был ничего не делать, читал какую-то толстую книгу на койке у окна. Из окна открывался величественный вид на морг 6-й Горбольницы и на периодические наезды каталок из больничных корпусов и машин с гробами - обратно. В дверь вошёл тот самый незнакомец (который был Умнов), но я сделал вид, что вижу его в первый раз.
-«Здравствуйте, я ваш новый директор. Насколько я понял, это ваше общежитие. Какие жалобы, претензии есть?» Нас было двое в комнате. Мой сосед начал что-то бормотать насчет душа, горячей воды, но когда Умнов спросил того, где он работает, парень стушевался и замолк. - А вы где работаете? - спросил он у меня. Я назвал своё место работы - инженер. Умнов заметил, что инженеру не место в рабочем общежитии, на том и закончилось знакомство. Надо сказать, что ходил по общежитию он один, без свиты, в воскресный день, и это выглядело необычно.
Апрель заканчивался на оптимистической ноте. Сдано было в два раза больше, чем требовалось. Болякин перестал бояться принимать лампы. Губин приходил к Дайчанову каждый вечер и интересовался делами. Но технологически цех был разбросан: красили еще в старом корпусе и на руках таскали лампы по двору. 30 мая 1960 г. произошла первая в моей практике трагедия — умер Главный конструктор завода Вааз. Я его толком не знал, так видел в свите Чуранова. Но смерть относительно молодого человека, где-то около 40 лет и омраченные первомайские праздники, показали, что в жизни всё так хрупко.
Приход нового директора зашевелил коллектив. Умнов назначил начальником производства Окуня, бывшего начальника цеха и потребовал от него наладить ритмичную работу завода по выпуску товарной продукции. Надо сказать, что Окунь был не промах в этих делах, понимал, что такое ритмичность, а требование сделать ритмичность ежедневной завела его на долгое время. Вообще ритмичность в малосерийном производстве вещь малонеобходимая и трудная, но когда начинается административная "долбежка" каждый день, это впечатляет и напрягает."
Источник: Семёнов А. В. Родной завод, годы и люди. Хроника в воспоминаниях ветеранов завода. III часть
https://en.calameo.com/books/001277039a8c5f41d95cc
...итогом должна остаться книга о стране «Тантал», расположенной в городе Саратове, в промзоне Ленинского района между Деловым тупиком и улицей Сапёрной.
Собственно «Танталом» эта «страна» стала недавно, а до этого недавнего времени петляла со своим именем как заяц по пороше и при каждом изгибе наименования увольняла свой штат, чтобы в тот же день принять снова в новое имя и поэтому у кадровых работников трудовые книжки пухнут от вкладышей как у заправских «летунов». Мне рассказывали, что пухлая трудовая зачастую становилась причиной недоумения при трудоустройстве на другое предприятие: «Характер у вас неуживчивый!» - определял кадровик и начинал придумывать политкорректную причину для отказа о приеме.
Впервые я услышал об этой «стране» еще в институте на 3-ем или 4-ом курсе Таганрогского радиотехнического института, когда после практики приехала старшая по курсу группа и привезла с собой в институт кучу забракованных клистронов н магнетронов на кафедру ТиП СВЧ для наглядности. На кафедре не знали, что с ними делать и раздавали любопытствуюшим в качестве сувениров. Ухватил и я МИ-53. а после хвастал перед коллегами и школьными друзьями: «Вот какую технику я буду производить, когда кончу институт!»
В дотелевизионныс времена, когда весь досуг занимало чтение художественной литературы, мне попалась толстенная книга, кажется Бабата «Магнетрон» и я был потрясён историей развития этого направления. Книга была как бы художественная, точно содержания я уже не помню, а после она мне никогда не попадалась, хотя я ее попытался найти в научной библиотеке имени К.Маркса в родном городе Ростов. Один момент врезался мне в память: магнетроны производились в Англии и перевозились в США для укомплектования радаров. Весь груз был упакован в освинцованные ящики и располагался на верхней палубе судна. В случае угрозы захвата судна специальный охранник приводил в действие механизм сброса и освинцованные контейнеры летели на океанское дно. Это впечатляло.
...Впервые с заводом по производству магнетронов я столкнулся 2 января 1959 года, когда нас 10 человек отправили на преддипломную практику в г. Саратов на п/я 122. Мы проходили обучение по специальности 0611- Конструирование и технология приборов СВЧ. Все было очень завуалировано и даже мудрые преподаватели на вопрос: «Чем мы будем заниматься?» - отвечали загадочно: «Там увидите». В вагоне поезда Ростов - Саратов нас застала перепись 1959 г., когда подъезжали к Саратову. Прибыв в город, утром мы были на проходной завода, где нас принимал зам.начальника отдела кадров Брудно Азик Абрамович. очень интересный старик, фронтовик и активный коммунист. Поговорив с каждым и выяснив кто куда хочет идти на практику, а так же кто собирается в последствии оставаться ли на заводе, нас Брудно распределил на жительство по частному сектору в прилегающем поселке, так как общежития у завода не было.
Азик Абрамович помог нам с постельными принадлежностями: из какой-то кладовки в помещении проходной нам выдали матрасы и по комплекту белья и мы как цыгане тащили этот скарб в гору — в поселок. Наш первый адрес был: 1-я Дачная, ул. Зенитная. 10. В небольшой комнатушке нас было четыре человека ...
На заводе мы попросились на практику на производство, но там была запарка и нас отправили в радиотехническую лабораторию, которой руководил Кружков, но нами он почти не занимался, предоставив нам самим искать себе работу. В РТЛ в это время на практике была еще группа электронщиков из СГУ. Эти ребята запомнились мне тем. что у них в СГУ нужно было подготовить дипломную работу на 40 листов (не более), один лист чертежа и приложение: экономический расчет эффективности внедрения результатов дипломной работы в производство. Так как физики из СГУ никогда не сочиняли курсовых, а по черчению имели "хвосты" с первого курса и экономический расчет в их понимании вообще отсутствовал, то, поговорив с нами, они поняли, что пацаны из Таганрога могут им всё это сделать, о чем они и не мечтали. Так все и произошло, в знак признательности саратовские коллеги продавили через комсомольские дебри нам встречу в Обкоме ВЛКСМ с третьим секретарем и тот, обзвонив в нашем присутствии своих секретарей в ВУЗах, устроил нашу команду в общежитии экономического института до лета.
А в это время на заводе творилось такое, что отдаленно напоминало бедлам, в котором скоро нам придется принимать участие. Мы находились на территории 15-го цеха, при проведении инструктажа нам посоветовали не высовывать нос из БИПа (бюро измерительных приборов), куда нас приткнули, что мы и старались неукоснительно выполнять.
...Освоенным изделием цеха был «Бисер», которым комплектовался первый серьезный ЗРК-С75. Темпы были страшные. Магнетроны 147-148 были разработаны во Фрязино. Эти магнетроны изготавливались на двух заводах - у нас и во Фрязино.
Фрязинские изделия были неплохие по качеству, но их выпускалось мало, а на один ЗРК полагалось 2 шт в аппаратуру и 4 шт в ЗИП. Передатчик и систему делали в Днепропетровске на заводе, директор которого был с Брежневым на короткой ноге. На заводе п/я 122 выпуск этих приборов контролировал лично заместитель председателя Совнархоза Дубовиков, который мог появиться в 9 часов вечера в цехе, увидев непорядки, вызывал из дома весь линейный персонал для «разноса», шум стоял жуткий.
...«Бисера» не шли. Основной недостаток — плохая картинка спектра по диапазону перестройки. Фрязинские лампы у нас показывали себя так же плохо, как и наши, а наши во Фрязино показывали себя лучше, чем у нас, но всё равно плохо. Наука морщила лоб и каталась из Фрязино в Саратов, Днепропетровск и другие веси. Параметр назывался «уходы частоты от импульса к импульсу» и измерялся прибором ИМУЧ-160, но этот прибор не давал однозначных измерений и для его доведения тоже приезжали фрязинцы, ... и ненавязчиво учили военпредов и заводских пользоваться спектр-анализатором и ИМУЧ-м.
Меня прикрепили к цеховому БИПу, где старшим инженером работал Пиденко Анатолий Павлович, а цехом руководил Радюк Олег Михайлович. Пиденко был определен моим руководителем диплома, он же выдал тему: «Разработка датчика кодово-импульсного генератора для стенда МИ-871», дав тему, сразу же «отвалил» налаживать оборудование для испытаний «Бисера».
В цеховом бюро ОТК властвовал Рысев, выпускник СГУ кажется 1956 года, красавец, силач и педант. Ему приходилось сдавать лампы военпредам - офицерам 4ГУ МО - Дижуру Эмилю Васильевичу, а иногда начальнику военной приемки полковнику Цымбалюку. Структура военной приемки была пестрая: для комплектования заказа ВВС на заводе работал военпред в лётной форме; для моряков работал капитан-лейтенант Кисин, все они относились к 5 ГУ МО, ведавшему уже освоенным радио-вооружением. А вновь создаваемые ракетные ПВО, действуюшая армия - подчинялись 4 ГУ МО. таким образом Радюк должен был угождать «четырем господам», но он в силу чрезвычайно нахального производственного характера старался поставить военных на службу производству: покрикивал на Дижуру, ругался с летчиком - у того был маленький заказ, который никак не мог повлиять на экономику производства, а на складское управление, которое представлял майор Губин Григорий Тимофеевич, вообще не обращал внимания.
Производство «Бисеров» было организовано тремя участками замкнутого цикла, которые работали посменно только монтажными операциями, а другие операции работали круглосуточно в 3 или 4 смены (испытатели 4 смены по 6 часов). Руководителями участков работали Усачев, Неевин и Деревянко. Все они бывшие фронтовики, коммунисты, имели за спиной заочный техникум, умели держать в руках коллективы из многих «пропойцев», делить декалитры спирта и обеспечивать сборку, пусть не очень качественную, могли заставить выйти работать в выходной день и даже в праздник, договориться со смежниками по дефициту.
Спрос на «Бисере» был страшным, в стране работали хрущовские Совнархозы, руководители которых старались выглядеть круче союзных Министров, поэтому на п/я 122 за мое присутствие сменилось три директора. Зам. председателя Совнархоза Дубовиков заявляясь поздно вечером в цех № 16 вместе с директором, начальником производства устраивал им разнос в присутствии Радюка. Что-что, а вот разносить с пристрастием и он. и его коллеги умели.
Цепочка выглядела так: на полигоне в Капустном Яре заваливался на стрельбах очередной комплекс. От радистов требовали новый, а у них в Днепропетровске стоят комплексы без магнетронов. Решается вопрос везти в Капустин Яр недособранный комплекс, а нас обязывают отгрузить недостающее количество магнетронов, которых у нас годных нет, а ранее выпущенные комплексы ушли в в/ч без ЗИПов и теперь военпред Дижур и К всё принятое направляет туда, где лампы пока не нужны, но нет ЗИПов, а это по военным канонам хуже дезертирства.
Становление •Бисеров» на п/я 122 шло трудно. Поскольку это было изделие важнейшим для завода, то на него были брошены все кадры и силы. Мне приходилось тоже днем работать как простому монтеру, а по выходным — писать диплом.
В цехе № 16 кроме «Бисеров» стояла так же проблема с разрядниками для антенных переключателей станций дециметрового диапазона. Были освоены РР 64/65. В коридорах 16-го цеха стояло более десятка импульсных модуляторов для тренировки РР, так как разработчики заложили 8-ми часовую тренировку, но эти модуляторы нужно было настроить, собрать со столами и сдать цеховикам, а делать было некому и Пиденко поставил на эту работу меня.
Эту работу я выполнил, но к слову сказать почти все эти модуляторы списали, а вместо них приобрели А 671-17, которые выпускал завод п/я 447. Моим дядькой — наставником был Мелешкин Владимир Федорович - человек необычной энергии, он был наладчиком высшей категории, центром нападения заводской футбольной команды, солистом ансамбля танцев, учился в вечернем техникуме и имел на руках беременную молодую жену и все это было одновременно.
Ведущим технологом разрядников работал Морозов, выпускник Рязанского РТИ - электровакуумщнк, прибывший на год раньше меня н успевший побыть почти год технологом изделия ЛБВ-УВ-3. Володя Морозов был мастер на все руки, с огромным чувством юмора, ходил всегда насупленным, медленно думающий, говорил в сиплом басовом регистре, всегда повергая собеседников парадоксальными выпадами и суждениями.
Была наша молодость, а ей всегда сопутствует задор, бесшабашность и веселье, несмотря на напряженную производственную жизнь в цехе. Вспоминается такой забавный случай. В цехе 16 в комнате изоляторе брака (корпус 23, IV этаж) накопилось около 10 тысяч разрядников, которые никто не брался разбирать. Изолятор брака находился аккурат против двери кабинета начальника цеха и был вотчиной старшего контрольного мастера ОТК. Эту должность в цехе16 занимал молодой специалист Терновой, выпускник СГУ 1957 года. Так как разрядники он никуда не мог передать, он сделал большой ящик куда и сложил все эти приборы, а сверху сделал как бы банкетный стол, за которым собирались все кому было нужно: военпреды, приёмщики и коротали вместе длинное рабочее время. Пили, между прочим, Морозовский «радиоактивный» спирт (на местном жаргоне - «кир») и старались не шуметь, чтобы не спровоцировать на шум Радюка.
На двери изолятора висела табличка техники безопасности «Не влезай - убьет!», тогда еще не был распространен знак радиационной опасности, поэтому Радюк был уверен, что за дверью никого нет. Сам он находился в кабинете только утром - проводил планерку и иногда в конце дня, а остальное время носился по совещаниям, заседаниям и этим расслабил цеховой народ окончательно. Но однажды ближе к концу рабочего дня очутился один в кабинете и услышал возбужденный разговор откуда-то рядом. Вышел, прислушался — шумели в изоляторе брака. Толкнул дверь - заперта, тогда стал сильно стучать и «радюкаться». Открыли. За столом сидели хорошо поддатые приемщики и приемшицы в самых неподобающих позах. Радюк возмутился: «Бардак развели! Всех поувольняю!»
После этого в цехе неделю переживали когда и кого уволят и чем все это кончится, но кончилось мирно, а на дверь изолятора брака приделали наружный амбарный замок, но ключ лежал в столе у Радюка и Терновой Володя забирал его только по мере необходимости. А завсегдатаи изолятора в последствии переженились, нарожали здоровых детей и, многие уже отошли в мир иной, но без признаков радиационных болезней, хотя справедливости ради надо отметить реальное наличие значительного уровня излучений в цехе.
Так, разрядники тренировали на 12-ти позиционных коротко замкнутых трактах, на выходное окно РЗП (разрядников защиты приемника) положено было ставить согласованную нагрузку, но нагрузки часто выводили окно из строя и Морозов разрешил обходиться без них. Вроде бы благо, но излучение из тракта резко повысилось, но на это тогда никто не обращал внимания. Мой коллега по практике Витольд Шишкарев писал диплом в БИПе завода и вынужден был торчать сменами на тренировке разрядников. Когда он появился в мастерской, мы с удивлением рассматривали его посиневшие губы и красные как у кролика глаза. Пиденко философски комментировал: «Облучился!», а мы думали про радиоактивность. Синюшностъ пропадала через 2-3 часа, а красные глаза входили в норму через 2-3 дня.
Нельзя сказать, что администрация не заботилась о технике безопасности, привлекли как-то метристов с соседнего завода. Те приехали, расположили приборы, стали замерять, а через несколько минут пришли в БИП за консультацией: почему их приемники зашкаливают? Пиденко объяснил, что вблизи модуляторов действуют сильные импульсные высоковольтные поля, которые сбивают чувствительные усилители приемников. Когда метристы закрылись от полей, картина не изменилась и они поняли, что это на самом деле такой уровень, написав в протоколе - «Всё зашкаливает!», собрали аппаратуру и ушли. В дальнейшем их так и не удалось больше привлечь на завод для замеров фактического уровня помех, а мы еще долго глядели в зеркало на свои синие губы и красные глаза.
Морозов же всем советовал до прихода на участок принимать по 100 гр. «кира», а после работы еще по 150 гр. говоря, что это создаст защитный барьер. И так, вот мы столкнулись нос к носу с этой проблемой, но не как со студенческой забавой, а как с обыденным мужским делом. Не скажу, что это было хроническое явление, но то, что вроде обычное — это точно. Многие из работающих в сборочных цехах начинали рабочий день с такой "профилактики"-, правда квалифицированные специалисты — наладчики, регулировщики, монтажники «оттягивались» только переодевшись и имея резерв времени, чтобы дойти до проходной в более-менее нормальном состоянии. В последствии многие женщины жаловались Умнову на пьянство своих мужей и называли завод - «пьянь-заводом».
В те трудные 50-е годы был большой дефицит СВЧ-приборов и для радиозаводов, и для воинских частей. Создалась большая напряженность с обеспечением станций дальнего обнаружения П-20 (нашим магнетроном МИ-110) и станций обнаружения низколетящих целей (магнетрон МИ-119). Все руководители, подпираемые военными 4 ГУ МО, гонялись за «Бисерами», а за МИ-119, которые принимали военные из 5 ГУ МО, гонял эаводчан только Дубовиков из Совнархоза. На изделии МИ-119 технологом работал Малкиель Б.Л., очень неординарная личность, но со слабостью и поэтому изделие скрипело как загнанная телега.
В апреле 1959 года я переселился в общежитие экономического института, стал активно писать диплом, сократив время пребывания на заводе до минимума. К началу июня у меня были уже готовы и пояснительная, и чертежи, которые я отдал на отзыв и рецензию Бруку С.Г. (его Пиденко моим выбрал рецензентом), тот немного покуражился, добавил сведений, которыми я еще не владел и можно было уже закрывать преддипломную нашу практику. Вернувшись в Таганрог уточнили сроки защиты, которую нам назначили на 25 июня. Из Москвы прибыл председатель комиссии -директор НИИ ВТ Гольцов и нас предупредили, чтобы мы долго не мямлили на защите, а укладывались в 8 минут, на вопросы отвечали коротко и уверенно. В общем, защитились и разъехались сначала по домам, а затем по назначениям в разные концы страны. Пробыв месяц дома в Ростове, я 29 июля со старым отцовским чемоданом и минимумом вещей я уехал из отчего дома...
Приехав в Саратов, чемодан оставил у Пиденко... Взяв с собой авоську с документами и «Беломором» пошел в отдел кадров п/я 122. Мой метровый магнетрон с перестройкой, у которого был L-катод - последний писк моды 1954-56 годов. Этот катод «газил» до откачки, на откачке, после откачки и так всю жизнь. Магнетрон шёл в корабельную аппаратуру "Гром" и принимал его военпред капитан-лейтенант Кисин в черной форме офицера ВМФ.
Старшим технологом на МИ-87Б был Буланов, выпускник СГУ с кличкой «Маленький МУК». И вот заявляется Мук к Пиденко и заявляет: «Что-то лампы плохо тренируются на откачке, наверное, что-то со стендом». На что Пиденко. постоянно занятый «Бисером» ответил, что надо лампы лучше делать, тогда они будут хорошо тренироваться. Но на всякий случай погнал меня на эту проблему. А там рядом с откачным постом стоит деревянный стенд и всё это огорожено каким-то бамбуковым забором, от стенда брошены два конца в вакуумной резине на пост, где в электромагнитах мается 87Б, напаянный на вакуумную систему. Прибор среднего тока систематически подергивается, в ножке лампы видны голубые сполохи, а вакуумметр при каждом искрении падает до 10. И две девки-откачницы сидят и ждут, когда всё это прекратится. Сначала я бросился к модулятору, зная, что при искреннии и пробоях магнетрона должны пробиваться и модуляторные лампы, но пробоя не увидел.
Наблюдал я это примерно полдня без перекуров, даже сидящих дам заинтриговал своей преданностью делу, но Малкиель, не выдержав одиночества, подошел и стал помогать советами. Надо сказать, что советы были дельными. Он заметил, что L-катод неплохо было бы прокалить в приборе и твердой рукой вырубил модулятор и начал колдовать с напряжением накала, вакуумметр захлебнулся, но Борис не смутился и терпел до тех пор, пока вакуум не начал улучшаться, а это произошло примерно за полчаса. Когда вакуум стал где-то 10-*, мы сбросили накал и включили импульсное. Магнетрон стал как вкопанный и не реагировал на изменение высокого.
Я доложил Пиденко об этом, заметив, что при этом мне делать нечего, но коварный Мук где-то в верхах ляпнул, что лампа стала годной, как только Пиденко подослал специалиста по модуляторам. Оборзевший Радюк велел Пиденко не отпускать меня пока не закроют программу месяца. Напрасно Анатолий Павлович пенился на технологов, что они сваливают свои грехи на испытательное оборудование, у начальства создался образ, что если стенд нормальный, то и лампы все будут годные.
В те же времена на «Бисерах» (МИ-147, МИ-148) старшим технологом работал Брук Самуил Генухович (Семен Генрихович). Уже тогда у него тоже была идея-фикс, что все лампы — годные, а их портят стенды.
Идея была настолько понятна простому начальству, что даже не предполагалось альтернативы. Пиденко спорил, ссорился, ругался, но всё как об стенку горох: давай делай так, чтобы стенды лампы не портили. Брук рассуждал так: «Беру лампу, ставлю на «канал» (по терминологии, схваченной у военных, стенд именовался «каналом»), лампа годная. Переставляю на другой канал - лампа годная; после нескольких циклов перстройки спектр начинает рассыпаться; переставляю на начальный канал - тоже самое. Я же с лампой ничего не делал, а стенд её вывел из строя». Начальство этому верило н требовало отлаживать стенды. Вот так мы с Пиденко воевали на общем фронте.
Наша служба только создавалась. Во главе радиослужбы стоял Кружков И.Ф. выпускник СГУ, радиолюбитель-коротковолновик, специалист от Бога. В университете он защитил дипломную работу по расчету цепей импульсных модуляторов, ставшую классической; ее «передирали» не одно поколение выпускников, варьируя варианты и исполнение. Кружков консультировал всех заводчан, в том числе и Пиденко, но в наши дела не влазил — он числился начальником БИПа завода, в штате которого было человек 20 инженеров, в основном метристов, несколько радиомонтеров и два линейщика по цехам, которые не вылезали с наладки в цехах № 14 и 15 . Работы было у нас выше крыши. Все только устанавливалось, опыта почти никакого, разве что приедут из Фрязино или от потребителей — Мурома, Днепропетровска, Харькова, Москвы. От них многому учились. Наше ОКБ помогало мало, хотя у них был полный штат классных специалистов, но они были все замкнуты на свою тематику и их не волновали наши цеховые проблемы.
Очередной провал поставок в мае 1959 года вызвал смену директора на заводе. Прислали Чуранова, бывшего начальника сборочного цеха завода п/я 447, где и не пахло военной продукцией. Он начал с администрирования, но не очень преуспел в этой сфере. К этому времени огромный по нашим масштабам механический цех возглавил Окунь Георгий Ноевич, тоже ранее работавший на заводе п/я 447. Назначение Чуранова немного снизило визиты Совнархозовских в цеха, зато директор взял за обычай вести в 16-ом цехе утренние оперативки, снимая нерадивых и переставляя недостойных. Ситуация была стрессовая, Пиденко часто возвращался с оперативок заведенным, иногда из-за этого подолгу не мог взяться за работу. Но зато при Чуранове сдвинулось строительство 25-го корпуса и, к ноябрю уже поступила команда готовиться к заселению.
Декабрьский прорыв по «Бисеру», когда были перемолочены в брак тонны меди, как-то воодушевил Чуранова и его команду и в их недрах созрели варианты очередного реформирования организационно-технической структуры завода, был выделен из цеха 14 и преобразован в самостоятельный цех 7 бывший там стеклозаготовнтельный и керамический участки. Окунем было предложено разделить по технологическому принципу единый, но громоздкий механический цех на ряд цехов и участков.
Но если у Окуня все складывалось неплохо, то у Чуранова с руководством завода выходило плохо: план выполнялся только по валу, а номенклатуре и товарный план не выполнялись.
Совнархоз уже интересовался только тем, сколько завод сдал «Бисеров» и других подконтрольных Центру приборов, а для П-15 с октября месяца ничего не сдавалось, туда шли МИ-119. Эти магнетроны завод п/я 122 поставлял в г. Ульяновск и Муром, где делали РЛС П-15, предназначенную для обнаружения ннзколетящих целей. Эта станция была дивизионной и требовалось их великое множество. Мощностей в Ульяновске и Муроме тоже не хватало, поэтому те наши количества 50-100 шт. в месяц им вполне хватало, но несколько месяцев выпуск приборов отсутствовал. Ульяновск и Муром даже «выть» во все адреса перестали, да и с комплектацией по приборам ЛБВ так же происходили провалы и нестыковки.
Дубовиков со товарищами не стали больше ждать обещанного Чурановым года и прислали нового директора, на сей раз из «гнезда Дуба» -главного инженера соседнего завода п/я 105 Умнова Георгия Архиповича. Назначение состоялось в конце апреля 1960 г., когда подвели итоги работы за 1 квартал и ... прослезились.
Надо сказать, что к этому времени у нас уже появилась надежда, что мы сможем сдать какое-то количество приборов военным и даже возможно начать, наконец, получать премии, которые до этого все уходили в другие цеха. К 15 апреля 1960 г. в нашем цехе 19 скопилось без приемки 400 шт. МИ-110, 200 шт. - МИ-119, около двух тысяч разрядников, а сдать мы это не могли, потому что не умели убедить своего цехового военпреда Болякина, перестать всего бояться и начать работу.
Болякин А.А. (в то время капитан), выпускник Академии связи имени Буденного г. Ленинграда, чуваш по национальности, был очень мнительным человеком, плохо знал СВЧ приборы и СВЧ технологию, он не понимал многих «причуд» приборов и подходил прямолинейно: если это лампа, то она должна гореть; если это разрядник, то он должен светиться; и объяснял нам с точки зрения проводной связи свои воззрения и сомнения. Будучи добросовестным служакой он истерзал и себя, и нас сомнениями: «Я приму, а оно вернется». Мы веселились: «Вернется, перепроверим и тоже вернем, пусть ОТК разбирается». Его наше легкомыслие травмировало постоянно и он, посмотрев партию ламп, откладывал её «на потом»: «Вот перепроверю, тогда посмотрим, что с ней делать». И таким образом, собрались указанные выше цифры.
Просматривая очередную партию МИ-119, он рассортировал лампы: «Вот у этой почему-то стрелка дернулась и я ее положу как сомнительную на пол, у этой что-то амперметр тока накала долго качался - положу ее на этот стол, пусть полежит; а эта показала сначала мощность 450 вт, а когда я её перемерял, то она стала показывать 500! - положу ее на стеллаж, пересмотрю еше раз» итд. У Болякина был приемщик вольнонаемный Тараненко, техник из СЭМТ, но ему он ничего не разрешал: «Вот научусь сам. тогда и Петю можно будет подучить». Он приходил на работу в 7 утра (раньше нас всех), открывал ОТК и начинал «свои сомнения».
И вот, когда весь пол в ОТК был уставлен «сомнительными» лампами, а на стеллажи продолжали поступать из цеха текущие и там тоже не осталось листа, потому что всё было занято полусомнительными, в комнату ОТК зашла свита из начальника производства, старшего представителя заказчика Губина, начальника ОТК и незнакомого нам мужика. Неэнакомец ткнул ботинком в лежащую на полу лампу и спросил подошедшего Дайчанова: «Это столько брака наделали?» Подбежавший Болякин сказал: «Не трогайте. Это сомнительные лампы!» Незнакомец с удивлением: «Ты кто такой здесь?» •Капитан Болякин!» — «А я директор Умнов!». Свита пришла в движение, а Болякин вроде бы оживился: «Они здесь непонятные лампы делают. И забраковать невозможно, и выпустить нельзя!»
Далее диалог Умнова и Болякина:- Ты кто здесь такой, девочка с косичками? И это нельзя и другое неможно! Ты — военный человек! Вот и решай быстро: брак — бракуй, годные - принимай! - Не могу я их забраковать! - Тогда - принимай! - Не могу я их принять, они сомнительные! - Кто из нас сумасшедший? Григорий Тимофеевич, объясни своему капитану, что Я пока еше умом не сдвинулся! - Помолчи, Саша (это уже Губин). Мы всё решим, Георгий Архипович! — Сегодня, сейчас же! (Умнов).
И, сделав почти по-военному «кругом», вышел из помещения, волоча за собой всю свиту. Я поймал на выходе Дайчанова: -Что, опять новый директор? Борис Леонтьевич ухмыльнулся: «Не успеваю знакомиться!» Когда шлейф ушел из цеха, прибежал Губин, заперся с Болякиным в военпредской и полчаса оттуда шел стук по столу. Потом полковник вышел и строевым шагом отправился к выходу. Мы ждали, когда выйдет Болякин, но он не показывался. Игорь Олейников, контрольный мастер, вошел в военпредскую и тоже застрял. Тогда вошли все остальные, считая себя одной командой с Андриановнчем. Он выглядел пришибленным и причитал: «Никто помогать не хочет, никто не учит новой работе». Стало понятно, что Губин поговорил с ним по-солдатски, грубо и прямо. Утешать его было бесполезно, он очень уж переживал.
Вся смена была где-то во второй половине дня, а на следующее утро в цех пришла команда из четырех человек во главе с Губиным:- все вольнонаёмные. Губин собрал всех в военпредской и потребовал, чтобы сегодня вся продукция была принята. Зная, сколько времени тратит Болякин на одну лампу, мы закручинились, поняв, что нам до конца месяца светят авралы. Но Губин, отослав ребят на линию, остался руководить из кабинета военных, а Болякина отослал в ОТК за стол Олейникова, сказав: «Следи, чтобы не сачковали, работали быстро и не пропускали брак». Потом позвонил Дайчанову с сентенцией: «Директор велел работать в три смены, нам нужно есть - пить, а на столовую времени не отпущено». Другие бы задумались, но у нас был Морозов и Малкиель, они взяли у Дайчанова наличку, сгоняли в магазин напротив, купили головку сыра, хлеба, соленых огурцов и ещё чего-то непотребного, всё это водрузили в военпредской, добавив выданный Дайчановым лимит в 1,5 л. в графине (на стол) и в 3-х литровой банке (ко мне в сейф).
Прикомандированные ребята сработали очень грамотно - они сели за спины испытательниц и смотрели, как те крутят ручки, изредка выходя покурить, или заходя в БИП рвануть, закусить. К Губину в военпредскую были вхожи только штатские, он сидел, как «Чапай», на телефоне, принимал доклады от своих подчиненных, отдавал команды, подливал себе из графина. Морозов периодически подбрасывал «Кир» и закуску. К 10 вечера были приняты половина 110-х (окало 100 шт.). около сотни 119-х, с полтысячи РР, выпито около 5л. спирта, съедена головка сыра, полведра огурцов и столько же соленых помидор, приемщики уже не выходили покурить, а дымили прямо в помещении. В двенадцатом часу ночи испытательницы принесли к Болякину паспорта и накладные на подпись. Он забился в ужасе и побежал с бумагами к Губину: — «Не могу я их подписывать, я не смотрел эти лампы».
-«Подписывай, Саша, или мне придется сделать это самому, я тоже знаю толк в приемке, но после этого ты ничего уже не будешь подписывать, а сидеть в штабе до пенсии. И на пенсию уйдешь капитаном». - "Это насилие!"- пискнул Болякин и убежал с бумагами в ОТК. Там он велел приемщикам (каждый имел свой штампик), проштамповать все паспорта, расписаться, а себе оставил труд - подписать групповые накладные. Нам другого не нужно было.
Выходили не помню как, но утром снова были на месте в 7, приемщики пришли попозже, Губин ещё позднее; шепнул Морозову, чтобы тот принес «полечиться», и аврал повторился. Я тогда плохо знал систему движения военной продукции, но когда Дайчанов увидел, что план апреля-марта выполнен, он стал прятать излишества на май. Первый квартал мы провалили, и компенсировать отставание было неразумно — премию за I кв. не вернёшь, и жилы вымотаешь.
Настало предмайское воскресенье. Я отсыпался дома, в общежитии. После такой недели не хотелось никуда идти. Мои сокамерники-работяги, оттягивались по танцулькам и клубам, у них нормированный рабочий день, а я- рад был ничего не делать, читал какую-то толстую книгу на койке у окна. Из окна открывался величественный вид на морг 6-й Горбольницы и на периодические наезды каталок из больничных корпусов и машин с гробами - обратно. В дверь вошёл тот самый незнакомец (который был Умнов), но я сделал вид, что вижу его в первый раз.
-«Здравствуйте, я ваш новый директор. Насколько я понял, это ваше общежитие. Какие жалобы, претензии есть?» Нас было двое в комнате. Мой сосед начал что-то бормотать насчет душа, горячей воды, но когда Умнов спросил того, где он работает, парень стушевался и замолк. - А вы где работаете? - спросил он у меня. Я назвал своё место работы - инженер. Умнов заметил, что инженеру не место в рабочем общежитии, на том и закончилось знакомство. Надо сказать, что ходил по общежитию он один, без свиты, в воскресный день, и это выглядело необычно.
Апрель заканчивался на оптимистической ноте. Сдано было в два раза больше, чем требовалось. Болякин перестал бояться принимать лампы. Губин приходил к Дайчанову каждый вечер и интересовался делами. Но технологически цех был разбросан: красили еще в старом корпусе и на руках таскали лампы по двору. 30 мая 1960 г. произошла первая в моей практике трагедия — умер Главный конструктор завода Вааз. Я его толком не знал, так видел в свите Чуранова. Но смерть относительно молодого человека, где-то около 40 лет и омраченные первомайские праздники, показали, что в жизни всё так хрупко.
Приход нового директора зашевелил коллектив. Умнов назначил начальником производства Окуня, бывшего начальника цеха и потребовал от него наладить ритмичную работу завода по выпуску товарной продукции. Надо сказать, что Окунь был не промах в этих делах, понимал, что такое ритмичность, а требование сделать ритмичность ежедневной завела его на долгое время. Вообще ритмичность в малосерийном производстве вещь малонеобходимая и трудная, но когда начинается административная "долбежка" каждый день, это впечатляет и напрягает."
Источник: Семёнов А. В. Родной завод, годы и люди. Хроника в воспоминаниях ветеранов завода. III часть
https://en.calameo.com/books/001277039a8c5f41d95cc