Дмитрий Бутрин "В какую цену Крым"

Временной оккупации Российской Федерацией Крыма (в украинской версии), она же присоединение к Российской Федерации Крыма и Севастополя (в российской версии), исполняется пять лет. О «цене Крыма» за эти годы эмоционально говорили тысячи комментаторов. Все хотят захватить всех, война и ее деривативы (а аннексия Крыма, несомненно, должна считаться деривативом войны) — дело выгодное, мир тысячелетиями вел войны и наживался на этом.

Проблемы анализа

Самой большой сложностью в «оценке Крыма» и для экономики России, и для экономики Украины является отделение именно этих событий от всего иного, что происходило в этих экономиках в 2014–2018 годах. Впрочем, описывать влияние аннексии Крыма на экономику Украины невозможно, да и в этом нет смысла — грубая оценка дает возможность описывать потерю Крыма для Украины в 3% ВВП, это одномоментная потеря валового регионального продукта Крыма (ВРП) в ВВП Украины в 2013 году, но как государство Украина, разумеется, была не субъектом в этой истории, а объектом — «выкидывать» Крым она не собиралась, поэтому говорить «чего хотели и что вышло» просто бессмысленно. Что касается экономики России, то тут тоже не очень понятно, что брать в расчет. Например, девальвация российского рубля с 2014 года имеет отчетливо «крымский» компонент, но не только — вклад его анализировали рейтинговые агентства и ЦБ России в 2015-2016 годах, но грубо и условно, относя к нему в основном влияние на рубль санкций ЕС и США (и ряда других стран, но они гораздо менее объемны). Но даже сама по себе девальвация определялась еще и обвалом цен на нефть и еще десятком порой очень важных, но не имеющих формального отношения к Крыму событий. С одной стороны, не имеет смысла отрицать: смена внутренней политики в РФ, отразившаяся в том числе и в экономической политике после 2014 года, неотделима от событий в Крыму и «Донбассе» (употреблять аббревиатуры «ДНР», «ЛНР», «ОРДЛО» и проч. в этом случае непродуктивно — экономические аспекты происходящего от того, что мы именуем Донецк и Луганск «непризнанными республиками» или «оккупированными территориями», не поменяется, автору более честным кажется для них термин «военные протектораты РФ»). Выделить из нее «крымские» аспекты можно только гипотетически — об этом в конце статьи.

С демографической точки зрения Крым — не слишком выгодное население. Демография населения Украины по объему проблем даже хуже, чем в России, на полуострове немного больше доля пенсионеров. Безработица в Крыму на момент аннексии была заведомо больше, чем в среднем в РФ

Что приобрели

Задачей любой войны или ее деривативов является присоединение территории с ее населением, военной и гражданской инфраструктурой, ресурсами и собственно существующей на территории экономики. Во всяком случае, это определение для европейских войн XVIII–XX веков. Ранее для государств и правителей, развязывавших войны и предпринимавших аннексии, существовали и другие экономические мотивы — уничтожение конкурента в глобальной торговле, нарушение его коммуникаций или разрушение его инфраструктуры с целью затормозить его рост — но сейчас, видимо, говорить о таких мотивах не имеет смысла. Во всяком случае, история с Крымом — не об этом.

Что получила Российская Федерация от аннексии? В первую очередь, новое население: Крым и Севастополь — это 2,36 млн человек в 2019 году, 2,34 млн в 2014 году. Это 1,6% нынешнего населения РФ. Баланс «уехавших» и «приехавших» в Крым после событий 2014 года, по крайней мере с точки зрения официальной статистики, не изменил на полуострове почти ничего. Число вынужденных мигрантов из Крыма в Украину после аннексии в самых неконсервативных источниках оценивается в 50–60 тыс. человек, это на порядок меньше, чем число беженцев из Донецкой и Луганской областей и в РФ, и в Украину. Можно, разумеется, констатировать, что обычно в таких ситуациях регион покидают дорогостоящие специалисты — госуправление и вообще управление, финансы, высокооплачиваемые мобильные профессионалы — но особенности экономики Крыма в составе Украины позволяют не переоценивать эти потери: в масштабах общеэкономических они плохо уловимы, Крым не был региональным центром экономической активности и не стал им.

С демографической точки зрения Крым — не слишком, будем циничны, выгодное население. Демография населения Украины по объему проблем даже хуже, чем в России, на полуострове немного больше доля пенсионеров (хотя и не радикально, к тому же «пенсионерские» регионы совсем не всегда проблемны — см. «экономика Флориды»). Безработица в Крыму на момент аннексии была заведомо больше, чем в среднем в РФ и во всех окружающих российских регионах. При этом число рабочих мест в Крыму с 2014 года очевидно увеличилось в госсекторе — преимущественно за счет мест, обслуживающих военный сектор, а безработица, напротив, снижается, хотя и оставалась в прошлом году на довольно неблагополучном уровне 6,4% от населения двух регионов (по методологии МОТ).

Крымская промышленность как налогоплательщик особого интереса ни для кого не представляет. Ее мало, она слаба и маломасштабна, никаких интересных кому-либо в масштабах РФ ресурсов в Крыму нет. Сельское хозяйство в Крыму мало что экспортирует за пределы региона, кроме вин (в очень ограниченном масштабе в сравнении с рынком РФ, это доли процента в общем обороте вина в РФ) и пшеницы (экспорт примерно равен местному потреблению). В общий расчет «приобретение» налогов Крыма и Севастополя включать почти не имеет смысла — скорее всего, общей погрешности расчетов они не превысят.

Отдельный вопрос — туристический сектор Крыма. Порядка 6 млн туристов украинского Крыма в 2013 году и 6 млн туристов 2018 года российского Крыма равны. Пик падения туристического рынка Крыма пришелся на 2014 год — тогда регион посетило 4 млн туристов. Впрочем, ничего особенного не происходит. В Крыму в составе Украины туризм приносил в ВРП региона (без Севастополя, впрочем, там туристов относительно мало) 12%, в Крыму в составе России — около 17%: теневизация сектора сократилась. Но в целом много налогов даже растущий туристический поток в Крым не даст. Сейчас прямые доходы от туризма в ВРП Крыма и Севастополя — около 200 млрд руб. в год, видимо, на чуть более высоком уровне с учетом инфляции он и будет оставаться, поскольку сверхкрупных вложений в туристическую инфраструктуру Крыма, сравнимых, например, с турецкими инвестициями в район Антальи в 1990-х, просто нет.

Для России туризм в Крыму и военные в Севастополе и на территории полуострова — главные специализации регионов. Надежд на то, что Крым, в целом очень экономически замкнутый макрорегион, будет в будущем экспортировать и за пределы РФ, и в регионы России что-то очень востребованное, нет.

На Крым в итоге будет потрачено еще порядка 1-1,5 трлн руб., или до 0,1% ВВП% до 2029 года. Половина — в инвестициях, об окупаемости которых на горизонте 20-25 лет говорить сложно

Что потратили

Собственно, главные расходы РФ «на Крым», которые можно рассматривать с разных сторон и как потери, и как приобретения, вызваны необходимостью «дотягивать» уровень потребления и бюджетной обеспеченности двух новых регионов до некоего условного уровня, который можно считать «среднероссийским». Само по себе такое действие бессмысленно, поскольку экономики каждого региона уникальны — а вот с точки зрения бюджета люди неуникальны, поэтому нормы обеспеченности пенсиями, дорогами, больницами и в целом медуслугами, школами и учителями, энергетической инфраструктурой и связью отражаются для России расходами (в том числе неинвестиционными), финансируемыми федеральным центром.

Какова «бюджетная» цена Крыма и Севастополя для России? Для «выравнивания» в бюджетной системе РФ открыта новая федеральная целевая программа (ФЦП) развития Крыма и Севастополя до 2022 года. Она предусматривает порядка 820 млрд руб. федеральных расходов: это в основном дороги, школы и больницы, энергетика, в них нет пенсий и пособий, доплат врачам. Можно грубо оценивать потраченными за пять лет по ФЦП около 600 млрд руб. и около 300 млрд. руб. — на другие виды «бюджетного дотягивания», связанные прямо или косвенно с федеральным бюджетом РФ. Например, обучение чиновников Крыма по российским стандартам велось РАНХиГС в рамках своего бюджета — он был немного увеличен для этого. Из этих средств инвестициями можно считать расходы на 400-450 млрд руб., остальное — это просто зарплаты, пособия, закупки, потребление.

Еще одно «выравнивание» — строительство Керченского моста. В России традиционно считается, что эти расходы нужно делить по целям не только на Крым, но и на Краснодарский край (у моста два конца, один из них не в Крыму), но очевидно, впрочем, что в основном мост нужен именно Крыму как транспортная и энергетическая (энергомост с Крымом также пришлось строить) связь с метрополией — какой ранее был Перекоп. Цена моста известна — это около 230 млрд руб. (170 млрд руб. — сам мост, остальное — инфраструктура в Крыму и на Тамани, в основном железнодорожная), мы не сильно ошибемся, если посчитаем, что 200 млрд руб. из этого — это расходы на Крым 2014–2018 годах. Формально это инвестиции. Фактически — это непроизводительные расходы: ожидать, что мост превратит экономику Крыма и Севастополя в развитые регионы нет оснований, на горизонте 20 лет об окупаемости проекта говорить, видимо, невозможно ни в каком смысле — скорее это «антидеградационное» вложение, связанное с тем, что Крым как полуостров нуждается в транспортной артерии, связывающей его с экономикой России для компенсации обвала товарообмена с Украиной.

Отчасти «выравнивание» происходит. На 2014 год Крым и Севастополь составляли 0,25% ВВП России, сейчас — около 0,4%. Прирост за пять лет в 0,15 процентных пункта ВВП РФ эквивалентен, видимо, 300 млрд руб. (он происходил не скачком) — на примерно 1,1 трлн руб. расходов (и, видимо, около 0,6–0,7 трлн формальных инвестиций).

Налоги в Крыму, отметим, платятся примерно так же, как в остальной России, за одним исключением — Крым и Севастополь с 2014 года являются особой экономической зоной (ОЭЗ), то есть платят социальные сборы так же, как российская IT-отрасль — по пониженной ставке, на практике это означает постоянную необходимость дофинансировать крымское здравоохранение и крымских пенсионеров (600 тыс. человек). Это немалые деньги, порядка 50 млрд руб. в год.

Главное изменение, которое в экономиках Крыма и Севастополя действительно произошло с 2014 по 2019 годы — это изменение уровня доходов, расходов и инвестиций от «среднеукраинских» (вопреки всеобщему убеждению в РФ, вложения в украинском Крыму не были как-то радикально меньше, чем в среднем по Украине) к «среднероссийским». Несмотря на условность этих цифр и искажения при пересчетах, мы можем довольно уверенно говорить, что ВРП в Крыму на душу населения в 2014 году был примерно в 3-4 раза ниже, чем в среднем по России и в 2-3 раза ниже, чем в соседствующих российских регионах неэкспортной специализации (Ставрополь и Краснодар, развивающие зерноэкспорт — плохой пример для сравнения).

Несомненно, рост ВРП Крыма и Севастополя (сейчас — от 6% до 10% в год, «китайские» темпы!) будет продолжаться — это предусматривается политикой «выравнивания», поскольку для полного «выравнивания» с Россией полуострову нужны еще как минимум пять – десять лет инвестиций, по масштабу сходных с прошедшей пятилеткой. То есть на Крым до приведения его в состояние «по-настоящему русского» в итоге будет потрачено еще порядка 1–1,5 трлн руб., или до 0,1% ВВП% до 2029 года Половина — в инвестициях, об окупаемости которых на горизонте 20-25 лет говорить сложно. Уже потрачено за пятилетку порядка 1 трлн руб., или 0,2–0,25% ВВП РФ.

В сухом остатке

На деле у «крымского патриотизма», особенно в 2015 году и в меньшей степени в 2016-м есть экономическое измерение: были заметные всплески деловой активности и даже промышленного производства. Но общей картины такие «всплески» никогда не меняют, это в чистом виде флуктуация, сменяющаяся такими же небольшими и малозаметными снижениями в темпах будущего роста.

Тем не менее мы можем вполне уверенно говорить: вложения России в Крым и Севастополь в 2014–2019 годах увеличили российский ВВП и положительно отражались в темпах экономического роста. Замечу — прежде всего для оппонентов — что ВВП как таковой не мера блага или вреда, а довольно абстрактный показатель производства добавленной стоимости в экономике. Не учитывать инвестиции в Крым, в том числе военные, как фактор роста ВВП в 2014–2019 годах — значит просто врать. Но считать, что траты на Крым увеличили ВВП России на примерно 0,3–0,4% в год, тоже некорректно — большая часть этих денег была бы в альтернативном сценарии потрачена в регионах РФ. С 2017 года, с введением «бюджетного правила», эта проблема отпадает, но в 2014–2016 годах, вероятно, крымские расходы, в том числе военные, давали около 0,1% роста ВВП РФ в год.

Впрочем, говорить, что ВВП России вырос в том числе за счет роста военных расходов в Крыму, некорректно. С одной стороны, мы этого просто не знаем: известно лишь, что в 2014–2019 гг. какие-то деньги по закрытым статьям бюджета вкладывались в том числе в Крым, но сколько их было — неизвестно. По косвенным данным — не так много, чтобы включать их в расчет: обычно очень крупные вложения сопровождаются специфическим экономическим оживлением в регионе (рост занятости, зарплат в сервисных секторах, потребление энергии, топлива, цемента, металла и т. д. Скорее всего, именно в Крым были переброшены дополнительные войска, эти цифры также можно теперь учитывать в «китайских» темпах роста ВРП Крыма и Севастополя, но в целом стране от этого ни тепло, ни холодно.

Еще один специфический момент: войны и замещающие их мероприятия часто ведутся по «военно-стратегическим» соображениям, в которых есть ощутимая финансово-экономическая составляющая. По крайней мере, была раньше: часто территории у соседних стран захватывались ровно по той причине, что владея ими, можно по чисто военно-стратегическим соображениям тратить на оборону меньше. Показать, что Россия что-то выиграла, контролируя Крым, с военной точки зрения или не выиграла ничего, мы не в состоянии. Нельзя сейчас сказать, например, приносит ли России, с учетом всех расходов по кругу, экспорт вооружений прибыль или убытки: скорее всего, сами военные точного ответа на этот счет не имеют и не хотят иметь. В любом случае, резкого снижения оборонных расходов после аннексии Крыма не наблюдалось — как, впрочем, и роста.

Дополнительная потеря, которую, впрочем, можно рассматривать как приобретение — это военные беженцы в Россию из «Новороссии», преимущественно из «военных протекторатов России» в Донецкой и Луганской областях Украины. Есть разные оценки их численности, по всей видимости, 0,8–1,1 млн — это реалистично. И это, безусловно, приобретение: в России не хватает рабочих рук, а расходы на абсорбцию беженцев в России очень низкие. Но на деле огромных доходов или расходов они на круг в это пятилетие не принесли, тем более что значительная часть их остается в «тени» российской экономики по чисто юридическим причинам. В любом случае, это сотые доли ВВП РФ в год, их можно не учитывать вообще.

Никаких других материальных приобретений, в сущности, нет. Вложения в Крым и Севастополь, как уже отмечалось, вряд ли будут сильно производительными. Максимум, что будет получено — 0,4%, которые ВРП полуострова занимает в ВВП России, превратятся в 1,1%, который бедный любыми ресурсами, кроме прекрасных морских видов, регион может приносить РФ.

Главные потери экономики РФ — это санкции и российские «контрсанкции», а также «крымская доля» в снижении товарооборота РФ и Украины, до 2014 года — одного из крупнейших торговых партнеров. Здесь цифры вполне уверенные: реальный ВВП России потерял в 2014 году, по самым скромным оценкам, 0,3 процентных пункта (п.п.). Роста по причинам, не связанным с обвалом нефтяных цен (накануне, в 2013 году, прирост ВВП составлял 1,3%, в 2014-м — 0,7%), в 2015-м — не менее 1 п.п. (обвал на 2,5%, из которых 1,5 п.п., видимо, пришлось на нефть, 1 п.п. — на санкции и на снижение товарооборота с Украиной вместе). Оценки того, насколько в дальнейшем санкции, снижение прямых иностранных инвестиций, контрсанкции и частичная потеря крупного торгового партнера ограничивали динамику экономического роста, разнятся, достоверными считаются оценки в диапазоне 1–1,5 п.п. ВВП. Впрочем, разделить «цену Крыма» и «цену Донбасса» здесь невозможно: условно можно считать, что они сопоставимы, эффект только от поддержки военных протекторатов РФ на территории Украины без аннексии Крыма и только от аннексии Крыма без поддержки протекторатов был бы сходен.

Крым стал лишь логичным по существу и случайным по обстоятельствам эпизодом, вытекающим из особенностей развития страны — слабости ее политической власти перед давлением военных, политических эзотериков и шовинистов, огосударствления экономики, потери перспектив из-за системной коррумпированности элит

Упущенная выгода

Наконец, в духе времени имеет смысл оценивать «упущенную выгоду» России от происходящего — что бы было, если бы не было ни Крыма, ни Донбасса, какие возможности помимо потерянных 1–1,5 п.п. (и тоже с оговорками) экономического роста закрыло это решение. Гипотетически дружественные отношения с Украиной и бурное развитие торговли с ней могли бы дать РФ небольшие десятые доли прироста ВВП в год — причем в основном не за счет собственно Украины, а за счет более широкого и спокойного развития внешней торговли. Но будем честны: это не отменило бы ни антиамериканской истерии, ни развития верховой коррупции, ни протекционизма, ни снижения инвестиций. Крым стал лишь логичным по существу и случайным по обстоятельствам эпизодом, вытекающим из особенностей развития страны — слабости ее политической власти перед давлением военных, политических эзотериков и шовинистов, огосударствления экономики, потери перспектив из-за системной коррумпированности элит, антипредпринимательских настроений власти и общества.

Впрочем, для гипотетического абзаца текста об экономической истории России XXI века все это — лишь предложение. Абзац же, по итогу, можно конструировать примерно так:

«В течение первого пятилетия после аннексии Крыма Россия была вынуждена проинвестировать в местную экономику, составлявшую в 2014 г. 0,25% ВВП страны, порядка 1,1 трлн руб. (до 1,5% годового ВВП). Системного изменения специализации экономик Крыма и Севастополя эти расходы не принесли, в 2019 г. совокупные ВРП двух регионов составляли лишь 0,4% ВВП РФ, туризм — основная специализация Крыма — по объему восстановился лишь к 2019 г. на уровне 6 млн. туристов в год, что не позволяло конкурировать с крупнейшими туристическим центрами региона — Турцией, Краснодарским краем, Крым уступал даже Грузии. Основные инвестиции РФ в регионе — Крымский мост (около $4 млрд), дороги и энергетика, военная инфраструктура. Аннексия Крыма стала одной из основных причин умеренных санкций против РФ со стороны ЕС, США и других стран, другая причина — поддержка РФ сепаратистских движений на Юго-Востоке Украины, приведшая к бегству из региона около 2 млн. жителей и 10 тыс. военных и гражданских жертв в регионе. Санкции в 2014–2015 гг. внесли вклад в спад ВВП РФ и в дальнейшем ограничивали ее рост на уровне 1 п.п. ВВП, что сопоставимо с собственными темпами роста ВВП РФ в 2019 г.»

Дополнительные издержки

Почему у такого, казалось бы, крупного события — такой небольшой результат? Можем ли мы считать, что, например, аннексия Новороссии стоила бы России, скажем, сопоставимые с крымскими потерями 7–8% ВВП? Означает ли это, что аннексия всей Украины (сейчас это всего 8% ВВП России), Беларуси (4%), Молдовы (0,5%) Северного Казахстана (1–2%), да вообще всего бывшего СССР — вполне себе посильная задача, которую российская власть по крайней мере может себе ставить? И даже страны Балтии: три их экономики вместе, правда, уже лишь немногим меньше экономики всей Украины, но лиха беда начало. Возможно ли военно-силовое восстановление СССР Россией в случае, если реакция США и ЕС на происходящее будет ровно такой же, как в случае с Крымом?

Хотелось бы ответить «нет», но на деле — по крайней мере риски таких попыток, если они будут исходить исключительно из экономических расчетов, не являются нулевыми. Ввязаться в эту историю власти России, во всяком случае, могут. Другое дело, что и результат будет ровно таким же.

Дмитрий Бутрин, заместитель главного редактора «Коммерсанта» — специально для The New Times