Русские, украинцы и белорусы это не один народ. Почему пора прекратить мыслить по-имперски

У русских, украинцев, белорусов столько общего — история, обычаи, похожие языки. Может быть, это один народ? Предположение, вызвавшее в последние дни бурные споры.

А что это вообще такое-то, что мы привыкли называть «национальностями», а ученые называют этносами?

Если очень-очень-очень упростить те невероятно разнообразные представления о происхождении различных этносов, то их можно свести к трем группам.

Есть примордиалисты — те, кто считают, что какая кровь течет в твоих жилах, тем ты и являешься. Были твои деды и прадеды русскими, и ты русский, в какой бы стране ты ни жил, на каком языке ни говорил. Отсюда страшилки вроде рассказов о том, как удочеренная в грудном возрасте девочка-цыганка, конечно же, когда подросла стала увешивать себя блестящими украшениями, петь, плясать — ну а потом и воровать. Отсюда и представление о том, что даже если еврей крестился, говорит по-немецки и живет так же, как его соседи, он все равно остается евреем и общение с ним пятнает арийскую расу.

Есть инструменталисты — те, кто считают, что этносы придуманы для достижения определенных целей. Прежде всего, конечно, это понятие используют элиты для того, чтобы манипулировать людьми. Если людям объясняют, что мы — русские, а вон там за рекой — они, то тогда ими легче управлять, легче объяснять, что из-за реки придет опасность, легче всех построить и повести к светлому будущему. В этом варианте, конечно, больше резона, чем в рассуждениях об извечной национальной принадлежности.

Близки к инструменталистам конструктивисты, которые считают, что этносы придумали писатели, ученые, политики. Во многих местах Европы в XIX веке интеллигенция вдруг открыла свою этническую принадлежность, о которой, скажем прямо, до этого вообще мало кто задумывался — в основном в течение многих веков определяли-то себя через религию, а не через загадочную нацию. Но вот в конце XVIII века немецкий философ Иоганн Готфрид Гердер вдруг «открыл» понятие национального духа. Оказывается, что народы-то бывают разными. Не все они — клончики античных греков и римлян, как казалось мыслителям эпохи Просвещения. Нет, у немцев свой национальный дух и своя культура, у французов и итальянцев свои.

Тут-то немецкие романтики  ( а за ними и французские, и русские) принялись собирать фольклор, записывать народные песни и сочинять похожие ( вспомним «Песни западных славян» Пушкина), записывать сказки, которые до этого считались развлечением детей и крестьянских бабок ( а тут вдруг братья Гримм записали такое, что детям-то и показать страшно). В народном творчестве, на которое до этого интеллектуалы смотрели свысока, стали находить великие основы и скрепы. А как быть, если язык образованного сословия один — например, в Австрийской империи — немецкий, в Османской — турецкий, а твой народ говорит на другом? Появились интеллектуалы, вроде серба Вука Караджича, которые стали разрабатывать литературный язык, формулировать его правила, а потом  и создавать литературу на тех языках, которые до этого казались просто народным наречием.

А вообще-то, есть еще и те, кто просто считают, что свою этническую принадлежность человек определяет сам — считает себя русским, значит русский, считает украинцем, значит украинец. Ну, конечно, если я сейчас объявлю себя представительницей народа майя, это будет странновато, но с другой стороны, если я изучу язык майя, отправлюсь жить в Гватемалу, поселюсь в деревне среди людей майя, погружусь в сохранившиеся обычаи — кто я тогда буду? Кем считать жителей России, уехавших в Америку, и уж тем более их детей и внуков? У меня, честно говоря, все чаще появляется вопрос, а надо ли вообще определять людей через этничность? За последние двести лет это понятие принесло столько горя и бедствий…

В знаменитом романе Курта Воннегута «Колыбель для кошки» появляется женщина, которая по всему миру ищет хужеров — тех, кто, как и она, родился в штате Индиана. Для нее почему-то невероятно важно знать, что «наши хужеры всеми командуют», ну и, конечно же, «нам, хужерам, надо держаться друг дружки». А рассказчик, комментируя ее рассуждения, вспоминает важнейшее понятие, созданное загадочным мудрецом Бокононом, «карасс» — единство людей, у которых есть нечто общее, независимо от происхождения, богатства, занятий. А дальше он замечает:

«То, что Хэзел как одержимая искала хужеров по всему миру— классический пример ложного карасса, кажущегося единства какой-то группы людей, бессмысленного по самой сути, с точки зрения Божьего промысла, классический пример того, что Боконон назвал гранфаллон. Другие примеры гранфаллона — всякие партии, к примеру Дочери американской революции, Всеобщая электрическая компания и Международный орден холостяков — и любая нация в любом месте в любое время.

И Боконон приглашает нас спеть вместе с ним так:

«Что такое гранфаллон? Хочешь ты узнать,

Надо с шарика тогда пленку ободрать!»

Речь, конечно, идет о воздушном шарике… Впрочем, это личное мнение Воннегута. Я с ним согласна, но не настаиваю.

Но уж во всяком случае совершенно ясно, что немножко смешно ( или грустно) объяснять русским и украинцам ( а заодно и белорусам), что они один народ, потому что когда-то жили на территории Древней Руси, где, вообще-то, обретались еще и скандинавы, и варяги, и половцы, и где люди считали себя сначала полянами или древлянами, а потом теми, кто живет на землях Черниговского или Смоленского князя, а вовсе не русскими, украинцами или белорусами.

На этой территории менялись правители и границы государственных образований, люди осознавали себя совершенно не так, как это происходит сегодня, и когда применительно к средним векам мы говорим о «русских» или «украинцах» — это очень-очень большая условность.

А еще смешнее (или грустнее) использовать слова русский и православный как синонимы. Таким образом за бортом-то оказываюсь не только я грешная, но еще и тысячи старообрядцев, и тысячи неверующих… Российская власть в конце XIX века, во времена столь прославляемого ныне Александр III всеми силами подчеркивала, что Российская империя — православная, только ни к чему хорошему это не привело, а породило вполне понятное озлобление тысяч и тысяч подданных российского царя, которым объясняли, что они люди второго сорта.

В нашей стране все еще бытует загадочное советское слово «национальность», тот самый пресловутый пятый пункт в советских паспортах, который по сути дела обозначал этничность. А вообще-то nationality — это гражданство, и есть граждане России — один народ, куда входят православные и католики, евреи и мусульмане и даже ( о ужас!) атеисты, а есть граждане Украины — и представляете, туда входят те же самые, перечисленные выше категории, но только это не значит, что эти две группы граждан должны сливаться в экстазе на территории призрачной империи, где должны обитать русские-православные люди.

Российская империя рухнула один раз в крови революции и гражданской войны, потом возродилась в советском варианте и снова рухнула в крови пусть локальных, но от этого не менее жестоких войн. На ее обломках возникли государства, в каждом из которых существует своя нация — это не советская национальность, а просто объединение граждан этой конкретной страны, это политическое, а не этническое понятие.

Нравится это нам или нет, но империи больше не существует, стоит, наверное, уже признать этот факт.