Габович Александр Маркович. Физик. Доктор ФМН.
МОЙ ВКЛАД В ОТЕЧЕСТВЕННОЕ РАСТЕНИЕВОДСТВО
На сельскохозяйственные работы меня начали вывозить ещё как ученика средней школы, и принесло это мне и родным нивам немало неприятностей, о чём быть может расскажу, е. б. ж. Но, если в школе и университете я считал прополку и уборку урожая нудным делом, отвлекающим меня от более интересных и важных занятий, то, будучи посланным на поля от Института физики, куда я попал по окончании двухлетней службы в вооружённых силах СССР, я несколько изменил интерпретацию событий. А именно, после нескольких недель безудержного вкалывания с формулами и литературой, работа в селе на свежем воздухе стала восприниматься мной как необходимая психологическая разрядка плюс полезные физические упражнения. Как много зависит от подхода, от душевного настроя, от философской подоплёки! Построив внутри себя такую модель действительности, я превратил работу в удовольствие в духе Тома Сойера. Только он это делал понарошку, чтобы завлечь на покраску забора друзей, а я завлекал самого себя.
На уборку спелого душистого укропа я попал один раз в жизни, поскольку укроп был в основном культурой огородной, а не зелёным богатством обширных колхозных полей. Приставленный к укропному производству, я с огромным удивлением (всё-таки, городской юноша) узнал, что укроп срезают серпом. Это была моя не последняя, но первая работа с этим каноническим предметом народного труда, а также одним из символов народнической литературы Украины и России. Причём, большинство радетелей за народ серп в руках не держали никогда, но крестьян жалели, потому что так требовала стилистика жанра. Крестьянин рассматривался как вечный страдалец, а остальные участники сельскохозяйственного процесса — как жуткие эксплуататоры, издевающиеся над беднягой. В эту каденцию я на неделю стал таким беднягой. Только жал я не каноническую пшеницу, а более экзотический укроп. Симптоматично, что коммунисты, ободравшие крестьянина-богоносца как липку, а сотни тысяч крестьян уничтожившие вместе с семьями, нахально выставили серп на советский герб, распространивши обоих на весь земной шар.
Серп оказался очень коварным инструментом: во-первых, так и норовил натереть жнецу пузырь на руке, а во-вторых, в любой момент, в случае секундной расслабленности, готов был и в руку вонзиться острым лезвием. Недаром, народная мудрость, описывая какой-либо, но весьма нежелательный, результат, характеризует его следующим образом: «Как серпом по…». И это правильно. Даже представить последствия такого контакта страшно.
Долго ли, коротко ли, худо-бедно ли, но звено физиков успешно резало укроп, вязало пучки, грузило их на подводы и отправляло в советскую неизвестность. Естественно, что расценки за наш труд были мизерными. Однако, нас это не очень волновало, потому что зарплата в Институте шла своим чередом. Колхозников наш не слишком интенсивный труд тоже не заботил, поскольку они в это время работали на приусадебных участках и торговали на базарах. Маразм советской экономики, познаваемый нами в смычке города с деревней, являлся нам во всей своей срамной наготе. Хуже оказался только наступивший после распада СССР (кстати, туда ему и дорога!) якобы капитализм, то есть смесь олигархического произвола, бандитского ограбления и жалких ростков мелкого бизнеса, которые ежеминутно вянут, выдернутые с корнем правящим классом пост-советской местной номенклатуры, тесно связанной с российским государственно-монополистическим капиталом.
2. БЕЛОКОЧАННАЯ КАПУСТА С этим же моим товарищем, но в другой раз, поехали мы осенью, в чудесную погоду, собирать какие-то овощи: то ли помидоры, то ли огурцы. Вообще-то кажется, что я, кроме злаковых, собирал или пропалывал практически все виды культурных растений, которые в эпоху волюнтаризма и застоя произрастали на украинских полях (про нынешний рапс я нисколько не жалею: цветы красивые, а сущность вредная). Некоторые растения были готовы к употреблению прямо с грядок, хотя это могло плохо кончиться. А, так как я дизентерией болел несколько раз, то был с этим очень осторожен. Но внешний вид! Но запах! Это вам не животноводство. Даже курятник отнюдь не пахнет духами, а уж свинарник напоминает о себе за сотни метров!
Каждый день мы собирали эти овощи, наполняя утлые ящики, и надеясь, что не пропадёт наш скорбный труд, то есть овощи попадут в магазин, а не сгниют на тернистом пути из работяг в человеки. Вечером гуляли по местности в тёплых сумерках и трепались на разные темы. Теперь уже и не вспомнишь, о чём говорили-судачили. Время течёт, а хрень остаётся (кстати, хрен тоже сильно подорожал).
В один прекрасный день, когда мы умылись, диетически поужинали в колхозной столовой и вышли размять застоявшиеся языки, к нам (двоим) подошёл бригадир полеводческой бригады. Почему к нам? Не знаю, да и значения это особого не имеет. А предложил он вот что. Недалеко от общежития лежало капустное поле. Детище Императора Диоклетиана, капуста, выглядела великолепно. Наверное, она была и вкусной (не пробовал). Головки так и просились на прилавки магазинов. Но до нашего вмешательства поле стояло нетронутым. Бригадир предложил нам за наличные вечером резать капусту и грузить её в полуторку. Опять-таки, не знаю, почему именно тот день был объявлен днём Х, почему надо было привлекать людей со стороны, почему это делалось втайне от высшего начальства, почему именно нам доверили эту важнейшую миссию?
Капусту, кто не знает или забыл, в то время резали ножами. Недавно я видел, как под самой Варшавой, фермер срезал капусту и грузил её в тележку с помощью маленького трактора с встроенными резаками. Но в те славные годы тракторами были мы. Вчетвером с бригадиром и шофёром мы уже в сумерки справились с поставленной задачей. Машина поехала в город. Куда именно? Опять тайна. Может, отсутствие у нас любопытства в этом вопросе, которое прочувствовал бригадир, и обусловило его выбор. С нами рассчитались тут же на поле. И деньги были вполне разумные по советским меркам, когда всех работающих обсчитывали, где только можно, и насколько можно. Признаюсь, эти суммы не были для нас критически важны, но мы впервые столкнулись с капитализмом, который подсознательно уважали. И капиталист нам справедливо платил за тяжёлую сверхурочную работу.
Почему капиталист? А потому что исподволь сквозь советскую казённую шелуху и репрессии пробивались производственные отношения, присущие человеку. В Грузии капитализма было в достатке и в советские времена. Возможно поэтому социалистическая в своей звериной сущности Россия и растоптала мою любимую Абхазию, где продавались резиновые купальные тапочки, великолепные пирожные эклер, чурчхелы и вкусный кофе. В Украине людям тоже хотелось жить по-людски. Не сомневаюсь, что капуста «приехала» в магазины, где её продали, минуя возню с накладными. Все участники операции заработали, а люди купили по государственной цене не гнилую, а свежую капусту.
В две смены мы работали ещё несколько дней. Заработали немало, но после того я спину долго не мог как следует разогнуть. Нынешние старческие проблемы, по-видимому, зародились на том самом капустном поле. Тем не менее, слава тебе, Диоклетиан! В 2016 году я посетил твой дворец в хорватском Сплите и отчитался перед тобой о капустных делах.
3. СЛИВЫ И ЯБЛОКИ ИЗ ЗАКРОМОВ РОДИНЫ
В Ново-Александровку близ Березани я попал позднее, когда сотрудники Института физики были брошены на спасение урожая. Не простого, а золотого, поскольку именно из этих садов отборные яблочки и сливки попадали на столы работников ЦК Компартии Украины. Не все яблоки и сливы были отборными и не все попадали в семейные домики, квартирки и дачи лидеров рабочего класса Украины, борцов за равенство, за победу дела Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. Но всё же я случайно приобщился к чему-то очень святому. Вместе со мной бригады, состоящие из десятков интеллигентов и рабочих Киева, снабжали лучших сынов и дочек украинского народа съестными припасами, чтобы они могли ещё лучше осуществлять свою благородную деятельность на благо отечественных и зарубежных трудящихся. Вот напечатал я эти строки, и захотелось встать и поклониться памяти этих людей. Хорошо хоть, что они не исчезли полностью, оставив нам своих талантливых донельзя детей и внуков, своих учеников, славных выкормышей социалистической поры. Впрочем, я отвлёкся.
В совхоз нас приехало довольно много, но уже по дороге я договорился с тремя ребятами, что будем держаться вместе, поскольку выезд был большим, на две недели, и хотелось провести командировку в относительно благоприятной обстановке, поелику возможно. Замечу, что в конце эпохи застоя райкомы партии, которые засылали нас с помощью телефонного права на сельскохозяйственные и строительные (да-да, я, например, строил мастерские стройтреста и общежития для иностранных студентов) работы, стали лютовать на полную катушку. Разнарядка увеличивалась год от года. Дело в том, что производительность труда неуклонно снижалась, жители пригородных районов работать бесплатно не хотели, а научных работников райкомы и прочие — комы за людей не считали, ибо мы не производили винтики, гаечки и прочую дребедень, из которых потом лепили оружие. Собственно, и вся Академия наук Украинской ССР должна была работать на военно-промышленный комплекс, но делала она это формально, не достаточно охотно, и всё норовила углубиться в какую-то науку. Так что жалеть нас из начальства не хотел никто.
Кого же посылали в поле институты Академии? Тут ситуация вырисовывалась следующим любопытным образом. Нельзя было посылать людей пенсионного возраста (ещё ненароком окочурятся!), аспирантов-очников (иногда посылали, но это было незаконно, поскольку они как бы в Институте не числились), полставочников, матерей с малыми детьми (малые — понятие растяжимое) и больных, которым противопоказано ковыряться в дерьме, грязи и гниющих овощах-фруктах. Что такое больной в советское время? Это человек со справкой. Надираться по-чёрному такие больные могли, а собирать помидоры — нет, потому как справка налицо. В результате, в списках Института райком видит 500 человек, но это фикция, так как подлежат каторжным работам только около ста. А разнарядочка-то приходит на все 500. Так что Институт эту «чёрную сотню» отправлял в колхоз-совхоз раз за разом. А ведь именно эта сотня и выдавала на-гора научную продукцию, которой начальство и отчитывалось перед Отделением физики и астрономии и Президиумом АН УССР. Преодолеть указанное противоречие удалось лишь в наше время, когда и на сельскохозяйственные работы никто не ездит, и науки существенно поубавилось. Теперь задача начальства в значительной степени свелась к тому, чтобы ограничивать время стажировки подчинённых за рубежом, то есть успешную научную деятельность и реальные доходы сотрудников.
Наша четвёрка удовлетворяла критериям посылки в колхоз, а потому мы в очередной раз и поехали вкалывать на правах рабов, ибо мы продолжали числиться в Институте, так что если лопата вонзится в ногу, то это мы прогуливали работу, и вместо выдачи больничного могут и уволить. А что же райком? А ни хрена райком. Поэтому, когда молодые болваны вопят вслед за номенклатурными бабушками: «Какую страну потеряли!», я очень хотел бы их недельки на две послать в колхоз, в тот, советский, а не на нынешнюю частную ферму. А мы, люди того времени, прекрасно знали, куда нас определила судьба-судьбина в лице первого секретаря райкома Коммунистической партии Украины (верного отряда КПСС). Попали мы не на курорт, а в место, где если сам о себе не позаботишься, то никто о тебе не позаботится. Когда под вечер нас стали расселять, мы обнаружили, что большая часть ссыльных работников живёт в спортзале местной школы, причём без различия пола, в духе нынешнего левацкого мировоззрения Запада. Заглянувши внутрь, увидели, что некоторая часть трудящихся спит пьяным сном, часть играет в карты и орёт не своим голосом, а некоторые парочки занимаются сексом на глазах у других, нисколько не стесняясь.
В эту клоаку нас и собирались поселить. Но у нас с собой была валюта: чистый спирт, предназначенный для протирки чёрт знает чего (обычной шуткой было говорить о протирке оптических осей), а для нас — очень даже полезный. Предложив некоторую толику сопровождающему нас местному административному мужику, мы были поселены в отдельную комнату длинного одноэтажного барака с большим окном, четырьмя железно-пружинными кроватями, столом и четырьмя стульями. Уж и не помню точно, был ли там шкаф. Вроде бы не было. Барак был набит обитателями, нагнанными из различных киевских учреждений и предприятий, но своя каморка делала общежитие более-менее приемлемым.
Питание в совхозе было стандартно скудным. Думаю, что большую часть отпущенных на нашу еду средств просто разворовывали. Давали только варёную картошку с блёстками морковки, хлеб плохого качества и жидкое пойло, именуемое чаем. Мы бы просто померли с голоду, если бы не великолепные яблоки и сливы. Как мне потом сказали, мы сидели на самой лучшей разгрузочной диете для наших широт. Фрукты были разных сортов, но мы (в данном случае я имею в виду весь отряд Института физики) зарезервировали для себя несколько самых лучших яблонь и сливовых деревьев. Яблоки были красными и сладкими, а сливы — большими и сочными. Недаром, их предназначали для скармливания членам ЦК. Конечно, яблони были большого роста, что заставляло нас вылезать на них и таскать с собой верейки на деревья. Сейчас такие сорта уже не выращивают, потому что массовый сбор в этом случае сильно затруднён. Но, неспешно и методично, мы эти яблони ободрали.
Обращу внимание читателя на то, что каждое яблочко, предназначенное для ЦК, заворачивалось в бумагу типа папиросной и укладывалось в специальные ящички, рассчитанные на один слой, дабы не повредить нежное здоровье коммунистов даже лёгкой гнильцой. Напротив, ящики для поставки в магазины, посещаемые простыми трудящимися, были обычными дощатыми коробочками без всяких специальных бумажечек. Однако и яблоки, поставляемые в магазины, тоже были хорошими, а мы старались вовсю. Иногда даже шли в сад до начала рабочего дня, чтобы выполнить норму. А её ведь не выполняли и работники совхоза: настолько она была жестокая.
С ящиками случилась великолепная по нелепости история с одним из наших сотрудников, страдавшим в описанном выше спортзале. Боря был интеллигентным парнем-теоретиком и был категорически против посылки себя на принудительные работы, в чём был абсолютно прав. Поскольку он был старше нас, то мы его единодушно отрядили на лёгкую работу: ремонтировать ящики. Ведь дощечки время от времени отрывались и ящики прибывали из магазина изрядно потрёпанными. Задачей Бори было прибивать дощечки. Конечно, он делал это не в одиночестве. С ним работали и наши женщины, а также иногда и мы, сборщики, в минуты острой нехватки тары. Но только Боря додумался до забивания дощечками ВСЕХ отверстий, делая ящики недоступными для непосредственного использования. После повторной возни с этими ящиками (выбивания тщательно заколоченных Борей дощечек сверху), я спросил его: «Неужели ты не понимаешь топологию ящика для сбора фруктов?». На что Боря ответил, что он думает по поводу ящиков, топологии, фруктов, а также меня. Его ответ я по понятным причинам приводить не буду.
Другим замечательным персонажем этой эпопеи был Толя, слесарь нашего отдела. Он забирался на яблоню с облюбованной верейкой и любимым маленьким транзисторным приёмником. Затем он застывал. Слушал он исключительно «Голос Америки» на русском языке. В той глуши его не глушили специальные вышки КГБ, которые меня лично заставили в Киеве перейти исключительно на англоязычные западные передачи. Слушал Толя с упоением и молча, не реагируя на нас и совхозных начальников, время от времени появлявшихся с инспекцией. Его движения к сочному плоду не нуждались бы в замедлении, если бы кто-то задумал снимать о нас научно-популярный документальный фильм. Он очень напоминал ленивца (я имею в виду такое животное), только шерсти с мхом не хватало для полной аналогии. Когда на расстоянии вытянутой руки яблоки заканчивались, Толя медленно перемещался по дереву, в первую очередь заботясь о надлежащем размещении приёмника. Интересно, что инспектора, которые следили за скоростью нашей работы, абсолютно не реагировали на Толину низкую производительность, считая его в некотором роде блаженным. Наверное, они были правы.
Если яблоки были основой нашей продовольственной программы, то сливы были её вкуснейшей частью. Напомню читателю, как собирали в то время массовый урожай слив. Сливовые деревья сорта «венгерка» в саду были тоненькими и низенькими, густо покрытыми чудесными плодами. Собирать их вручную не было смысла. Их надо было отряхнуть. Под деревцами ставили плотно прилегающие один к другому два поддона, похожие на медицинские носилки на двоих. Но в середине было мягкое свисающее полотно, закреплённое на длинных ручках поддона. Тряс деревья огромный поршень, высовывающийся вперёд с помощью гидравлики из машины на основе трактора и расположенный снизу. Машина эта вызывала у трудящихся, склонных к стереотипам, весёлые ассоциации. Но эти ассоциации улетучивались, когда эти трудящиеся обращали взор на захват, находящийся на конце поршня. Захват с мягкими губами охватывал очередное дерево, а потом та же гидравлика закрывала захват, как разводной ключ, прочно зажимая ствол. Быстрые движения поршня взад-вперёд в считанные секунды скидывал сливы в поддоны. Нам оставалось только перегрузить добычу в ящики, а ящики погрузить в подъезжающие грузовики. Однако, легко сказка сказывается да трудно дело делается. Машина нас опережала. И бегали мы, как зайчики, по саду. А продолжалась беготня не один день.
В конце двух недель мы так втянулись, что работа была в охотку. А похудение пошло на пользу всем. В своей комнате мы в свободное время расписывали пульку под сливы и яблоки, а потом спокойно спали, не обращая внимания на вопли в коридоре. Оказалось, что зря успокоились. Однажды, правда ещё до тихого часа, вопли стали слишком громкими и приобрели дотоле не слышанную нами в родном бараке тревожную тональность. Когда мы выскочили из комнаты, среди панических звуков всё чаще и всё истеричней звенело слово «пожар». Я понял, что произошло, ибо имел печальный опыт, когда в аналогичной ситуации сразу не понял ничего. Итак — лирическое отступление.
В бытность мою офицером славного советского ПВО служил я в отдельной радиолокационной роте вблизи города Сургут (сейчас этот кусок тайги наверняка разграблен и включён в черту города). На Первое Мая (кто не помнит, это День солидарности трудящихся, который отмечается почти во всём мире) заступил я на оперативное дежурство. На праздники всегда ставили на дежурство кого-то из неженатых молодых офицеров. В таких небольших отдельных частях, как наша, оперативный дежурный и дежурный по части — это одно и то же лицо. Моё рабочее место было в отдельном домике, где было сосредоточено управление, а незадействованные в данный момент на службе солдаты находились в казарме, в 150 метрах от пункта управления. В принципе, ночью желательно было бы обходить территорию, что дежурные и делали. Но в ту ночь было тихо, свежо, никто нас не «включал», и можно было бы спокойно подремать. А вот не спалось. И решил я сходить на проверку в казарму, узнать, как там у них дела идут. Когда я вошёл в помещение, то обнаружил, что дневальный спит на стуле, уронив голову на грудь молодецкую, а сержанта-дежурного по роте не видно (он, как выяснилось позже, прилёг, сморенный прошедшими за время дежурства хлопотами). Но это было полбеды, так как в казарму зашёл не сбежавший каторжник (недалеко от нас, в пределах видимости находилась так называемая «Зона»), а свой офицер. Так что заколоть дневального его же кинжалом никто не угрожал. Но было ещё что-то необычное: дым и подозрительное потрескивание.
Я выскочил наружу и оббежал помещение. Из трассы дымохода на дощатой стене валил дым и были заметны проблески пламени. Пришлось бежать в казарму опять и заорать некомандирским голосом: «Пожарная тревога!». Я добавил ещё одно слово, но не скажу, какое. Надо сказать, что поднятые спросонок бойцы сразу всё поняли и начали бороться с огнём. Народу хватало, воды тоже, так что огонь загасили в считанные минуты. Что же оказалось причиной пожара?
Под дощатым зданием находилась кочегарка. Солдат, исполнявший должность кочегара, хорошо поработал, жарко натопил печку, нагретый тепловой агент-вода заструилась по трубам, а он пошёл прикорнуть на свою койку. Дымоход в таких помещениях, через который выходят продукты сгорания из печки, находится в своеобразном коробе, изолированном от стен, сделанных из горючего материала (в нашем случае — из сосновых досок). Но обшивка дымохода нагревается, глина обмазки осыпается, а дощатая стена высыхает. В конце концов случайное нагревание на десяток градусов выше обычного может привести к возгоранию. Так и произошло. Наши умельцы соорудили новый короб дымохода. За несколько часов авария была ликвидирована. Нечего и говорить, что вместо благодарности по службе я, как и дежурный сержант, смело боровшийся с огнём в противогазе, получили по выговору. Но это уже другая история.
В нашем бараке произошло ровно то же самое. Пожарная команда из соседнего села приехала относительно быстро и потушила пожар. Печку восстановили где-то через сутки. Никто не погиб, ничего не сгорело, только вещи в нескольких комнатах были залиты водой. Пока не было получено разрешение пожарных и коменданта, мы ходили вокруг барака и наблюдали интересные сцены поведения различных людей в нештатной ситуации. Особенно забавно выглядело поведение одной парочки, которая, видимо, приехала от своего предприятия в совхоз с целью заняться любовью (подозреваю, что не освящённой ЗАГСом). Их комнату сильно залили пожарные. Но любовь является всепобеждающим чувством. Девушка воскликнула: «Ну и что, что залило? Пошли дальше …». И они нырнули в комнату, где матрасы были насквозь промокшими, ночной холод пронизывал до костей (печь же вышла из строя!) и лечь-то было негде. Но настоящим героям всё нипочём. Во время своего вынужденного променада я познакомился с интеллигентной девушкой-инженером с военного завода. Когда парочка вернулась в родимые мокрые пенаты, моя новая знакомая проронила: «Какая гадость!». Я не выдержал и спросил: «А Вам завидно?». Она ответила вопросом на вопрос: «А Вам?». Я честно признался: «Мне завидно». И она не стала врать: «Мне тоже».
Как теперь видит читатель, работа в растениеводстве дала мне не только прибавку к здоровью, но и помогла ориентироваться в нашем пёстром, нелепо структурированном обществе, укрепила презрение к социалистическому способу производства и уважение к его капиталистическому конкуренту. А таких яблок и слив я больше никогда и нигде не ел.
...Когда в августе 1969 года практически всех ребят из нашего выпускного курса физического факультета Киевского университета имени Тараса Шевченко забрали в Советскую армию на два года (тут я, слава богу, могу быть точным), я попал в Семипалатинскую дивизию противовоздушной обороны (ПВО), а потом в подчинённый ей Омский полк ПВО.
Мы прекрасно ладили друг с другом, общались на родном украинском языке, вместе посещали рестораны (чаще всего главный из них — «Сибирь»), ибо еда была только там, а продовольственные магазины были пусты. Впрочем, холодильника у нас не было, так что запастись впрок было невозможно. Ещё одним приятным и полезным занятием транзитных офицеров служило общение с молодыми особами противоположного пола, о подробностях которого я умолчу. Во-первых, я в связи с преклонным возрастом забыл детали, а, во-вторых, в связи с этим же обстоятельством я хочу, чтобы я и мои друзья предстали перед молодым поколением читателей в наилучшем свете. Однако социальные аспекты общения полов в городе Омск того времени заслуживают некоторого упоминания, чтобы упомянутое молодое поколение не думало, что Советская власть, вообще говоря, была очень хорошей и только с едой случались некоторые заминки.
Итак, в городе было много красивых девушек и женщин постарше, но с весьма незавидной судьбой, так как мужская часть населения была поражена страшной русской болезнью — пьянством — до такой степени, что впала в хроническую импотенцию. И это не фигура речи, а реальное положение вещей на тот момент (не знаю, как сейчас, ибо не был в этом гарнизонном раю с 1971 года). Поэтому, мне доводилось наблюдать (а, иногда, становиться их невольным участником) потрясающие эпизоды, когда на мосту через Омку красивая девушка подходит к военному и просит его пойти с собой, обещая ему за это бутылку водки (единственный товар из продовольственного списка, который с полок не исчезал никогда).
Поскольку военные своим сексуальным преимуществом пользовались с удовольствием, ненависть определенной части гражданского населения к людям в погонах зрела в сердцах и выливалась наружу в самых различных обстоятельствах, особенно, если была предварительно подогрета этим самым алкоголем, вокруг которого вертелась вся общественная жизнь города после окончания рабочей смены, а иногда и до окончания трудовой вахты. Однажды, я посетил сей мир в его минуты роковые, когда рабочий класс в очередной раз решил одним ударом покончить с ненавистной ему прослойкой в мундирах. Революционная ситуация назрела в уже упомянутом ресторане «Сибирь», куда я забрёл вечерком с незатейливым желанием пообедать.
Так как шутить с голодом не стоит, то я подстраховался в любимом ресторане на славу. А именно, подружился с швейцаром, давая ему регулярно положенный рубль (тогда это было не так мало!) за свободное место в трапезной
Он когда-то был шикарным этот зал, когда омские купцы-староверы закусывали икрой и сёмгой качественную водку. Но и в этот раз купцов мне увидеть не удалось. Вместо них сидели несколько офицерских компаний с дамами нелёгкой судьбы, кое-где наслаждались едой парочки в приличной одежде. Но много было и местного рабочего люда, кое-кто из них явно отсидел свой срок. Их часто называли тогда химиками, ибо советская власть направляла многих бывших заключённых, отсидевших свой срок или часть его, на стройки и предприятия «большой химии». В Омске такую роль играл, в частности, громадный шинный завод.
Я углубился в тарелку с борщом, которую быстро принесла моя приятельница-официантка, радуясь моему аппетиту. Сейчас я бы такую тарелку не осилил, но тогда, оголодавши за день и замёрзнув в серой повседневной шинели (парадную я так никогда и одел, хотя отрез сукна, выданного неприятным старшиной-заведующим вещевым складом, дотащил до Киева на дембель) под фирменным омским ветром, я испытывал настоящее блаженство. И вдруг в эту идиллию ворвались тревожные нотки. Я поднял глаза.
К двоим парням с лётными голубыми лейтенантскими погонами, ещё совсем мальчишкам, сидевшим за отдельным столиком с дамами постарше себя, всем своим видом высказывавшими благородное намерение подучить молодое поколение искусству любви, подошли изрядно подвыпившие личности уголовного окраса. Бурно начавшуюся дебютную стадию драки я не то что не заметил, а как-то не осознал, но, когда столик лётчиков с тарелками, бокалами и снедью полетел на пол, понял, что дело заварилось нешуточное. К павшему столику рванулось ещё несколько гражданских активистов, к счастью без булыжников-орудий пролетариата. Но тут раздался голос пехотного полковника, который до того мирно сидел с друзьями поодаль: «Офицеры, наших бьют!» Мгновенно явилось чудо воинской дисциплины, доблести и тактической грамотности: мы рванулись на поле боя, прикрывая фланги. Когда я говорю «мы», то с грустью признаю, что и я там был. Вообще-то я отнюдь не склонен слушаться начальства, но в данном случае какая-то пружина заставила встрепенуться (заметьте, я был на тот момент абсолютно трезв). Может быть, это было чувство справедливости, или морды нападавших мне не понравились? Сейчас собственную мотивацию, да и морды эти, уже и не вспомнить. Вообще, драка эта проходила, как в тумане. А по прошествии многих лет туман и вовсе сгустился.
Итогами боестолкновения были два чётких результата. Первый заключался в том, что нападавших и примкнувших к ним несколько десятков человек выкинули на улицу. Потом швейцар выдавал по очереди мёрзнувшим на улице бедолагам сданные ранее вещи. Приехавшая после драки милиция признала, что никто не забыт, никто не забит, и рабочий класс назавтра сможет продолжать производственную активность. Зачем им было нападать на тихих парней в лётной форме? Может быть за счастливые лица ребят, выпускников училища, ощутивших себя хозяевами жизни, обласканных государством и, главное, женщинами этого государства.
Вторым результатом событий была масса побитой посуды и частичная неуплата проигравшей стороны за принесенные блюда. Пришлось победителям, в том числе и автору этих строк, заплатить за банкет, чтобы не выйти из доверия у персонала. К сожалению, этим не ограничилось. Столы были сдвинуты, а офицеры объединены дружеской попойкой. Домой, в гнусную общагу, я добрался не сытым, а пьяным. Увы, приключений разного характера в этом ресторане изведал я немало и после этого мерзкого события. А ведь хотелось только вкусно поесть.
Источник https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer7/gabovich/ https://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer7/gabovich/
На сельскохозяйственные работы меня начали вывозить ещё как ученика средней школы, и принесло это мне и родным нивам немало неприятностей, о чём быть может расскажу, е. б. ж. Но, если в школе и университете я считал прополку и уборку урожая нудным делом, отвлекающим меня от более интересных и важных занятий, то, будучи посланным на поля от Института физики, куда я попал по окончании двухлетней службы в вооружённых силах СССР, я несколько изменил интерпретацию событий. А именно, после нескольких недель безудержного вкалывания с формулами и литературой, работа в селе на свежем воздухе стала восприниматься мной как необходимая психологическая разрядка плюс полезные физические упражнения. Как много зависит от подхода, от душевного настроя, от философской подоплёки! Построив внутри себя такую модель действительности, я превратил работу в удовольствие в духе Тома Сойера. Только он это делал понарошку, чтобы завлечь на покраску забора друзей, а я завлекал самого себя.
На уборку спелого душистого укропа я попал один раз в жизни, поскольку укроп был в основном культурой огородной, а не зелёным богатством обширных колхозных полей. Приставленный к укропному производству, я с огромным удивлением (всё-таки, городской юноша) узнал, что укроп срезают серпом. Это была моя не последняя, но первая работа с этим каноническим предметом народного труда, а также одним из символов народнической литературы Украины и России. Причём, большинство радетелей за народ серп в руках не держали никогда, но крестьян жалели, потому что так требовала стилистика жанра. Крестьянин рассматривался как вечный страдалец, а остальные участники сельскохозяйственного процесса — как жуткие эксплуататоры, издевающиеся над беднягой. В эту каденцию я на неделю стал таким беднягой. Только жал я не каноническую пшеницу, а более экзотический укроп. Симптоматично, что коммунисты, ободравшие крестьянина-богоносца как липку, а сотни тысяч крестьян уничтожившие вместе с семьями, нахально выставили серп на советский герб, распространивши обоих на весь земной шар.
Серп оказался очень коварным инструментом: во-первых, так и норовил натереть жнецу пузырь на руке, а во-вторых, в любой момент, в случае секундной расслабленности, готов был и в руку вонзиться острым лезвием. Недаром, народная мудрость, описывая какой-либо, но весьма нежелательный, результат, характеризует его следующим образом: «Как серпом по…». И это правильно. Даже представить последствия такого контакта страшно.
Долго ли, коротко ли, худо-бедно ли, но звено физиков успешно резало укроп, вязало пучки, грузило их на подводы и отправляло в советскую неизвестность. Естественно, что расценки за наш труд были мизерными. Однако, нас это не очень волновало, потому что зарплата в Институте шла своим чередом. Колхозников наш не слишком интенсивный труд тоже не заботил, поскольку они в это время работали на приусадебных участках и торговали на базарах. Маразм советской экономики, познаваемый нами в смычке города с деревней, являлся нам во всей своей срамной наготе. Хуже оказался только наступивший после распада СССР (кстати, туда ему и дорога!) якобы капитализм, то есть смесь олигархического произвола, бандитского ограбления и жалких ростков мелкого бизнеса, которые ежеминутно вянут, выдернутые с корнем правящим классом пост-советской местной номенклатуры, тесно связанной с российским государственно-монополистическим капиталом.
2. БЕЛОКОЧАННАЯ КАПУСТА С этим же моим товарищем, но в другой раз, поехали мы осенью, в чудесную погоду, собирать какие-то овощи: то ли помидоры, то ли огурцы. Вообще-то кажется, что я, кроме злаковых, собирал или пропалывал практически все виды культурных растений, которые в эпоху волюнтаризма и застоя произрастали на украинских полях (про нынешний рапс я нисколько не жалею: цветы красивые, а сущность вредная). Некоторые растения были готовы к употреблению прямо с грядок, хотя это могло плохо кончиться. А, так как я дизентерией болел несколько раз, то был с этим очень осторожен. Но внешний вид! Но запах! Это вам не животноводство. Даже курятник отнюдь не пахнет духами, а уж свинарник напоминает о себе за сотни метров!
Каждый день мы собирали эти овощи, наполняя утлые ящики, и надеясь, что не пропадёт наш скорбный труд, то есть овощи попадут в магазин, а не сгниют на тернистом пути из работяг в человеки. Вечером гуляли по местности в тёплых сумерках и трепались на разные темы. Теперь уже и не вспомнишь, о чём говорили-судачили. Время течёт, а хрень остаётся (кстати, хрен тоже сильно подорожал).
В один прекрасный день, когда мы умылись, диетически поужинали в колхозной столовой и вышли размять застоявшиеся языки, к нам (двоим) подошёл бригадир полеводческой бригады. Почему к нам? Не знаю, да и значения это особого не имеет. А предложил он вот что. Недалеко от общежития лежало капустное поле. Детище Императора Диоклетиана, капуста, выглядела великолепно. Наверное, она была и вкусной (не пробовал). Головки так и просились на прилавки магазинов. Но до нашего вмешательства поле стояло нетронутым. Бригадир предложил нам за наличные вечером резать капусту и грузить её в полуторку. Опять-таки, не знаю, почему именно тот день был объявлен днём Х, почему надо было привлекать людей со стороны, почему это делалось втайне от высшего начальства, почему именно нам доверили эту важнейшую миссию?
Капусту, кто не знает или забыл, в то время резали ножами. Недавно я видел, как под самой Варшавой, фермер срезал капусту и грузил её в тележку с помощью маленького трактора с встроенными резаками. Но в те славные годы тракторами были мы. Вчетвером с бригадиром и шофёром мы уже в сумерки справились с поставленной задачей. Машина поехала в город. Куда именно? Опять тайна. Может, отсутствие у нас любопытства в этом вопросе, которое прочувствовал бригадир, и обусловило его выбор. С нами рассчитались тут же на поле. И деньги были вполне разумные по советским меркам, когда всех работающих обсчитывали, где только можно, и насколько можно. Признаюсь, эти суммы не были для нас критически важны, но мы впервые столкнулись с капитализмом, который подсознательно уважали. И капиталист нам справедливо платил за тяжёлую сверхурочную работу.
Почему капиталист? А потому что исподволь сквозь советскую казённую шелуху и репрессии пробивались производственные отношения, присущие человеку. В Грузии капитализма было в достатке и в советские времена. Возможно поэтому социалистическая в своей звериной сущности Россия и растоптала мою любимую Абхазию, где продавались резиновые купальные тапочки, великолепные пирожные эклер, чурчхелы и вкусный кофе. В Украине людям тоже хотелось жить по-людски. Не сомневаюсь, что капуста «приехала» в магазины, где её продали, минуя возню с накладными. Все участники операции заработали, а люди купили по государственной цене не гнилую, а свежую капусту.
В две смены мы работали ещё несколько дней. Заработали немало, но после того я спину долго не мог как следует разогнуть. Нынешние старческие проблемы, по-видимому, зародились на том самом капустном поле. Тем не менее, слава тебе, Диоклетиан! В 2016 году я посетил твой дворец в хорватском Сплите и отчитался перед тобой о капустных делах.
3. СЛИВЫ И ЯБЛОКИ ИЗ ЗАКРОМОВ РОДИНЫ
В Ново-Александровку близ Березани я попал позднее, когда сотрудники Института физики были брошены на спасение урожая. Не простого, а золотого, поскольку именно из этих садов отборные яблочки и сливки попадали на столы работников ЦК Компартии Украины. Не все яблоки и сливы были отборными и не все попадали в семейные домики, квартирки и дачи лидеров рабочего класса Украины, борцов за равенство, за победу дела Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. Но всё же я случайно приобщился к чему-то очень святому. Вместе со мной бригады, состоящие из десятков интеллигентов и рабочих Киева, снабжали лучших сынов и дочек украинского народа съестными припасами, чтобы они могли ещё лучше осуществлять свою благородную деятельность на благо отечественных и зарубежных трудящихся. Вот напечатал я эти строки, и захотелось встать и поклониться памяти этих людей. Хорошо хоть, что они не исчезли полностью, оставив нам своих талантливых донельзя детей и внуков, своих учеников, славных выкормышей социалистической поры. Впрочем, я отвлёкся.
В совхоз нас приехало довольно много, но уже по дороге я договорился с тремя ребятами, что будем держаться вместе, поскольку выезд был большим, на две недели, и хотелось провести командировку в относительно благоприятной обстановке, поелику возможно. Замечу, что в конце эпохи застоя райкомы партии, которые засылали нас с помощью телефонного права на сельскохозяйственные и строительные (да-да, я, например, строил мастерские стройтреста и общежития для иностранных студентов) работы, стали лютовать на полную катушку. Разнарядка увеличивалась год от года. Дело в том, что производительность труда неуклонно снижалась, жители пригородных районов работать бесплатно не хотели, а научных работников райкомы и прочие — комы за людей не считали, ибо мы не производили винтики, гаечки и прочую дребедень, из которых потом лепили оружие. Собственно, и вся Академия наук Украинской ССР должна была работать на военно-промышленный комплекс, но делала она это формально, не достаточно охотно, и всё норовила углубиться в какую-то науку. Так что жалеть нас из начальства не хотел никто.
Кого же посылали в поле институты Академии? Тут ситуация вырисовывалась следующим любопытным образом. Нельзя было посылать людей пенсионного возраста (ещё ненароком окочурятся!), аспирантов-очников (иногда посылали, но это было незаконно, поскольку они как бы в Институте не числились), полставочников, матерей с малыми детьми (малые — понятие растяжимое) и больных, которым противопоказано ковыряться в дерьме, грязи и гниющих овощах-фруктах. Что такое больной в советское время? Это человек со справкой. Надираться по-чёрному такие больные могли, а собирать помидоры — нет, потому как справка налицо. В результате, в списках Института райком видит 500 человек, но это фикция, так как подлежат каторжным работам только около ста. А разнарядочка-то приходит на все 500. Так что Институт эту «чёрную сотню» отправлял в колхоз-совхоз раз за разом. А ведь именно эта сотня и выдавала на-гора научную продукцию, которой начальство и отчитывалось перед Отделением физики и астрономии и Президиумом АН УССР. Преодолеть указанное противоречие удалось лишь в наше время, когда и на сельскохозяйственные работы никто не ездит, и науки существенно поубавилось. Теперь задача начальства в значительной степени свелась к тому, чтобы ограничивать время стажировки подчинённых за рубежом, то есть успешную научную деятельность и реальные доходы сотрудников.
Наша четвёрка удовлетворяла критериям посылки в колхоз, а потому мы в очередной раз и поехали вкалывать на правах рабов, ибо мы продолжали числиться в Институте, так что если лопата вонзится в ногу, то это мы прогуливали работу, и вместо выдачи больничного могут и уволить. А что же райком? А ни хрена райком. Поэтому, когда молодые болваны вопят вслед за номенклатурными бабушками: «Какую страну потеряли!», я очень хотел бы их недельки на две послать в колхоз, в тот, советский, а не на нынешнюю частную ферму. А мы, люди того времени, прекрасно знали, куда нас определила судьба-судьбина в лице первого секретаря райкома Коммунистической партии Украины (верного отряда КПСС). Попали мы не на курорт, а в место, где если сам о себе не позаботишься, то никто о тебе не позаботится. Когда под вечер нас стали расселять, мы обнаружили, что большая часть ссыльных работников живёт в спортзале местной школы, причём без различия пола, в духе нынешнего левацкого мировоззрения Запада. Заглянувши внутрь, увидели, что некоторая часть трудящихся спит пьяным сном, часть играет в карты и орёт не своим голосом, а некоторые парочки занимаются сексом на глазах у других, нисколько не стесняясь.
В эту клоаку нас и собирались поселить. Но у нас с собой была валюта: чистый спирт, предназначенный для протирки чёрт знает чего (обычной шуткой было говорить о протирке оптических осей), а для нас — очень даже полезный. Предложив некоторую толику сопровождающему нас местному административному мужику, мы были поселены в отдельную комнату длинного одноэтажного барака с большим окном, четырьмя железно-пружинными кроватями, столом и четырьмя стульями. Уж и не помню точно, был ли там шкаф. Вроде бы не было. Барак был набит обитателями, нагнанными из различных киевских учреждений и предприятий, но своя каморка делала общежитие более-менее приемлемым.
Питание в совхозе было стандартно скудным. Думаю, что большую часть отпущенных на нашу еду средств просто разворовывали. Давали только варёную картошку с блёстками морковки, хлеб плохого качества и жидкое пойло, именуемое чаем. Мы бы просто померли с голоду, если бы не великолепные яблоки и сливы. Как мне потом сказали, мы сидели на самой лучшей разгрузочной диете для наших широт. Фрукты были разных сортов, но мы (в данном случае я имею в виду весь отряд Института физики) зарезервировали для себя несколько самых лучших яблонь и сливовых деревьев. Яблоки были красными и сладкими, а сливы — большими и сочными. Недаром, их предназначали для скармливания членам ЦК. Конечно, яблони были большого роста, что заставляло нас вылезать на них и таскать с собой верейки на деревья. Сейчас такие сорта уже не выращивают, потому что массовый сбор в этом случае сильно затруднён. Но, неспешно и методично, мы эти яблони ободрали.
Обращу внимание читателя на то, что каждое яблочко, предназначенное для ЦК, заворачивалось в бумагу типа папиросной и укладывалось в специальные ящички, рассчитанные на один слой, дабы не повредить нежное здоровье коммунистов даже лёгкой гнильцой. Напротив, ящики для поставки в магазины, посещаемые простыми трудящимися, были обычными дощатыми коробочками без всяких специальных бумажечек. Однако и яблоки, поставляемые в магазины, тоже были хорошими, а мы старались вовсю. Иногда даже шли в сад до начала рабочего дня, чтобы выполнить норму. А её ведь не выполняли и работники совхоза: настолько она была жестокая.
С ящиками случилась великолепная по нелепости история с одним из наших сотрудников, страдавшим в описанном выше спортзале. Боря был интеллигентным парнем-теоретиком и был категорически против посылки себя на принудительные работы, в чём был абсолютно прав. Поскольку он был старше нас, то мы его единодушно отрядили на лёгкую работу: ремонтировать ящики. Ведь дощечки время от времени отрывались и ящики прибывали из магазина изрядно потрёпанными. Задачей Бори было прибивать дощечки. Конечно, он делал это не в одиночестве. С ним работали и наши женщины, а также иногда и мы, сборщики, в минуты острой нехватки тары. Но только Боря додумался до забивания дощечками ВСЕХ отверстий, делая ящики недоступными для непосредственного использования. После повторной возни с этими ящиками (выбивания тщательно заколоченных Борей дощечек сверху), я спросил его: «Неужели ты не понимаешь топологию ящика для сбора фруктов?». На что Боря ответил, что он думает по поводу ящиков, топологии, фруктов, а также меня. Его ответ я по понятным причинам приводить не буду.
Другим замечательным персонажем этой эпопеи был Толя, слесарь нашего отдела. Он забирался на яблоню с облюбованной верейкой и любимым маленьким транзисторным приёмником. Затем он застывал. Слушал он исключительно «Голос Америки» на русском языке. В той глуши его не глушили специальные вышки КГБ, которые меня лично заставили в Киеве перейти исключительно на англоязычные западные передачи. Слушал Толя с упоением и молча, не реагируя на нас и совхозных начальников, время от времени появлявшихся с инспекцией. Его движения к сочному плоду не нуждались бы в замедлении, если бы кто-то задумал снимать о нас научно-популярный документальный фильм. Он очень напоминал ленивца (я имею в виду такое животное), только шерсти с мхом не хватало для полной аналогии. Когда на расстоянии вытянутой руки яблоки заканчивались, Толя медленно перемещался по дереву, в первую очередь заботясь о надлежащем размещении приёмника. Интересно, что инспектора, которые следили за скоростью нашей работы, абсолютно не реагировали на Толину низкую производительность, считая его в некотором роде блаженным. Наверное, они были правы.
Если яблоки были основой нашей продовольственной программы, то сливы были её вкуснейшей частью. Напомню читателю, как собирали в то время массовый урожай слив. Сливовые деревья сорта «венгерка» в саду были тоненькими и низенькими, густо покрытыми чудесными плодами. Собирать их вручную не было смысла. Их надо было отряхнуть. Под деревцами ставили плотно прилегающие один к другому два поддона, похожие на медицинские носилки на двоих. Но в середине было мягкое свисающее полотно, закреплённое на длинных ручках поддона. Тряс деревья огромный поршень, высовывающийся вперёд с помощью гидравлики из машины на основе трактора и расположенный снизу. Машина эта вызывала у трудящихся, склонных к стереотипам, весёлые ассоциации. Но эти ассоциации улетучивались, когда эти трудящиеся обращали взор на захват, находящийся на конце поршня. Захват с мягкими губами охватывал очередное дерево, а потом та же гидравлика закрывала захват, как разводной ключ, прочно зажимая ствол. Быстрые движения поршня взад-вперёд в считанные секунды скидывал сливы в поддоны. Нам оставалось только перегрузить добычу в ящики, а ящики погрузить в подъезжающие грузовики. Однако, легко сказка сказывается да трудно дело делается. Машина нас опережала. И бегали мы, как зайчики, по саду. А продолжалась беготня не один день.
В конце двух недель мы так втянулись, что работа была в охотку. А похудение пошло на пользу всем. В своей комнате мы в свободное время расписывали пульку под сливы и яблоки, а потом спокойно спали, не обращая внимания на вопли в коридоре. Оказалось, что зря успокоились. Однажды, правда ещё до тихого часа, вопли стали слишком громкими и приобрели дотоле не слышанную нами в родном бараке тревожную тональность. Когда мы выскочили из комнаты, среди панических звуков всё чаще и всё истеричней звенело слово «пожар». Я понял, что произошло, ибо имел печальный опыт, когда в аналогичной ситуации сразу не понял ничего. Итак — лирическое отступление.
В бытность мою офицером славного советского ПВО служил я в отдельной радиолокационной роте вблизи города Сургут (сейчас этот кусок тайги наверняка разграблен и включён в черту города). На Первое Мая (кто не помнит, это День солидарности трудящихся, который отмечается почти во всём мире) заступил я на оперативное дежурство. На праздники всегда ставили на дежурство кого-то из неженатых молодых офицеров. В таких небольших отдельных частях, как наша, оперативный дежурный и дежурный по части — это одно и то же лицо. Моё рабочее место было в отдельном домике, где было сосредоточено управление, а незадействованные в данный момент на службе солдаты находились в казарме, в 150 метрах от пункта управления. В принципе, ночью желательно было бы обходить территорию, что дежурные и делали. Но в ту ночь было тихо, свежо, никто нас не «включал», и можно было бы спокойно подремать. А вот не спалось. И решил я сходить на проверку в казарму, узнать, как там у них дела идут. Когда я вошёл в помещение, то обнаружил, что дневальный спит на стуле, уронив голову на грудь молодецкую, а сержанта-дежурного по роте не видно (он, как выяснилось позже, прилёг, сморенный прошедшими за время дежурства хлопотами). Но это было полбеды, так как в казарму зашёл не сбежавший каторжник (недалеко от нас, в пределах видимости находилась так называемая «Зона»), а свой офицер. Так что заколоть дневального его же кинжалом никто не угрожал. Но было ещё что-то необычное: дым и подозрительное потрескивание.
Я выскочил наружу и оббежал помещение. Из трассы дымохода на дощатой стене валил дым и были заметны проблески пламени. Пришлось бежать в казарму опять и заорать некомандирским голосом: «Пожарная тревога!». Я добавил ещё одно слово, но не скажу, какое. Надо сказать, что поднятые спросонок бойцы сразу всё поняли и начали бороться с огнём. Народу хватало, воды тоже, так что огонь загасили в считанные минуты. Что же оказалось причиной пожара?
Под дощатым зданием находилась кочегарка. Солдат, исполнявший должность кочегара, хорошо поработал, жарко натопил печку, нагретый тепловой агент-вода заструилась по трубам, а он пошёл прикорнуть на свою койку. Дымоход в таких помещениях, через который выходят продукты сгорания из печки, находится в своеобразном коробе, изолированном от стен, сделанных из горючего материала (в нашем случае — из сосновых досок). Но обшивка дымохода нагревается, глина обмазки осыпается, а дощатая стена высыхает. В конце концов случайное нагревание на десяток градусов выше обычного может привести к возгоранию. Так и произошло. Наши умельцы соорудили новый короб дымохода. За несколько часов авария была ликвидирована. Нечего и говорить, что вместо благодарности по службе я, как и дежурный сержант, смело боровшийся с огнём в противогазе, получили по выговору. Но это уже другая история.
В нашем бараке произошло ровно то же самое. Пожарная команда из соседнего села приехала относительно быстро и потушила пожар. Печку восстановили где-то через сутки. Никто не погиб, ничего не сгорело, только вещи в нескольких комнатах были залиты водой. Пока не было получено разрешение пожарных и коменданта, мы ходили вокруг барака и наблюдали интересные сцены поведения различных людей в нештатной ситуации. Особенно забавно выглядело поведение одной парочки, которая, видимо, приехала от своего предприятия в совхоз с целью заняться любовью (подозреваю, что не освящённой ЗАГСом). Их комнату сильно залили пожарные. Но любовь является всепобеждающим чувством. Девушка воскликнула: «Ну и что, что залило? Пошли дальше …». И они нырнули в комнату, где матрасы были насквозь промокшими, ночной холод пронизывал до костей (печь же вышла из строя!) и лечь-то было негде. Но настоящим героям всё нипочём. Во время своего вынужденного променада я познакомился с интеллигентной девушкой-инженером с военного завода. Когда парочка вернулась в родимые мокрые пенаты, моя новая знакомая проронила: «Какая гадость!». Я не выдержал и спросил: «А Вам завидно?». Она ответила вопросом на вопрос: «А Вам?». Я честно признался: «Мне завидно». И она не стала врать: «Мне тоже».
Как теперь видит читатель, работа в растениеводстве дала мне не только прибавку к здоровью, но и помогла ориентироваться в нашем пёстром, нелепо структурированном обществе, укрепила презрение к социалистическому способу производства и уважение к его капиталистическому конкуренту. А таких яблок и слив я больше никогда и нигде не ел.
...Когда в августе 1969 года практически всех ребят из нашего выпускного курса физического факультета Киевского университета имени Тараса Шевченко забрали в Советскую армию на два года (тут я, слава богу, могу быть точным), я попал в Семипалатинскую дивизию противовоздушной обороны (ПВО), а потом в подчинённый ей Омский полк ПВО.
Мы прекрасно ладили друг с другом, общались на родном украинском языке, вместе посещали рестораны (чаще всего главный из них — «Сибирь»), ибо еда была только там, а продовольственные магазины были пусты. Впрочем, холодильника у нас не было, так что запастись впрок было невозможно. Ещё одним приятным и полезным занятием транзитных офицеров служило общение с молодыми особами противоположного пола, о подробностях которого я умолчу. Во-первых, я в связи с преклонным возрастом забыл детали, а, во-вторых, в связи с этим же обстоятельством я хочу, чтобы я и мои друзья предстали перед молодым поколением читателей в наилучшем свете. Однако социальные аспекты общения полов в городе Омск того времени заслуживают некоторого упоминания, чтобы упомянутое молодое поколение не думало, что Советская власть, вообще говоря, была очень хорошей и только с едой случались некоторые заминки.
Итак, в городе было много красивых девушек и женщин постарше, но с весьма незавидной судьбой, так как мужская часть населения была поражена страшной русской болезнью — пьянством — до такой степени, что впала в хроническую импотенцию. И это не фигура речи, а реальное положение вещей на тот момент (не знаю, как сейчас, ибо не был в этом гарнизонном раю с 1971 года). Поэтому, мне доводилось наблюдать (а, иногда, становиться их невольным участником) потрясающие эпизоды, когда на мосту через Омку красивая девушка подходит к военному и просит его пойти с собой, обещая ему за это бутылку водки (единственный товар из продовольственного списка, который с полок не исчезал никогда).
Поскольку военные своим сексуальным преимуществом пользовались с удовольствием, ненависть определенной части гражданского населения к людям в погонах зрела в сердцах и выливалась наружу в самых различных обстоятельствах, особенно, если была предварительно подогрета этим самым алкоголем, вокруг которого вертелась вся общественная жизнь города после окончания рабочей смены, а иногда и до окончания трудовой вахты. Однажды, я посетил сей мир в его минуты роковые, когда рабочий класс в очередной раз решил одним ударом покончить с ненавистной ему прослойкой в мундирах. Революционная ситуация назрела в уже упомянутом ресторане «Сибирь», куда я забрёл вечерком с незатейливым желанием пообедать.
Так как шутить с голодом не стоит, то я подстраховался в любимом ресторане на славу. А именно, подружился с швейцаром, давая ему регулярно положенный рубль (тогда это было не так мало!) за свободное место в трапезной
Он когда-то был шикарным этот зал, когда омские купцы-староверы закусывали икрой и сёмгой качественную водку. Но и в этот раз купцов мне увидеть не удалось. Вместо них сидели несколько офицерских компаний с дамами нелёгкой судьбы, кое-где наслаждались едой парочки в приличной одежде. Но много было и местного рабочего люда, кое-кто из них явно отсидел свой срок. Их часто называли тогда химиками, ибо советская власть направляла многих бывших заключённых, отсидевших свой срок или часть его, на стройки и предприятия «большой химии». В Омске такую роль играл, в частности, громадный шинный завод.
Я углубился в тарелку с борщом, которую быстро принесла моя приятельница-официантка, радуясь моему аппетиту. Сейчас я бы такую тарелку не осилил, но тогда, оголодавши за день и замёрзнув в серой повседневной шинели (парадную я так никогда и одел, хотя отрез сукна, выданного неприятным старшиной-заведующим вещевым складом, дотащил до Киева на дембель) под фирменным омским ветром, я испытывал настоящее блаженство. И вдруг в эту идиллию ворвались тревожные нотки. Я поднял глаза.
К двоим парням с лётными голубыми лейтенантскими погонами, ещё совсем мальчишкам, сидевшим за отдельным столиком с дамами постарше себя, всем своим видом высказывавшими благородное намерение подучить молодое поколение искусству любви, подошли изрядно подвыпившие личности уголовного окраса. Бурно начавшуюся дебютную стадию драки я не то что не заметил, а как-то не осознал, но, когда столик лётчиков с тарелками, бокалами и снедью полетел на пол, понял, что дело заварилось нешуточное. К павшему столику рванулось ещё несколько гражданских активистов, к счастью без булыжников-орудий пролетариата. Но тут раздался голос пехотного полковника, который до того мирно сидел с друзьями поодаль: «Офицеры, наших бьют!» Мгновенно явилось чудо воинской дисциплины, доблести и тактической грамотности: мы рванулись на поле боя, прикрывая фланги. Когда я говорю «мы», то с грустью признаю, что и я там был. Вообще-то я отнюдь не склонен слушаться начальства, но в данном случае какая-то пружина заставила встрепенуться (заметьте, я был на тот момент абсолютно трезв). Может быть, это было чувство справедливости, или морды нападавших мне не понравились? Сейчас собственную мотивацию, да и морды эти, уже и не вспомнить. Вообще, драка эта проходила, как в тумане. А по прошествии многих лет туман и вовсе сгустился.
Итогами боестолкновения были два чётких результата. Первый заключался в том, что нападавших и примкнувших к ним несколько десятков человек выкинули на улицу. Потом швейцар выдавал по очереди мёрзнувшим на улице бедолагам сданные ранее вещи. Приехавшая после драки милиция признала, что никто не забыт, никто не забит, и рабочий класс назавтра сможет продолжать производственную активность. Зачем им было нападать на тихих парней в лётной форме? Может быть за счастливые лица ребят, выпускников училища, ощутивших себя хозяевами жизни, обласканных государством и, главное, женщинами этого государства.
Вторым результатом событий была масса побитой посуды и частичная неуплата проигравшей стороны за принесенные блюда. Пришлось победителям, в том числе и автору этих строк, заплатить за банкет, чтобы не выйти из доверия у персонала. К сожалению, этим не ограничилось. Столы были сдвинуты, а офицеры объединены дружеской попойкой. Домой, в гнусную общагу, я добрался не сытым, а пьяным. Увы, приключений разного характера в этом ресторане изведал я немало и после этого мерзкого события. А ведь хотелось только вкусно поесть.
Источник https://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer7/gabovich/ https://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer7/gabovich/