Пропущенные 15 лет. Продолжение 6.
Продолжу рассказывать про жизнь на Войковской. У нас появился новый друг. Произошло это так…
Нам позвонили знакомые и сказали, что для трехлетней девочки их друзей нужен отоларинголог гомеопат. Не знаем ли мы, где найти такого. Мы знали. Со мной в ЦНТБ по архитектуре и строительству работала дочь одного из самых известных гомеопатов в городе. Девочку вылечили, а её папа счел своим долгом лично прийти к нам и поблагодарить. Он пришел. Его звали Стас, а его трехлетнюю девочку Ася, вы её знаете по её дипломной работе о Василии Аксёнове и Эдуарде Лимонове. Стас пришел и больше уже не ушел, был с нами до последнего дня своей жизни. Стас был органический прирожденный маргинал, нигде не учился и не работал в штате. Он был умный, способный, образованный, к тому же красивый, но ничем не мог заниматься систематически. Он три раза поступал в мединститут, всякий раз проходил по конкурсу и его принимали, он начинал учиться и бросал. Когда в очередной раз бросил, то загремел в армию. Отслужил. Кажется, тогда служили три года, чуть ли не в ВДВ. Так же было с работой. Он не мог работать на одном месте. Он перебивался случайными заработками, от писания статей до фарцовки иконами. Это его занятие нас очень тревожило, оно граничило с криминалом. Теперь криминал пронизывает всю нашу жизнь и это кажется вполне естественным. А тогда между законопослушными гражданами, которые работали на предприятиях или служили в учреждениях, и теми, кто жил иначе, была пропасть. Иконы разыскивали в деревнях, покупали их у верующих старушек, а чаще – у наследников этих старушек, разыскивали в заброшенных церквях, но Стас этим не занимался, он занимался продажей икон. Приносил и показывал нам некоторые иконы. Как-то ничего стоящего я у него не видела.
Стас говорил, что, придя к нам, он «попал в доброту». У него была одна особенность, в нем совершенно не было агрессивности. Агрессивность есть в каждом человеке, она биологична и необходима, но у Стаса её не было. Вот такой у него был врожденный дефект. Естественно, что с этим дефектом он очень нуждался в доброте. А еще он был борец за справедливость, боролся за неё своими оригинальными способами. В то время государственного и бытового антисемитизма Стас наклеил себе на джинсы на коленку вырезанную из желтой ткани шестиконечную звезду – и так ходил. Мы слышали, что, разговаривая по телефону со своими деловыми партнерами, он называет себя Лазарь Израилевич. Стас был внештатным корреспондентом, мы не очень понимали, какого издания. У него была книжечка «Пресса». Для своего издания он писал, кажется, о геологах, которые вели разведку на нефть в Туркмении. Собирая материал для статьи, летел в самолете с пограничниками. Пограничник сказал, глядя на Стасову коленку: «Ты хоть прикрой эту звезду ладонью. Смотреть страшно, ты нас ставишь в неловкое положение».
Стас был членом литературного объединения СМОГ (у этой аббревиатуры есть несколько расшифровок: «Союз молодых гениев», «Самое молодое общество гениев», лозунгом которого был: «Смелость, Мысль, Образ, Глубина»). Я считаю, что деятельность СМОГа еще ждет своего исследователя, многие современные известные писатели прошли через него. К СМОГу одно время принадлежал и Э. Лимонов. Стас был с ним знаком и дружен. Лимонов тогда зарабатывал шитьем мужских брюк на заказ. Стас уговаривал Игоря сшить у Лимонова брюки и хотел привести его к нам домой. Игорь был хорошо сложен, и на нем прекрасно сидели готовые брюки из магазина, не было надобности шить их на заказ. Что же касается того, чтобы принять Лимонова у себя дома, то у нас как-то не возникло такого желания. Лимонов тогда писал только стихи, Стас их нам показывал, они нас не заинтересовали. Очень много лет спустя я прочла роман Лимонова «Это я, Эдичка» - он мне очень понравился и я вспомнила о несостоявшемся знакомстве. Но не пожалела о том, что знакомство не состоялось. Если бы я была с Лимоновым знакома, то не смогла бы объективно оценить его роман. Правильно говорят, что нет пророка в своем отечестве. Может быть, дело в том, о чем писал Пушкин: «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботах суетного света он малодушно погружен... И меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он». Вот когда ты лично знаком с поэтом и хорошо чувствуешь все его человеческое ничтожество, то, читая его стихи, ты не можешь от этого отстроиться и понять, что перед тобой великий поэт. Я всегда недооценивала творчество своих друзей. А когда Юз Алешковский сказал мне, что собирается писать прозу (до этого он только стихи писал), я честно сказала ему, что у него ничего не выйдет, не стоит даже пытаться. Вот таким я оказалась плохим предсказателем. Сейчас у меня на полке стоит четырехтомное собрание его прозы.
Стас еще посещал литературное объединение при каком-то рабочем клубе. Руководил этим объединением Эдик Иодковский. Я знала Эдика еще по Станиславу. Его мама одно время была главным инженером на заводе, где моя мама заведовала лабораторией. Эдик приезжал к маме на каникулы. Постоянно он жил с бабушкой в Москве, а до этого жил с отцом во Львове. И как все львовяне говорил по-польски. В Станиславе 16-летний Эдик подружился с моим братом Феликсом, и Феликс заразил его своей любовью к поэзии. До знакомства с Феликсом Эдик прочел только те стихи, которые требовалось прочесть по школьной программе. А подружившись с Феликсом, он полюбил стихи и стал писать их так же, как Феликс. В частности, переводил на русский польских поэтов. Учась в МГУ, я опять встретилась с Эдиком. Мы учились с ним одновременно. Но об Эдике я уже в нашем ЖЖ рассказывала. К моменту знакомства со Стасом я об Эдике давно ничего не слышала, и мне было интересно узнать, что он руководит литобъединением в рабочем клубе. Я сказала: «Эдик у вас в мэтрах ходит?» Стас сказал, что не то, чтобы он считал Эдика мэтром, но надо же ходить куда-то, где можно поговорить о литературе.
Мы со Стасом подружились. Стас был на 10 лет старше Лены и, следовательно, почти на 20 моложе нас с Игорем. Но он считал, что он посередине между нами и Леной, но чувствует себя нашим ровесником. Стас стал бывать у нас почти ежедневно. При его неопределенных занятиях, да к тому же он еще и пил, в приличных домах его не очень принимали. А мы принимали. Как-то в двенадцатом часу ночи мы с Игорем уже лежали в постели, к нам в комнату вошла Лена и сказала, что звонит Стас и спрашивает, можно ли прийти. Мы с Игорем хором сказали: «Пусть приходит». Лена сказала: «Вы же уже спите! Я скажу ему, что вы спите, и это будет правда». Мы ей объяснили, что если бы Стас был кандидат наук или член Союза писателей, то можно было бы сказать, что мы спим, но Стас – отщепенец, и кроме нас податься ему некуда, так что пусть приходит. Стас пришел, из постели вылезла только я и провела Стаса на кухню. Он сидел небритый, с опухшим лицом, в несвежей рубашке, от еды отказался. Я сделала ему большую кружку кофе, выжала в него кусок лимона и добавила немного коньяка. Стас не отрываясь выпил всю кружку, после чего согласился съесть яичницу. Когда он ушел, я вернулась в постель и спросила Игоря: «Может быть, ты знаешь, почему я люблю Стаса?» Игорь сказал: «Знаю. Потому что он такой пропащий». И Стас нас с Игорем любил. Может быть, меня даже больше. Игорь говорил: «Стас – твой последний поклонник». Мне казалось, он меня любит потому, что мало про меня знает и принимает меня за другого человека. У меня было ощущение, что я его обманываю. Я ему сказала: «Стас, я не хороший человек, я обыкновенный человек, и я дурная, избалованная женщина». Стас сказал: «Что избалованная — это правда, но женщина и должна быть избалованная, а что дурная — это неверно».
Наш брак с Игорем Стас считал идеальным. Я ему объясняла, что это не так, что Игорю со мной непросто. Он жалуется, что всякий раз он должен соблазнять меня как в первый раз. Стас говорил, что это замечательно, что он бы очень хотел соблазнять и добиваться свою жену, но у него, к сожалению, это не так.
Отец Стаса был полковник в отставке, участник войны, кадровый военный – то, что называется «военная косточка». Он обожал Стаса, своего первенца, но понять его не мог и очень страдал от Стасовой маргинальности. У него был младший сын, который пошел по его стопам, тоже стал военным, военным врачом, был в чине капитана, но отец больше любил Стаса. Стас тоже любил отца, но боролся с этой любовью, считая отца, патриота и сталиниста, своим идейным противником, а может быть, даже классовым врагом. Когда мы с Игорем познакомились с отцом Стаса, то попытались объяснить ему, что не все люди обязаны и могут жить одинаково, и, кажется, нам удалось его немного успокоить.
Но нужно было все-таки что-то делать, как-то легитимизировать положение Стаса, и мы решили свозить его к психиатру. Несомненно, какие-то отклонения от нормы у него были. Стас не только согласился пойти к психиатру – он этому очень обрадовался. Тогда многие люди, которые не могли встроиться в советскую систему, мечтали, как пел Галич, «иметь бумажку из диспансера нервного». Стаса положили в Кащенко, и такую бумажку он получил.
Стаса полюбили все наши друзья, его нельзя было не полюбить. Его любил Саша Родин, его очень любил Толя Толстиков. Был у нас такой друг Толя, кандидат экономических наук, работал в Министерстве финансов, занимал там видный пост. Приходя к нам, он уже в прихожей спрашивал: «А где Стас?» Мы ему объясняли, что Стас вообще-то здесь не живет, у него есть свой дом, Толя понимал это, но, не застав Стаса, всегда очень огорчался.
Вечером Стас приходил к нам один, а днем обычно со своей дочкой Асей. Ася была прелестная, чертами лица похожа на Стаса, но не с темными, как у Стаса, а с золотыми волосами. Сочетание золотых волос и темных, как у Стаса, бархатных глаз – было неотразимо.
Когда Игоря не стало, друзья, как я уже рассказывала, приходили ко мне каждый день и со мной сидели. Но я не была им за это благодарна, напротив, они меня раздражали. Как они могут думать, что их присутствие может смягчить мою боль. Мне нужен только Игорь, а их присутствие лишь подчеркивает отсутствие Игоря. Но это раздражение почему-то не распространялось на Стаса. Стасу я всегда была рада. В его присутствии мне становилось чуть-чуть легче, возможно, потому, что он сам был в депрессии. Раньше я этого не замечала, потому что не знала, что такое депрессия, и не могла ее разглядеть. А теперь видела, что он в депрессии и его положение много хуже моего. Я могу лечь на тахту, повернуться лицом к стенке и отдаться депрессии. А он не может себе этого позволить. У него есть обожаемая дочь, ее нужно кормить, одевать и учить, а для всего этого нужны деньги, и их нужно как-то зарабатывать. Ася и в музыкальной школе училась, платной.
Стас бывал у меня ежедневно. Утром он звонил мне, говорил: «Энгелина Борисовна, вы еще в постели? Через 40 минут я буду у вас и накормлю вас завтраком, мы позавтракаем вместе». Вечером он тоже приходил и говорил: «Не бойтесь, я буду у вас, пока вы не примете снотворное, и уйду, когда увижу, что вы засыпаете». Я засыпала, а он уходил или оставался. Я настелила ему постель на диване в холле. А когда я дежурила в тресте Коксохиммонтаж, Стас и там у меня сидел целый вечер, приносил мне раскладушку из подсобки, устраивал меня на ночь и потом уходил.
У Игоря было много растений. У него была коллекция фиалки, коллекция кактусов и всякие другие растения и даже папирус у него был. Когда Игоря не стало, я не хотела все это сохранять, мне вообще все стало ненужным. Я уже рассказывала, что, когда не стало Игоря, я выбросила даже свою коллекцию человеческих лиц. Отнесла ее в мусорный бак вместе с нашей с Игорем перепиской. Я не хотела, чтобы, когда меня не станет, кто-нибудь читал бы эти письма. Я попросила Стаса все растения Игоря вынести и поставить возле мусорных баков. Поставить как-нибудь покрасивее, может, их кто-нибудь заберет. Стас вынес три большие плетеные корзины и сказал мне: «Я там такую икебану устроил...». Когда уходил домой, то со двора вернулся и сказал мне, что возле баков уже ни одного горшка нет, все разобрали.
Однажды, когда я засыпала, Стас сидел у моей постели. В три часа ночи меня разбудил телефонный звонок. Позвонила жена Стаса и сказала, что Стас покончил с собой. Я сказала Лене: «Что же ты не оставила его ночевать?» Лена сказала: «Я оставляла, умоляла его остаться, но он уехал». Все-таки депрессия его одолела. Я выжила, а он не смог.
Родители Стаса устроили поминки в ресторане. Туда пришли все друзья Стаса, все наши друзья, хорошие девочки, с которыми он начинал учиться в мединституте, Саша Родин надел все свои ордена, Толя Толстиков был при большом параде. Почти все присутствующие просили слова, о Стасе было сказано много хорошего. Я сказала, что Стас – человек особенный. Мир жесток и несправедлив, мы все это знаем и хорошо чувствуем, но приспособились и как-то живем в этом мире. А Стас не мог, все несовершенство мира он как бы тащил на своих плечах. Жестокость мира застряла у него как кость в горле, ни проглотить, ни выплюнуть. Это его и убило.
Отец Стаса потом спросил у нас: «А кто был этот в орденах?» Мы сказали: «Писатель». «А кто был этот важный господин в дорогом костюме?» Мы сказали, что это друг Стаса и наш друг, видный сотрудник Министерства финансов. Отец Стаса сказал: «Если бы я знал, что у Стаса такие друзья…». Он думал, что друзья Стаса – какие-то асоциальные элементы. Если бы он знал, как обстоит на самом деле, то легче было бы не только ему, но и Стасу. Отец меньше донимал бы его своими нравоучениями.
Естественно, что, когда Стаса не стало, мы с Леной почувствовали себя ответственными за Асю. Первое время она жила у нас. Она оставила школу и поступила в педагогическое училище, которое находилось в десяти минутах ходьбы от нашего дома, так что жить у нас ей было удобнее, чем у себя в Строгино. После училища она стала работать в школе, но не в обычной школе, а в вальдорфской. Это особая педагогическая система, очень интересная. Работая в школе, она поступила на филфак педагогического университета на вечернее отделение. Я уже рассказывала, как готовила ее к вступительным экзаменам. А потом я вместе с ней еще раз с большим удовольствием и интересом прошла весь университетский курс. Мы вместе писали курсовые работы и дипломы. Годы учебы Аси в университете стали для меня счастливыми годами. Ася стала педагогом, причем прекрасным педагогом, она учитель от Бога. Мне очень интересно говорить с ней о ее работе и о ее учениках.
Я любила Стаса и многим ему обязана. Я должна была бы хотя бы написать о нем большой хороший пост, чтобы вы тоже его полюбили. Но я это не умею, вот критиковать – это пожалуйста, а воспевать, хвалить – это у меня не получается.
Продолжение следует.
Для тех, кто хочет поддержать блог, вот реквизиты моего счёта в Сбербанке
ПАО СБЕРБАНК
БИК 044525225
КОРРСЧЁТ 30101810400000000225
НОМЕР СЧЁТА 42306810138310113934
ТАРЕЕВА ЭНГЕЛИНА БОРИСОВНА
А вот два других способа:
paypal.me/tareeva1925
money.yandex.ru/to/410017240429035
Нам позвонили знакомые и сказали, что для трехлетней девочки их друзей нужен отоларинголог гомеопат. Не знаем ли мы, где найти такого. Мы знали. Со мной в ЦНТБ по архитектуре и строительству работала дочь одного из самых известных гомеопатов в городе. Девочку вылечили, а её папа счел своим долгом лично прийти к нам и поблагодарить. Он пришел. Его звали Стас, а его трехлетнюю девочку Ася, вы её знаете по её дипломной работе о Василии Аксёнове и Эдуарде Лимонове. Стас пришел и больше уже не ушел, был с нами до последнего дня своей жизни. Стас был органический прирожденный маргинал, нигде не учился и не работал в штате. Он был умный, способный, образованный, к тому же красивый, но ничем не мог заниматься систематически. Он три раза поступал в мединститут, всякий раз проходил по конкурсу и его принимали, он начинал учиться и бросал. Когда в очередной раз бросил, то загремел в армию. Отслужил. Кажется, тогда служили три года, чуть ли не в ВДВ. Так же было с работой. Он не мог работать на одном месте. Он перебивался случайными заработками, от писания статей до фарцовки иконами. Это его занятие нас очень тревожило, оно граничило с криминалом. Теперь криминал пронизывает всю нашу жизнь и это кажется вполне естественным. А тогда между законопослушными гражданами, которые работали на предприятиях или служили в учреждениях, и теми, кто жил иначе, была пропасть. Иконы разыскивали в деревнях, покупали их у верующих старушек, а чаще – у наследников этих старушек, разыскивали в заброшенных церквях, но Стас этим не занимался, он занимался продажей икон. Приносил и показывал нам некоторые иконы. Как-то ничего стоящего я у него не видела.
Стас говорил, что, придя к нам, он «попал в доброту». У него была одна особенность, в нем совершенно не было агрессивности. Агрессивность есть в каждом человеке, она биологична и необходима, но у Стаса её не было. Вот такой у него был врожденный дефект. Естественно, что с этим дефектом он очень нуждался в доброте. А еще он был борец за справедливость, боролся за неё своими оригинальными способами. В то время государственного и бытового антисемитизма Стас наклеил себе на джинсы на коленку вырезанную из желтой ткани шестиконечную звезду – и так ходил. Мы слышали, что, разговаривая по телефону со своими деловыми партнерами, он называет себя Лазарь Израилевич. Стас был внештатным корреспондентом, мы не очень понимали, какого издания. У него была книжечка «Пресса». Для своего издания он писал, кажется, о геологах, которые вели разведку на нефть в Туркмении. Собирая материал для статьи, летел в самолете с пограничниками. Пограничник сказал, глядя на Стасову коленку: «Ты хоть прикрой эту звезду ладонью. Смотреть страшно, ты нас ставишь в неловкое положение».
Стас был членом литературного объединения СМОГ (у этой аббревиатуры есть несколько расшифровок: «Союз молодых гениев», «Самое молодое общество гениев», лозунгом которого был: «Смелость, Мысль, Образ, Глубина»). Я считаю, что деятельность СМОГа еще ждет своего исследователя, многие современные известные писатели прошли через него. К СМОГу одно время принадлежал и Э. Лимонов. Стас был с ним знаком и дружен. Лимонов тогда зарабатывал шитьем мужских брюк на заказ. Стас уговаривал Игоря сшить у Лимонова брюки и хотел привести его к нам домой. Игорь был хорошо сложен, и на нем прекрасно сидели готовые брюки из магазина, не было надобности шить их на заказ. Что же касается того, чтобы принять Лимонова у себя дома, то у нас как-то не возникло такого желания. Лимонов тогда писал только стихи, Стас их нам показывал, они нас не заинтересовали. Очень много лет спустя я прочла роман Лимонова «Это я, Эдичка» - он мне очень понравился и я вспомнила о несостоявшемся знакомстве. Но не пожалела о том, что знакомство не состоялось. Если бы я была с Лимоновым знакома, то не смогла бы объективно оценить его роман. Правильно говорят, что нет пророка в своем отечестве. Может быть, дело в том, о чем писал Пушкин: «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботах суетного света он малодушно погружен... И меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он». Вот когда ты лично знаком с поэтом и хорошо чувствуешь все его человеческое ничтожество, то, читая его стихи, ты не можешь от этого отстроиться и понять, что перед тобой великий поэт. Я всегда недооценивала творчество своих друзей. А когда Юз Алешковский сказал мне, что собирается писать прозу (до этого он только стихи писал), я честно сказала ему, что у него ничего не выйдет, не стоит даже пытаться. Вот таким я оказалась плохим предсказателем. Сейчас у меня на полке стоит четырехтомное собрание его прозы.
Стас еще посещал литературное объединение при каком-то рабочем клубе. Руководил этим объединением Эдик Иодковский. Я знала Эдика еще по Станиславу. Его мама одно время была главным инженером на заводе, где моя мама заведовала лабораторией. Эдик приезжал к маме на каникулы. Постоянно он жил с бабушкой в Москве, а до этого жил с отцом во Львове. И как все львовяне говорил по-польски. В Станиславе 16-летний Эдик подружился с моим братом Феликсом, и Феликс заразил его своей любовью к поэзии. До знакомства с Феликсом Эдик прочел только те стихи, которые требовалось прочесть по школьной программе. А подружившись с Феликсом, он полюбил стихи и стал писать их так же, как Феликс. В частности, переводил на русский польских поэтов. Учась в МГУ, я опять встретилась с Эдиком. Мы учились с ним одновременно. Но об Эдике я уже в нашем ЖЖ рассказывала. К моменту знакомства со Стасом я об Эдике давно ничего не слышала, и мне было интересно узнать, что он руководит литобъединением в рабочем клубе. Я сказала: «Эдик у вас в мэтрах ходит?» Стас сказал, что не то, чтобы он считал Эдика мэтром, но надо же ходить куда-то, где можно поговорить о литературе.
Мы со Стасом подружились. Стас был на 10 лет старше Лены и, следовательно, почти на 20 моложе нас с Игорем. Но он считал, что он посередине между нами и Леной, но чувствует себя нашим ровесником. Стас стал бывать у нас почти ежедневно. При его неопределенных занятиях, да к тому же он еще и пил, в приличных домах его не очень принимали. А мы принимали. Как-то в двенадцатом часу ночи мы с Игорем уже лежали в постели, к нам в комнату вошла Лена и сказала, что звонит Стас и спрашивает, можно ли прийти. Мы с Игорем хором сказали: «Пусть приходит». Лена сказала: «Вы же уже спите! Я скажу ему, что вы спите, и это будет правда». Мы ей объяснили, что если бы Стас был кандидат наук или член Союза писателей, то можно было бы сказать, что мы спим, но Стас – отщепенец, и кроме нас податься ему некуда, так что пусть приходит. Стас пришел, из постели вылезла только я и провела Стаса на кухню. Он сидел небритый, с опухшим лицом, в несвежей рубашке, от еды отказался. Я сделала ему большую кружку кофе, выжала в него кусок лимона и добавила немного коньяка. Стас не отрываясь выпил всю кружку, после чего согласился съесть яичницу. Когда он ушел, я вернулась в постель и спросила Игоря: «Может быть, ты знаешь, почему я люблю Стаса?» Игорь сказал: «Знаю. Потому что он такой пропащий». И Стас нас с Игорем любил. Может быть, меня даже больше. Игорь говорил: «Стас – твой последний поклонник». Мне казалось, он меня любит потому, что мало про меня знает и принимает меня за другого человека. У меня было ощущение, что я его обманываю. Я ему сказала: «Стас, я не хороший человек, я обыкновенный человек, и я дурная, избалованная женщина». Стас сказал: «Что избалованная — это правда, но женщина и должна быть избалованная, а что дурная — это неверно».
Наш брак с Игорем Стас считал идеальным. Я ему объясняла, что это не так, что Игорю со мной непросто. Он жалуется, что всякий раз он должен соблазнять меня как в первый раз. Стас говорил, что это замечательно, что он бы очень хотел соблазнять и добиваться свою жену, но у него, к сожалению, это не так.
Отец Стаса был полковник в отставке, участник войны, кадровый военный – то, что называется «военная косточка». Он обожал Стаса, своего первенца, но понять его не мог и очень страдал от Стасовой маргинальности. У него был младший сын, который пошел по его стопам, тоже стал военным, военным врачом, был в чине капитана, но отец больше любил Стаса. Стас тоже любил отца, но боролся с этой любовью, считая отца, патриота и сталиниста, своим идейным противником, а может быть, даже классовым врагом. Когда мы с Игорем познакомились с отцом Стаса, то попытались объяснить ему, что не все люди обязаны и могут жить одинаково, и, кажется, нам удалось его немного успокоить.
Но нужно было все-таки что-то делать, как-то легитимизировать положение Стаса, и мы решили свозить его к психиатру. Несомненно, какие-то отклонения от нормы у него были. Стас не только согласился пойти к психиатру – он этому очень обрадовался. Тогда многие люди, которые не могли встроиться в советскую систему, мечтали, как пел Галич, «иметь бумажку из диспансера нервного». Стаса положили в Кащенко, и такую бумажку он получил.
Стаса полюбили все наши друзья, его нельзя было не полюбить. Его любил Саша Родин, его очень любил Толя Толстиков. Был у нас такой друг Толя, кандидат экономических наук, работал в Министерстве финансов, занимал там видный пост. Приходя к нам, он уже в прихожей спрашивал: «А где Стас?» Мы ему объясняли, что Стас вообще-то здесь не живет, у него есть свой дом, Толя понимал это, но, не застав Стаса, всегда очень огорчался.
Вечером Стас приходил к нам один, а днем обычно со своей дочкой Асей. Ася была прелестная, чертами лица похожа на Стаса, но не с темными, как у Стаса, а с золотыми волосами. Сочетание золотых волос и темных, как у Стаса, бархатных глаз – было неотразимо.
Когда Игоря не стало, друзья, как я уже рассказывала, приходили ко мне каждый день и со мной сидели. Но я не была им за это благодарна, напротив, они меня раздражали. Как они могут думать, что их присутствие может смягчить мою боль. Мне нужен только Игорь, а их присутствие лишь подчеркивает отсутствие Игоря. Но это раздражение почему-то не распространялось на Стаса. Стасу я всегда была рада. В его присутствии мне становилось чуть-чуть легче, возможно, потому, что он сам был в депрессии. Раньше я этого не замечала, потому что не знала, что такое депрессия, и не могла ее разглядеть. А теперь видела, что он в депрессии и его положение много хуже моего. Я могу лечь на тахту, повернуться лицом к стенке и отдаться депрессии. А он не может себе этого позволить. У него есть обожаемая дочь, ее нужно кормить, одевать и учить, а для всего этого нужны деньги, и их нужно как-то зарабатывать. Ася и в музыкальной школе училась, платной.
Стас бывал у меня ежедневно. Утром он звонил мне, говорил: «Энгелина Борисовна, вы еще в постели? Через 40 минут я буду у вас и накормлю вас завтраком, мы позавтракаем вместе». Вечером он тоже приходил и говорил: «Не бойтесь, я буду у вас, пока вы не примете снотворное, и уйду, когда увижу, что вы засыпаете». Я засыпала, а он уходил или оставался. Я настелила ему постель на диване в холле. А когда я дежурила в тресте Коксохиммонтаж, Стас и там у меня сидел целый вечер, приносил мне раскладушку из подсобки, устраивал меня на ночь и потом уходил.
У Игоря было много растений. У него была коллекция фиалки, коллекция кактусов и всякие другие растения и даже папирус у него был. Когда Игоря не стало, я не хотела все это сохранять, мне вообще все стало ненужным. Я уже рассказывала, что, когда не стало Игоря, я выбросила даже свою коллекцию человеческих лиц. Отнесла ее в мусорный бак вместе с нашей с Игорем перепиской. Я не хотела, чтобы, когда меня не станет, кто-нибудь читал бы эти письма. Я попросила Стаса все растения Игоря вынести и поставить возле мусорных баков. Поставить как-нибудь покрасивее, может, их кто-нибудь заберет. Стас вынес три большие плетеные корзины и сказал мне: «Я там такую икебану устроил...». Когда уходил домой, то со двора вернулся и сказал мне, что возле баков уже ни одного горшка нет, все разобрали.
Однажды, когда я засыпала, Стас сидел у моей постели. В три часа ночи меня разбудил телефонный звонок. Позвонила жена Стаса и сказала, что Стас покончил с собой. Я сказала Лене: «Что же ты не оставила его ночевать?» Лена сказала: «Я оставляла, умоляла его остаться, но он уехал». Все-таки депрессия его одолела. Я выжила, а он не смог.
Родители Стаса устроили поминки в ресторане. Туда пришли все друзья Стаса, все наши друзья, хорошие девочки, с которыми он начинал учиться в мединституте, Саша Родин надел все свои ордена, Толя Толстиков был при большом параде. Почти все присутствующие просили слова, о Стасе было сказано много хорошего. Я сказала, что Стас – человек особенный. Мир жесток и несправедлив, мы все это знаем и хорошо чувствуем, но приспособились и как-то живем в этом мире. А Стас не мог, все несовершенство мира он как бы тащил на своих плечах. Жестокость мира застряла у него как кость в горле, ни проглотить, ни выплюнуть. Это его и убило.
Отец Стаса потом спросил у нас: «А кто был этот в орденах?» Мы сказали: «Писатель». «А кто был этот важный господин в дорогом костюме?» Мы сказали, что это друг Стаса и наш друг, видный сотрудник Министерства финансов. Отец Стаса сказал: «Если бы я знал, что у Стаса такие друзья…». Он думал, что друзья Стаса – какие-то асоциальные элементы. Если бы он знал, как обстоит на самом деле, то легче было бы не только ему, но и Стасу. Отец меньше донимал бы его своими нравоучениями.
Естественно, что, когда Стаса не стало, мы с Леной почувствовали себя ответственными за Асю. Первое время она жила у нас. Она оставила школу и поступила в педагогическое училище, которое находилось в десяти минутах ходьбы от нашего дома, так что жить у нас ей было удобнее, чем у себя в Строгино. После училища она стала работать в школе, но не в обычной школе, а в вальдорфской. Это особая педагогическая система, очень интересная. Работая в школе, она поступила на филфак педагогического университета на вечернее отделение. Я уже рассказывала, как готовила ее к вступительным экзаменам. А потом я вместе с ней еще раз с большим удовольствием и интересом прошла весь университетский курс. Мы вместе писали курсовые работы и дипломы. Годы учебы Аси в университете стали для меня счастливыми годами. Ася стала педагогом, причем прекрасным педагогом, она учитель от Бога. Мне очень интересно говорить с ней о ее работе и о ее учениках.
Я любила Стаса и многим ему обязана. Я должна была бы хотя бы написать о нем большой хороший пост, чтобы вы тоже его полюбили. Но я это не умею, вот критиковать – это пожалуйста, а воспевать, хвалить – это у меня не получается.
Продолжение следует.
Для тех, кто хочет поддержать блог, вот реквизиты моего счёта в Сбербанке
ПАО СБЕРБАНК
БИК 044525225
КОРРСЧЁТ 30101810400000000225
НОМЕР СЧЁТА 42306810138310113934
ТАРЕЕВА ЭНГЕЛИНА БОРИСОВНА
А вот два других способа:
paypal.me/tareeva1925
money.yandex.ru/to/410017240429035