Как не позволить фальсифицировать историю
Предисловие к спецвыпуску «Новой газеты» 22 июня.
Узник концлагеря в Эберсвальде. Восточная Германия. Апрель 1945 г. Фото: Валерий Фаминский / частная коллекция Артура Бондаря
Утром 22 июня 1941 года молодой нарком вооружений Д.Ф. Устинов сидел в своем кабинете, закрыв лицо руками, и растерянно повторял: «Что же делать? Что же теперь делать?»
Другие люди, бывшие в кабинете, смотрели на едва одетого наркома (он ночевал на работе после ночного совещания) и молчали.
Об этом рассказал в своих воспоминаниях конструктор артиллерии В.Г. Грабин. Воспоминания были записаны в начале семидесятых, набраны и сверстаны в 1974-м и в том же году запрещены к публикации, а набор рассыпан. Книга была издана только в 1989-м.
В 1974-м бывшему наркому вооружений, а теперь секретарю ЦК КПСС, дважды Герою Социалистического Труда, кавалеру девяти орденов Ленина Д.Ф. Устинову было 66 лет. Через два года он станет маршалом и министром обороны. Возможно, влиятельному чиновнику на вершине карьеры не хотелось вспоминать о том ужасном дне и о своей растерянности в первые часы войны. Наверное, и многим другим, о которых написал Грабин, было больно и трудно вспоминать то, что было перед войной и во время войны.
И уж точно они не хотели видеть опубликованными имена людей — инженеров, конструкторов, военных, — которые исчезали на их глазах, чтобы быть убитыми в лубянском подвале.
Можно понять сановника, который не хотел, чтобы люди знали о его минутной слабости. Но дело не только в одном эпизоде и рассыпанном наборе воспоминаний. Десятилетиями правда о войне подменялась ложью о войне. Факты скрывались, катастрофы выдавались за победы, а цена победы менялась в зависимости от политического момента:
7 миллионов жизней,
20 миллионов,
27 миллионов,
40 миллионов…
В трескотне пропаганды, в самодовольном самовосхвалении исчезала та правда о войне, которую даже в разговорах с близкими не хотели вспоминать люди, прошедшие войну. Эта правда ужаса.
«Война есть продолжение политики другими средствами». За двести лет фраза Клаузевица стала расхожей. Но генерал Клаузевиц не договаривает про средства до конца. Война — это продолжение политики массовыми убийствами, расстрелами, пытками, казнями через повешение на площадях захваченных городов и в оврагах, куда взрослых с детьми гонят колоннами; война — это сжигание домов вместе с людьми, это далеко разносящийся запах горелого человеческого мяса, а также жуткий трупный запах весной, когда из-под снега всплывают тела убитых прошлой осенью. Война — это огромное, ежедневное, непрестанное калечение людей, когда им выбивают глаза, отрывают руки и ноги и распарывают животы, так что они истошно кричат, лежа навзничь в грязи окопов, в лужах и в ручьях, красных от крови. Вот эти средства. Но мы ведь и тысячной доли их не перечислили.
Война — это не только Парад победы, война — это то, что каждый день пять лет подряд было до Парада победы: три с половиной миллиона пленных к концу 1941 года, 994 тысячи арестованных и 157 тысяч расстрелянных солдат и офицеров по приговорам военных трибуналов, миллионы убитых, пропавших, сгоревших, разбившихся, исчезнувших в лесах и полях, где их черепа, кости, ботинки и медальоны находят до сих пор.
Война — это место и время, где человеческая жизнь ничего не стоит и равнозначна мусору.
Об этом не сказал военный философ Клаузевиц, но об этом не говорили и те, кто десятилетиями лепил пропагандистский образ войны.
Война — это когда человеческая жизнь, как песчинка, попадает под колеса наезжающих друг на друга гигантских тоталитарных машин. И тогда нет спасения жизни. Генерала Ивана Шепетова расстреляли в немецком застенке Хаммельбург (и не его одного). А генерала Григория Штерна расстреляли в советском застенке (точнее — в песчаном овраге на станции Барыш; и тоже не одного, а с другими военными).
Война — это генерал-танкист Николай Гольцев, попавший в плен, бежавший из плена и расстрелянный НКВД за сдачу в плен.
Война — это когда наступающие на высоту ползут по телам своих убитых товарищей и изо всех сил зарываются, закапываются в трупы, чтобы спрятаться в них от пулеметного огня.
Точная дата и место съемки неизвестны. Фото: Валерий Фаминский / частная коллекция Артура Бондаря
Война — это когда не умеющего летать летчика, прошедшего ускоренный курс обучения, выпускают в боевой вылет: «Хочешь жить — вернешься».
Война — это детский череп, найденный среди черепов расстрелянных в 1941 году в Дрогобыче.
Война не заканчивается с Днем победы, она продолжается разбитыми в щебень улицами городов, она истошно скрипит и визжит подшипниками дощатых инвалидных платформ, на которых катят по тротуарам тела-обрубки. Война оставляет после себя опустошенную страну инвалидов, вдов и сирот, надолго — а может, навсегда — травмированную страну.
Фотографы, работавшие на войне, знали, что будет принято их редакциями, а что нет, и многого не снимали. Многое снятое не шло на газетные полосы. Писатели — главного не писали. Когда Василий Гроссман в «Жизни и судьбе» попытался осмыслить то, что случилось со страной и людьми во время войны, рукопись у него изъяли, и он сказал: «Меня удушили в подворотне». Воспоминания Николая Никулина о войне тридцать лет пролежали у него в столе, опубликовать их было невозможно. Не та правда.
Берлин, Германия. Май 1945 г. Фото: Валерий Фаминский / частная коллекция Артура Бондаря
Это продолжается и сегодня, когда с самого верха на нас льются пафосные фальшивые речи о войне. «Не позволим фальсифицировать историю войны». Самый лучший и единственный способ не позволить фальсифицировать историю — полностью открыть архивы. Этого не делают именно потому, что люди, находящиеся у власти, не хотят правды о том, как возникла огромная смертоубийственная война между двумя диктаторами, война, в которую оказался вовлечен весь мир.
Снова на наших глазах власть превращает войну в свой пропагандистский барабан и пропагандистские литавры, под гром которых так хорошо грозить мнимым врагам, якобы покушающимся на нашу землю. Нет таких врагов. Никто не покушается на нашу землю. Ту огромную войну превращают в идеологическое обоснование мелких и подлых замыслов по расчленению Украины и вражды со всем миром.
Разве для этого — для новых войн, для новых репрессий, для арестов, для отравлений, для новой геополитической лжи и очередного милитаристского обмана — была одержана та великая и так дорого стоившая победа?
Одурманенные пропагандой люди носятся на машинах с лозунгами «На Берлин!» и с хохотом повторяют: «Можем повторить!» —
и сами не понимают, что таким образом издеваются над теми, кто правда дошел до Берлина и сделал все, что мог, чтобы войны больше не было.
Групповой портрет советских солдат. Точная дата и место съемки неизвестны. Фото: Валерий Фаминский / частная коллекция Артура Бондаря
В день, когда война закончилась, многие, пережившие ужас и страх, голод и отчаяние, смерть близких и дальних, видевшие гибель друзей в бою и рвы, наполненные трупами, живые и раненые, потерявшие на войне руки, глаза и ноги, — верили в то, что теперь все всё поймут и войны больше никогда не будет. Какой еще урок нужен, чтобы понять, что война не «продолжение политики», как глубокомысленно выразился в незапамятные времена в своей толстой книге генерал, а смертоубийство и варварство, людоедство и садизм, слезы и могилы, трупы и калеки? Политика, которая приводит к войне, — преступление.
Алексей Поликовский
Точная дата и место съемки неизвестны. Фото: Валерий Фаминский / частная коллекция Артура Бондаря