Невидимые крылья
Мы с ним вместе учились в Свердловске. В общаге жили вместе. Позднее я его перетянул в многотиражку «Уральский автомобиль», где сам уже работал корреспондентом. Он согласился, и дальше мы с ним, меняя разные СМИ, везде шли вместе: газеты, радио, телевидение. Я становился и главным редактором, и генеральным директором телерадиокомпании, но для него всегда был просто Миха, а он для меня – Валерка. Для него должности никогда не являлись признаком успеха. Он был всегда над суетой. И, кажется, с возрастом поднимался над ней всё выше, выше... Это уникальное свойство его натуры я всегда отмечал. Своё отношение к творчеству он объяснял просто. Поэзии подвластно всё. До всего можно дотянуться, всего коснуться, во всё углубиться и всё осмыслить с помощью поэзии. Самое бытийное и земное возвысить, самому возвышенному придать ощущение земной человеческой жизни. Земной плоти. Валерия Кузнецова не слышала и не знала широкая аудитория российских читателей. Но так ли уж это важно для русской литературы? Она теперь навсегда приняла его и оставила в своём бесконечном пространстве...
Михаил Тютёв
Валерий Кузнецов
(1947–2018)
Родился в 1947 г. в пос. Городок недалеко от Львова. С начала 60-х жил на Южном Урале. Окончил филологический факультет Уральского государственного университета. Занимался в лито «Ильменит», которое впоследствии возглавил. Первое стихотворение опубликовал в городской газете «Миасский рабочий» в 1976 г. Состоял в Интернациональном Союзе писателей. Автор единственного поэтического сборника «Последний мамонт» (Челябинск, 2005 г.). Победитель областных конкурсов «Прекрасен наш союз» в номинации «Поэзия» (2014) и «Золотая лира» (2017). Лауреат Международного конкурса им. Мацуо Басё. Произведения публиковались в коллективных сборниках «Светунец», «В нас общий нерв», в литературном сборнике Союза писателей Челябинской области «Графоман», областных газетах, журналах и альманахах.
Монолог славянского воина
Шли на запад они,
За собою тащили обозы:
Генуэзцы, косоги,
Ордынская вшивая знать...
Там колючка растёт,
Что соцветьем похожа на розы,
Только с этой поры
Её станут татарником звать...
Мы пришли с двух сторон,
Мы пришли на жестокую сечу.
Высоко лишь ваш Бог?
Вы клялись ему в вечной любви.
Только грянет рассвет,
Как сплотим мы железные плечи.
На хоругвях наш Спас,
А теперь будет Спас на крови...
Отложу две стрелы,
Две судьбы я на них загадаю.
Первый страх проглочу,
А другой загоню под кадык.
Мы вспугнули судьбу,
Как по-вашему будет – не знаю,
По-славянски она,
Это серая птица – кулик.
Время Дон перешло.
Мы вздохнули последним покоем.
Слышишь глас в небесах,
Словно клич перед боем – «На вы!».
Этот дьявольский свист,
Это мчится на встречу с тобою
Белый ангельский знак,
Что сорвался с моей тетивы...
* * *
В России быт и сумрачен, и страшен.
Но, бабушка, ведь есть и Божий суд.
Вернусь я в дом твой,
Веком ошарашен, –
Меня твои архангелы спасут.
Из райского последнего квартала,
Где глухомань прохладная и тишь,
Ты на меня взираешь, как бывало,
И пальчиком, наверное, грозишь...
Ужель и ты разбужена обвалом
И бодрствуешь
В раздумьях о стране,
Которая гудит так небывало,
Как кровь твоя калмыцкая во мне?
Гремит вдали.
Скажи, что будет с нами?
Пока внизу вершители снуют,
Архангелы куют за облаками.
Шелом и бронь
И меч они куют...
Сирин – птица сладкоголосая
Птица Сирин мне радостно скалится...
В. Высоцкий
Ты на землю приходишь из рая –
Сладкий голос и крылья перстом.
Ты приходишь. Зачем, я не знаю,
И никто здесь не знает о том.
Схоронясь возле самых градирен,
Где сурепка цветёт и бурьян,
Ты являешь свой лик, птица Сирин,
Светел образ твой, голос твой пьян.
Ты намеренно ходишь из плена,
И за чистую душу опять,
Полуптица и полусирена,
Ты готова полжизни отдать.
Но однажды, в томлении пылком,
Будешь петь ты, но с силою, влёт,
Кто-то бросит пустую бутылку
И случайно в тебя попадёт...
* * *
По-чеховски блеснёт кусок стекла
На старой Поликарповской плотине,
И жизнь идёт, и так она светла,
Что, рот раскрыв, замру посередине.
Удался день. И, кстати, он воспет
Не мной одним. На поиски букета
Мальчишка гонит свой велосипед
По замыслу рубцовского сюжета.
Одет не по-онегински народ
Под бунинскую свежесть из оврага.
По-байроновски лает у ворот
С Есениным знакомая дворняга.
Пьёт по-некрасовски – не воду и не квас, –
Лицо закинув к солнцу, пролетарий.
Он на стене оставит комментарий,
Что любит он, но, кажется, не нас.
Промышленно вздымается труба,
А вот бездымье – верный знак застоя,
Где жизнь моя, по классику – борьба,
По-лермонтовски требует покоя.
Последний мамонт
Когда меня бульдозеры отрыли,
Сломать, конечно, кто-нибудь да мог
Огромные, невидимые крылья,
Что в миг ухода мне доверил Бог.
Я уходил.
Внизу вопило свинство.
Но мамонт я!
И верх всегда брала
Слоновья сила нашего единства,
И вновь она меня приподняла!
Нет, не числом сильны шакалы эти.
Не их клыки меня свалили с ног,
А мысль, что я на этом белом свете
Нелепо так и глупо
Одинок...
* * *
В этой богом забытой глуши,
Словно свёрнутый в трубочку свиток,
Расправляются фибры души
После множества тщетных попыток.
Отворил я обитель ключом,
И какая здесь, к чёрту,
Обитель!
Свет возжёгся над правым
Плечом,
Там, где должен быть
Ангел-хранитель.
Тишина,
Словно тонкая лесть,
Заменяет мне грохот над ухом,
Это, видимо,
Только и есть –
Торжество моей плоти
Над духом…