Хотите, я вас в Гарлем приглашу, и вас там ночью негры изнасилуют! - черная сперма в мордовии

Россия — это страна молитвы

На минувшей неделе Мордовию посетил выдающийся русский журналист, писатель и общественный деятель Александр Проханов. В течение трех дней он искал в республике русскую мечту, суть которой сформулировал на встрече с журналистами. Как она выглядит и можно ли ее достичь? В числе прочих вопросы писателю задавал и корреспондент «ВС».

— Вот уже год я двигаюсь по России. Придумал себе программу под несколько высокопарным названием «В поисках русской мечты». Мне совершенно ясно, что без мечты не существует народа, не существует народной истории. И все народы, и огромные, и крохотные, имеют свою мечту. Мечта сберегает народ, сопутствует ему во всех его драмах, во всех его трагедиях, победах, озарениях. Мечта не кончается! Она недостижима. Достижима только цель. Русская мечта, как я ее определяю, звучит примерно так: «Храм на холме». Американская мечта — это град на холме или крепость на холме. Американцы доминируют над всем остальным миром. Они установили на высокой горе величие своей имперской истории и следят за поведением народов, живущих в долинах. Если американцам кажется, что в этих долинах возникает некая смута, они этих смутьянов укрощают, вплоть до того, что посылают на них крылатые ракеты. А Россия — это страна, которая сформулировала свою историю и судьбу устами самых выдающихся своих представителей, которые возникали в нашей истории на разных ее этапах. Сформулировали эту мечту как храм! Ведь что такое храм? Храм — это, по существу, образ царствия небесного. Люди строят храм, приходят туда, чтобы помолиться, достичь высших чертогов Царя небесного.

Россия — это страна молитвы, стремящаяся обрести идеал существования в царствии небесном. Достижима ли эта мечта? Думаю, что достижима. Во всяком случае, об этом думали и верили в это самые великие русские люди. Начиная от русских сказочников, которые относились к живой и мертвой воде не как к сказке, а как к некой реальности. К этому так же относились наши великие православные мистики, такие, как старец Филофей, создавший теорию Москвы — третьего Рима, и великий мордвин Патриарх Никон, основавший новый Иерусалим в Подмосковье. К идее достижимого бессмертия относились русские писатели, верившие, что Россия — это святыня. Об этом же мечтали большевики. «Купание красного коня» Петрова-Водкина — это икона молодого, раннего большевизма. Словом, русская мечта, связанная с храмом на холме, присутствует во всех наших землях. Русских и нерусских. Если для православных людей храмом является наша церковь с крестами, то в Марий Эл, где я был недавно, этим храмом является священная роща. Таким образом, каждый мой вояж, а их было уже двадцать, — это тоже поиск русской мечты.

— Александр Андреевич, как вы считаете, может быть, нам тоже стоит мечтать о граде на холме, как это делают американцы, а не о храме?

— А вы думаете, у американцев нет проблем? Хотите, я вас в Гарлем приглашу, и вас там ночью негры изнасилуют! Зачем идеализировать Америку? Нам не подходит их мечта. Нам подходит образ храма на холме, который вечно соперничает с градом. Эти две мечты несовместимы! Отсюда и наша непрерывная конфронтация. Все мечтают о дружбе с Америкой, но она возможна на определенных условиях. Например, Россия освобождается от своих ракет. А потом таинственным, странным образом, какой бы ни пришел в России правитель, опять начинаются ссоры, споры. Возможно, это споры за ресурсы или за силовое доминирование в определенных частях света, но это — споры глубинных кодов. Это споры мечтаний.

— На чем, по вашему мнению, сегодня должна сконцентрироваться отечественная патриотическая пресса?

— Знаете, я ведь прошел период нигилизма, скептицизма, отрицания, сарказма, злой иронии ельцинского времени, которое уничтожило мою красную империю. Но с определенного момента, когда я увидел, что кончилось безвременье, и эта черная дыра 90-х годов начинает странным образом преодолеваться, и мы опять начинаем выстраивать наше государство, я счел для себя больше невозможным отрицать. Мне хотелось утверждать, хотелось ловить эти ритмы, этот тайный трепет, который мы ощущаем при рождении нашего нового царства, и все делать для того, чтобы оно состоялось. Чтобы эта энергия света, ради которого Господь и создал Россию, восторжествовала. Это не значит, что я превращаюсь в кафедрального проповедника, просто сегодня я вижу вокруг себя такое количество тьмы, которое изливается в общественное сознание. Причем эту тьму изливают и мои извечные либерально настроенные противники, и патриоты, мои друзья. Что-то сломалось в их миросознании. Это крымское солнце стало туманиться, и мои друзья, которые вчера ликовали по поводу крымского чуда, сегодня опять наполнены неверием, скептицизмом. Они швыряют в Кремль булыжники, и, по существу, они выглядят разочарованными, отчаявшимися. Я не позволяю себе этого делать. Вот погибли подводники, а ведь была еще более страшная катастрофа «Курска». И сегодняшняя гибель рифмуется с той трагедией. Как бы не весь «Курск» затонул, его экипаж продолжает погибать. Интересная вещь, когда случился Чернобыль, это трактовалось как знак конца советской эры. Это была демонстрация трагического завершения эпохи. Действительно, Чернобыль случился на нисходящем витке таинственной русской синусоиды. А когда погиб «Курск», поначалу казалось, что с его гибелью погибла великая красная идея. Ведь «Курск» — это была мощная советская лодка. Эта трагедия должна была повергнуть в отчаяние наше бедное население. Но этого не случилось. Эта беда сплотила народ. И левых, и правых, и толстосумов, и бедняков, и власть, и Путина, и либералов. И «Курск» стал началом строительства нового государства. Один из моряков «Курска», погибая в хвостовом отсеке, написал записку своим близким и всем нам. Там было написано: «Не надо отчаиваться!». Это грандиозная записка, она, может быть, сильнее всех священных текстов. Кругом кромешность, беда, злодеяния, кругом ворье, гибнущие ценности, но не нужно отчаиваться. Надо всему этому противопоставлять энергию света, веры, энергию русской мечты. Мне кажется, сливаться в общее рыдание беды, случившейся с Россией после 2014 года, неверно. Надо сражаться. По-ушаковски, до победы.

— Вы полагаете, что у России особый путь развития, но как, по-вашему, следует нам брать что-то лучшее из западной и восточной цивилизаций?

— Вот скажем, когда рубят голову топором, то лучшее из этого — острота топора, а худшее — когда башка отлетает. И вы не отделите остроту топора от отлетающей головы. Поэтому невозможно взять все хорошее и оставить все плохое. Возьмите сталинскую индустриализацию. Голод, надрыв, ужас, кошмар, но так создавалась победа. Ну как можно отделить эту страшную индустриализацию и сталинскую диктатуру, за счет которой в первые месяцы войны была перевезена вся техника на Урал, от победного шествия русских танков на Курской дуге?! Не отделишь! И отделять не следует! У России особый путь. Его стараются сделать не особым, а он все равно особый. Уж казалось бы, все сделали после 1991 года, чтобы Россия шла не особым путем. Памятники снесли, заводы разгромили, все комитетчики, которые ссылали инакомыслящих в мордовские лагеря, перешли в банки, а мы опять, упершись, идем другим путем. Хочется идти по Бродвею, ан нет, все время по мордовским дорогам приходится идти! Тайна этого кроется в антологии. Недаром наш постмодернист Владислав Сурков недавно выдавил из себя эту статью о глубинном народе. Как ни стараются элиты прививать ему западные культурные коды, народ опять выдавливает на поверхность Сталина.

— Как вы относитесь к тому, что у нас в стране сейчас отсутствует общенациональная государственная идеология?

— Мы делаем эту идеологию. Это идеология русской мечты. Что такое идеология? Это — рассказ о том, какими должны быть цели государства и как к этим целям идти. И идеология русской мечты показывает, к чему стремятся русские люди на протяжении всей своей истории. К идеальному бытию. И в этом идеальном бытии, если оно идеальное, должна быть побеждена смерть. Русская мечта — это борьба со смертью, борьба с тьмой. Ведь Россия — это огромная фабрика по переработке мировых отходов. К нам валится такое количество всяких гадостей. Самые большие гадости — это нашествия, которые нам приходится перемалывать, превращать тьму в свет, тратя на это 25 миллионов наших лучших жизней. А иначе не получается. Такая вот задуманная Господом страна, которая принимает на себя все эти удары мира, отражает их, тем самым спасая мир. Вот мой батюшка погиб под Сталинградом. Хотелось бы, чтобы он не погибал, а продолжал преподавать историю. Но не получилось! Взял винтовку и пошел воевать!

— Вы упомянули о булыжниках, которые летят в Кремль со стороны как ваших сторонников, так и ваших противников. Но, по-вашему, Кремль не заслуживает, чтобы эти булыжники в него летели?

— Кремль не заслуживает того, чтобы в него кидали булыжники. В нем может быть один обитатель, а потом прийти другой. Кремль — это вместилище огромных русских сил. Это — икона! Хотите вы этого или нет, но после 1991 года было создано новое государство. И создал его Путин! Были построены новые храмы, укрощены чудовищные теракты, начинает создаваться новая экономика, был возвращен Крым. И государство продолжает восстанавливаться. И кидать в него булыжники… Что, пенсионная реформа вас не устраивает?! Но государство ведь исходит из той реальности, которая есть. Мне кажется, что следующим этапом строительства государства должен стать великий проект очищения. От помоек возле городов, от воров, мерзавцев, очищение истории от различных фейков. И я все, что могу, делаю для того, чтобы этот процесс начался как можно быстрее. А булыжники пусть кидают. Эти люди сидят возле своих компьютеров, и никто из них не поехал сражаться на Донбасс.

— Поиски храма на холме в Мордовии вы начали с санаксарского монастыря в Темникове. Какие впечатления у вас остались от посещения этого места и знали ли вы о Темникове раньше?

— О Темникове я знал. Я был в свое время в Сарове, и, пообщавшись там с атомными бомбами, я сел на машину и поехал к Ушакову в Темников. Конечно, я знал, что безжалостные жители этого города сожгли мою приятельницу Алену Арзамасскую. Я их спрашивал, зачем они это сделали? Они мне отвечали: «Ведьма!». Но это меня не огорчило, потому что она действительно ведьмой была. Мордовские женщины — это ведьмы! И вот сейчас слушал хор, там было пятнадцать певиц мордовских, они были все в своих ведьминских нарядах, они пели колдовские песни. И я сначала думал: «О, сколько ведьм!». А потом, заслушавшись, понял: «Богини!». И вот там, в Темниковском районе, я почувствовал эту силу. Силу земли, силу колдовства мордовского. Эта сила связана с Ушаковым. Ведь там произошло уникальное, на мой взгляд, явление. Вот был великий адмирал, который побеждал турок, он прожил славную жизнь, был любим императрицей, а потом умер и похоронен был там же. И пролежал в могиле два века. А потом его причислили к лику святых. И он ожил! Было второе рождение Ушакова. И это второе рождение превратило его не просто в гения места, а в покровителя всей мордовской земли.

— За три дня, что вы провели в Мордовии, вы многих людей спрашивали об их мечте. Но вы можете сказать, в чем заключается ваша мечта?

— Моя недостижимая мечта заключается в том, чтобы вдруг перед тем, как мне уже уйти из этого мира, ко мне пришли все мои любимые и близкие, которые сейчас лежат в могилах. И мама, и батюшка, и бабки, деды. Хочу, чтобы они хоть ненадолго воскресли и встали рядом со мной.

— В одной из ваших книг описан эпизод, когда во время войны в Чечне русские спецназовцы бьются с чеченскими боевиками. Они убивают друг друга, и их души вылетают вверх и там соединяются в братских объятиях. Понятно, что высший смысл описанного заключается в том, чтобы народ объединился вне зависимости от этнических особенностей. Видите ли вы какие-либо предпосылки для этого?

— Сейчас очевидно, что эта страшная война, эта рана заживает. Конечно, осталось наследие, но я вам скажу, что эта война была прекращена Путиным и Ахматом Кадыровым. И они совершили нечто такое, загадочное для меня, что остановило и чеченский народ, и русский на краю пропасти. И эта остановка произошла, может быть, в самый последний момент. Может быть, через две недели было бы уже поздно.

— Значит ли это, что и на Украину есть аналогичная надежда?

— На мой взгляд, да. Все государства, которые выпали из красного гнезда, строят свою новую государственность на неприязни или откровенной ненависти к России. А когда мы возмущаемся по этому поводу, я говорю, что мы сами согласились на распад Советского Союза. Их выкинули, как нашкодивших собак, из дома. Это была политика Ельцина, который говорил, что эту империю нужно разрушить. А они упирались, они не хотели уходить. А мы их ногами выкидывали! А сейчас пеняем, что они строят свою государственность на ненависти к России. Сами виноваты! И пока мы не скажем честно себе самим, что проблема сегодняшнего Донбасса лежит в Беловежской пуще, мы не сможем нащупать пути к урегулированию.

— А какими вам видятся пути к урегулированию на Донбассе? Ведь там пять лет идет война. Люди, которые там живут, считают, что Россия их предала. Их убивают, стрелять в ответ на дают, и при этом все кричат, что нужно решать все миром.

— Понимаете, я ведь не политик, я — писатель, журналист. Но я думаю, что Россия сначала должна признать независимость этих республик, как это было сделано с Абхазией и Южной Осетией, а потом — принять в состав России. Тогда бомбежки прекратятся. Конечно, усилятся санкции, но они и так уже на пределе. И это будет нам уроком, и мы искупим свою вину! Но я тоже здесь не до конца откровенен. Ведь когда после дебальцевского котла началось наступление ополченцев, Россия их остановила, и они не взяли Мариуполь. И половина Донбасса осталась под контролем Киева. Поэтому сейчас я вижу только один путь: признать, принять в состав России и работать всеми средствами, в том числе силой пропаганды и спецслужб, на оставшихся территориях — Харьков, Днепропетровск, Одесса…