Мой друг Александр Родин. Продолжение 4.
В предыдущих постах я писала о Саше все самое хорошее, а теперь буду писать вообще всё…
Я уже писала, что Саша пошёл в армию прямо со школьной скамьи и попал на самую страшную войну — на Финскую кампанию. А теперь я хочу, чтобы вы себе это образно представили. Мальчик из интеллигентной московской семьи, к тому же еврейской, оказывается в армии среди ребят, в основном деревенских, тогда у нас сельского населения было больше, чем городского… Это люди другого воспитания, с другим жизненным опытом, с другими привычками, вообще другого образа жизни. То, что на войне есть прямая угроза жизни, это для них, также, как и для Саши, новая ситуация, но тяготы войны, труд войны, для них привычный. Они с детства привыкли к тяжёлому физическому труду и к жизни в полевых условиях. Во время сельскохозяйственных работ с ранней весны до поздней осени они жили в полеводческих бригадах, в палатках, шалашах и пр. и спали на земле. А Сашу, любящая мама до самого ухода в армию укладывала спать, целовала на ночь и подтыкала со всех сторон одеяло, чтобы мальчику было тепло. Так что условия в армии для всех были одинаковые, но воспринимались они, действовали они на Сашу и его окружение по-разному. То что для них было привычным, для Саши было экстремальным.
Саша преодолел все эти трудности и с ребятами он подружился, и дружба с некоторыми из однополчан сохранилась до конца жизни. Его однополчане навещали его в Москве, с одним из них, Николаем, рабочим из Орехово-Зуево, я была знакома. А после финской войны была Великая Отечественная война и этот кровавый ужас продолжался целых шесть лет без передышки. Я хочу сказать, что не может человек, пережив 6 лет таких испытаний и чтобы в голове у него что-нибудь не переклинило, и не появилось бы какое-нибудь отклонение от нормы. Сашино отклонение от нормы, сашин психоз, заключался в том, что он не мог, оказавшись с женщиной наедине, не начать к ней приставать, причём к любой женщине. Вот такая у него была военная травма. А женщины не понимали, что это военная травма, что он пристаёт к каждой женщине и чувствовали себя избранницами. Каждая думала, что это именно она вызывает у Саши желание, а может это даже любовь. А так как Саша, как я уже писала, был очень привлекательным мужчиной, то женщины охотно уступали его желанию, ожидая серьёзного продолжения. Таким образом, Саша часто оказывался в очень непростых ситуациях, чреватых неприятными последствиями и для него и для женщины. Я рассказывала, что вольнонаёмный корректор, которая работала до меня уволилась, так вот, для её ухода была очень серьёзная причина. Этот корректор была женщина немного за 30, звали её Мария Лукьяновна и была она замужем за секретарём станиславского горкома партии. Когда они с Сашей остались в корректорской наедине, может быть не в первый день, Саша знал, что она замужем и знал за кем… Но если не в самый первый день, то в один из первых дней, Саша её обнял и она его не оттолкнула. С этого дня они уже придавались любовным утехам с 12 часов дня до двух ночи с небольшими перерывами на чтение корректуры. Дверь они запирали, но вся редакция об этом знала, перегородки были тонкими, да и всегда запертая дверь вызывала подозрение. Муж Марии Лукьяновны вскоре догадался, что у его жены кто-то есть, почувствовал это. Он понял, что она изменяет ему с кем-то в редакции газеты, где проводит больше половины суток, на встречу в другом месте у неё просто времени нет. Он стал думать, кто в газете любовник его жены, перебирал и вычислял. Сашу он в расчёт не принимал, не мог предположить, что это солдат и корректор. Он искал среди офицеров и литсотрудников. И остановился он на Игоре Урманове. Игорь считался в редакции талантливым поэтом и в городе его знали, как поэта, а как писал Маяковский «девушкам поэты любы...». Ну и внешне Игорь был достаточно привлекательным. Муж Марии Лукьяновны, хоть и был секретарём горкома, не стал привлекать Игоря к ответственности по партийной линии… Он просто, как обыкновенный мужчина, подкараулил ночью Игоря на улице и избил. Мужик он был здоровый, сбил с ног не ожидавшего нападения Игоря, поверженного соперника пинал ногами и молотил кулаками. Игорь не мог понять, кто это и за что на него набросился, кричал и звал на помощь. К счастью разъярённый обманутый муж всё же его не прикончил, оставил ему жизнь. В редакции скоро разобрались в смысле этого происшествия и можете себе представить, какое это вызвало всеобщее веселье. Веселились долго, я пришла в редакцию через несколько месяцев после этой истории, а мне её рассказывали и хохотали.
Я столкнулась с этой, сашиной особенностью, результатом, как я считала военной травмой, до того, как я пришла работать в газету. Как-то в праздничный день, кажется это было первое мая, мы с Сашей пошли погулять в городской парк. Был ясный солнечный весенний день, но вдруг надвинулась чёрная туча и хлынул дождь. В предгорьях так бывает. В Станиславе говорили «эта туча за горы зацепилась»… Мы с Сашей побежали в поисках укрытия и вбежали в вагончик, из которого торговали мороженым. Мороженого и мороженщицы там не было, а дверь была открыта настежь. Мы вбежали в эту дверь, очень довольные, что спаслись от дождя. Я села на стол, а Саша на стул рядом со столом. Мы продолжали разговор, говорить с Сашей всегда было очень интересно и вдруг Саша сгрёб меня со стола себе на колени и стал обниматься-целоваться. Я вырвалась и выбежала на дождь. Саша вышел за мной, тут, кстати и дождь кончился и мы пошли домой. Я не знала, как мне быть, как мне реагировать на эту его внезапную странную выходку, я сказала, что не понимаю, что это вдруг на него нашло, что от кого, от кого, но от него я никак этого не ожидала и что он поставил меня в трудное положение. Вот что мне теперь делать? Я должна оскорбиться и порвать с ним отношения навсегда, но мне это делать не хочется. Я очень дорожу нашей дружбой, он важный человек в моей жизни, он мне многое открыл и вообще со встречи с ним у меня началась другая, более интересная жизнь… Поэтому я готова его простить, навсегда забыть, то, что было в вагончике, но он должен пообещать мне, что это не повторится. Саша пообещал и сдержал обещание, но мы с ним никогда не оставались в помещении наедине. А когда я стала работать корректором, это начало повторяться. Я как-то сразу поняла, что здесь что-то не так… Это настолько противоречило всей сашиной личности, что мне было ясно, что это не Саша ко мне пристаёт, а что это проявление какого-то психоза. Это безумие, над которым Саша не властен, оно сильнее его. Мы с ним это обсуждали, я говорила, что неужели он никак-никак не может взять себя в руки и не мучить меня и себя. Он говорил, что не может. Говорил: «Ты рядом, такая молодая и чистая...» , но я уже понимала, что если бы я была «не молодая и не чистая», было бы то же самое. Я рассказала всё Феликсу. Мой брат из института шёл не домой, а к нам в корректорскую, кстати, институт был рядом с нашей редакцией, и сидел у нас до позднего вечера. Он здесь занимался, я на электроплитке на большой сковороде жарила картошку с луком, жарила яичницу и мы втроём обедали.
У меня мужчины, которые готовы переспать с любой женщиной, лишь бы она разрешила, вообще вызывают брезгливость. Мне нравятся мужчины, внимание которых нужно заслужить, нужно поработать, чтоб он тебя заметил, чем-нибудь блеснуть, быть интересной личностью, чтобы он тебя захотел, как женщину. Таким человеком был мой муж. Но у него тоже была военная травма, только с обратным знаком, когда началась война ему не было 14 лет, а когда она кончилась, не было восемнадцати. Все мужчины были на фронте, одинокие женщины тосковали по мужскому вниманию… А Игорь был высокий, красивый и казался старше своих лет, война сделала его взрослым. И окружающие женщины хотели и ждали от него чего-то, что он сам не очень понимал и что не было ему нужно, во всяком случае в таком количестве, как это стало для него доступно. У меня тоже была военная травма, такая же, как у Игоря. Поэтому мы так с ним хорошо сошлись.
Но вернёмся к Саше. Когда я в корректорской столкнулась с этой сашиной особенностью, мне стал понятен эпизод из времён моей работы в библиотеке, который тогда меня очень удивил. Саша очень бурно прореагировал на некое событие, которое и событием-то не назовёшь. Я пожалуй, расскажу тот случай…
В библиотеке у нас был читатель, который очень любил французскую литературу и вообще всё французское. Он был убеждённый франкоман и мы с Женей прозвали его Француз. Однажды он уходил из библиотеки последним, помогал мне запирать дверь и предложил мне прогуляться по парку. Был прекрасный ясный солнечный летний вечер, после духоты библиотеки парк манил и я приняла его предложение. Француз сказал, что ему нужно зайти в гостиницу, положить книги, не таскать же их по парку. В Станиславе гостиницы тогда использовались для постоянного проживания военных и специалистов, приехавших с Востока на временную работу. Француз сказал: «Зайдите ко мне в номер, вы наверно номеров гостиницы никогда не видели». Я и вправду никогда не была в гостинице, мы зашли в номер, Француз положил книги и мы пошли в парк. Мы гуляли по парку, как-то быстро стемнело… А в Станиславе днём была советская власть, а ночью ее не было. Как только стало темно, парк мгновенно обезлюдел. С разных сторон парка слышался свист. Свистели громко, что-то этим свистом хотели сказать. Француз испугался, сказал, что же нам делать? Я сказала, что делать ничего не нужно. Он должен взять меня под руку и мы с ним спокойно, медленным шагом пойдём к выходу из парка. Прогуливающаяся парочка никого не интересует, и нас никто не тронет. Мы пошли, но через минуту Француз сказал, что идти нельзя, нужно спрятаться. Он полез прятаться в кусты и меня потащил и усадил меня прямо на куст жгучей крапивы. Ему было хорошо, он был в брюках, а я с голыми ногами в маленьких трусиках. Я заорала от боли и выскочила из кустов. Француз вышел за мной, мы спокойно вышли из парка, но Француза я после этого запрезирала. В нашей семье и вообще в окружении моих родителей очень ценили то, что называется «личная храбрость», трусость считалась смертным грехом, меньшим, чем предательство, предательство это был самый страшный грех, но может быть не меньшим, чем убийство. Эту храбрость в нас воспитывали. Человек не может совсем не испытывать страха, страх — это проявление инстинкта самосохранения, но даже когда испытываешь страх, нужно вести себя так, как будто ты ничего не боишься. Мне легко было вести себя так, потому что я на самом деле ничего не боялась. Может быть у меня не хватает воображения, чтобы представить себе какое-нибудь грозящее мне несчастье. В Станиславе я спокойно ходила по бандеровскому городу и в Киеве в последние месяцы войны, когда был разгул преступности, я спокойно ходила по городу по ночам.
Помню как-то был такой случай вскоре после нашего приезда в Станислав… Мы тогда жили в общежитии Облздрава, маму направили в Станислав заведовать библиотекой медицинского института. Вот среди ночи в общежитие пришли женщина-врач и с ней какой-то посторонний мужчина. Они пришли с вокзала, при подъезде к городу их состав обстреляли и они пришли возбуждённые, как это бывает с людьми, избежавшими смертельной опасности. Женщина должна была остановиться в этом общежитии, а мужчина был её случайным попутчиком в поезде. Мужчине нужно было домой, он говорил, что дома его ждут и беспокоятся, очень переживал за своих домашних, но идти домой боялся. Я сказала, что он только что прошёл через весь город, а теперь до дома ему не так уж далеко и он почему-то боится. Он сказал, что через город он шёл не один, я сказала, неужели эта женщина, если бы что-нибудь случилось, могла бы вас защитить , он сказал, что конечно не могла бы, но всё-таки вдвоём не так страшно. Я спросила: «Всё равно, с кем вдвоём?» он кивнул. Я сказала: «Ну тогда я вас провожу» и я его проводила. И мама против этого не возражала. Этот поступок оказался для меня очень выгодным, я уже рассказывала об этом. Родной брат этого человека был самым знаменитым парикмахером в Станиславе, варшавский парикмахер пан Адась. Про пана Адася и мои отношения с ним я уже рассказывала в нашем ЖЖ.
Но я опять отвлеклась, я хотела рассказать про сашину реакцию на мой рассказ о прогулке с Французом. Его не удивила и не возмутила, и не показалась смешной трусость Француза, но его страшно возмутило, то что я с Французом зашла к нему в номер гостиницы. Его возмущению не было предела, он прямо таки кричал: «Как ты могла это сделать?! Ты что, не знаешь, какие женщины ходят к мужчинам в номера?! Он мог тебя принять за кого угодно...» Саше трудно было себе представить, что Француз в номере гостиницы ко мне не приставал.
Но вернемся к Саше. После демобилизации, уже в Москве, Саша продолжал попадать в трудные и неприятные ситуации, связанные с тем, что я называю его психозом. Я была единственной его знакомой женщиной, которой удалось с ним не переспать, и поэтому я была на особом положении. Когда я приехала в Москву, Саша рассказал мне о своих похождениях, о своих трудностях и попросил помощи.
Продолжение следует.
Для тех, кто хочет поддержать блог, вот реквизиты моего счёта в Сбербанке
ПАО СБЕРБАНК
БИК 044525225
КОРРСЧЁТ 30101810400000000225
НОМЕР СЧЁТА 42306810138310113934
ТАРЕЕВА ЭНГЕЛИНА БОРИСОВНА
А вот два других способа:
paypal.me/tareeva1925
money.yandex.ru/to/410017240429035
Я уже писала, что Саша пошёл в армию прямо со школьной скамьи и попал на самую страшную войну — на Финскую кампанию. А теперь я хочу, чтобы вы себе это образно представили. Мальчик из интеллигентной московской семьи, к тому же еврейской, оказывается в армии среди ребят, в основном деревенских, тогда у нас сельского населения было больше, чем городского… Это люди другого воспитания, с другим жизненным опытом, с другими привычками, вообще другого образа жизни. То, что на войне есть прямая угроза жизни, это для них, также, как и для Саши, новая ситуация, но тяготы войны, труд войны, для них привычный. Они с детства привыкли к тяжёлому физическому труду и к жизни в полевых условиях. Во время сельскохозяйственных работ с ранней весны до поздней осени они жили в полеводческих бригадах, в палатках, шалашах и пр. и спали на земле. А Сашу, любящая мама до самого ухода в армию укладывала спать, целовала на ночь и подтыкала со всех сторон одеяло, чтобы мальчику было тепло. Так что условия в армии для всех были одинаковые, но воспринимались они, действовали они на Сашу и его окружение по-разному. То что для них было привычным, для Саши было экстремальным.
Саша преодолел все эти трудности и с ребятами он подружился, и дружба с некоторыми из однополчан сохранилась до конца жизни. Его однополчане навещали его в Москве, с одним из них, Николаем, рабочим из Орехово-Зуево, я была знакома. А после финской войны была Великая Отечественная война и этот кровавый ужас продолжался целых шесть лет без передышки. Я хочу сказать, что не может человек, пережив 6 лет таких испытаний и чтобы в голове у него что-нибудь не переклинило, и не появилось бы какое-нибудь отклонение от нормы. Сашино отклонение от нормы, сашин психоз, заключался в том, что он не мог, оказавшись с женщиной наедине, не начать к ней приставать, причём к любой женщине. Вот такая у него была военная травма. А женщины не понимали, что это военная травма, что он пристаёт к каждой женщине и чувствовали себя избранницами. Каждая думала, что это именно она вызывает у Саши желание, а может это даже любовь. А так как Саша, как я уже писала, был очень привлекательным мужчиной, то женщины охотно уступали его желанию, ожидая серьёзного продолжения. Таким образом, Саша часто оказывался в очень непростых ситуациях, чреватых неприятными последствиями и для него и для женщины. Я рассказывала, что вольнонаёмный корректор, которая работала до меня уволилась, так вот, для её ухода была очень серьёзная причина. Этот корректор была женщина немного за 30, звали её Мария Лукьяновна и была она замужем за секретарём станиславского горкома партии. Когда они с Сашей остались в корректорской наедине, может быть не в первый день, Саша знал, что она замужем и знал за кем… Но если не в самый первый день, то в один из первых дней, Саша её обнял и она его не оттолкнула. С этого дня они уже придавались любовным утехам с 12 часов дня до двух ночи с небольшими перерывами на чтение корректуры. Дверь они запирали, но вся редакция об этом знала, перегородки были тонкими, да и всегда запертая дверь вызывала подозрение. Муж Марии Лукьяновны вскоре догадался, что у его жены кто-то есть, почувствовал это. Он понял, что она изменяет ему с кем-то в редакции газеты, где проводит больше половины суток, на встречу в другом месте у неё просто времени нет. Он стал думать, кто в газете любовник его жены, перебирал и вычислял. Сашу он в расчёт не принимал, не мог предположить, что это солдат и корректор. Он искал среди офицеров и литсотрудников. И остановился он на Игоре Урманове. Игорь считался в редакции талантливым поэтом и в городе его знали, как поэта, а как писал Маяковский «девушкам поэты любы...». Ну и внешне Игорь был достаточно привлекательным. Муж Марии Лукьяновны, хоть и был секретарём горкома, не стал привлекать Игоря к ответственности по партийной линии… Он просто, как обыкновенный мужчина, подкараулил ночью Игоря на улице и избил. Мужик он был здоровый, сбил с ног не ожидавшего нападения Игоря, поверженного соперника пинал ногами и молотил кулаками. Игорь не мог понять, кто это и за что на него набросился, кричал и звал на помощь. К счастью разъярённый обманутый муж всё же его не прикончил, оставил ему жизнь. В редакции скоро разобрались в смысле этого происшествия и можете себе представить, какое это вызвало всеобщее веселье. Веселились долго, я пришла в редакцию через несколько месяцев после этой истории, а мне её рассказывали и хохотали.
Я столкнулась с этой, сашиной особенностью, результатом, как я считала военной травмой, до того, как я пришла работать в газету. Как-то в праздничный день, кажется это было первое мая, мы с Сашей пошли погулять в городской парк. Был ясный солнечный весенний день, но вдруг надвинулась чёрная туча и хлынул дождь. В предгорьях так бывает. В Станиславе говорили «эта туча за горы зацепилась»… Мы с Сашей побежали в поисках укрытия и вбежали в вагончик, из которого торговали мороженым. Мороженого и мороженщицы там не было, а дверь была открыта настежь. Мы вбежали в эту дверь, очень довольные, что спаслись от дождя. Я села на стол, а Саша на стул рядом со столом. Мы продолжали разговор, говорить с Сашей всегда было очень интересно и вдруг Саша сгрёб меня со стола себе на колени и стал обниматься-целоваться. Я вырвалась и выбежала на дождь. Саша вышел за мной, тут, кстати и дождь кончился и мы пошли домой. Я не знала, как мне быть, как мне реагировать на эту его внезапную странную выходку, я сказала, что не понимаю, что это вдруг на него нашло, что от кого, от кого, но от него я никак этого не ожидала и что он поставил меня в трудное положение. Вот что мне теперь делать? Я должна оскорбиться и порвать с ним отношения навсегда, но мне это делать не хочется. Я очень дорожу нашей дружбой, он важный человек в моей жизни, он мне многое открыл и вообще со встречи с ним у меня началась другая, более интересная жизнь… Поэтому я готова его простить, навсегда забыть, то, что было в вагончике, но он должен пообещать мне, что это не повторится. Саша пообещал и сдержал обещание, но мы с ним никогда не оставались в помещении наедине. А когда я стала работать корректором, это начало повторяться. Я как-то сразу поняла, что здесь что-то не так… Это настолько противоречило всей сашиной личности, что мне было ясно, что это не Саша ко мне пристаёт, а что это проявление какого-то психоза. Это безумие, над которым Саша не властен, оно сильнее его. Мы с ним это обсуждали, я говорила, что неужели он никак-никак не может взять себя в руки и не мучить меня и себя. Он говорил, что не может. Говорил: «Ты рядом, такая молодая и чистая...» , но я уже понимала, что если бы я была «не молодая и не чистая», было бы то же самое. Я рассказала всё Феликсу. Мой брат из института шёл не домой, а к нам в корректорскую, кстати, институт был рядом с нашей редакцией, и сидел у нас до позднего вечера. Он здесь занимался, я на электроплитке на большой сковороде жарила картошку с луком, жарила яичницу и мы втроём обедали.
У меня мужчины, которые готовы переспать с любой женщиной, лишь бы она разрешила, вообще вызывают брезгливость. Мне нравятся мужчины, внимание которых нужно заслужить, нужно поработать, чтоб он тебя заметил, чем-нибудь блеснуть, быть интересной личностью, чтобы он тебя захотел, как женщину. Таким человеком был мой муж. Но у него тоже была военная травма, только с обратным знаком, когда началась война ему не было 14 лет, а когда она кончилась, не было восемнадцати. Все мужчины были на фронте, одинокие женщины тосковали по мужскому вниманию… А Игорь был высокий, красивый и казался старше своих лет, война сделала его взрослым. И окружающие женщины хотели и ждали от него чего-то, что он сам не очень понимал и что не было ему нужно, во всяком случае в таком количестве, как это стало для него доступно. У меня тоже была военная травма, такая же, как у Игоря. Поэтому мы так с ним хорошо сошлись.
Но вернёмся к Саше. Когда я в корректорской столкнулась с этой сашиной особенностью, мне стал понятен эпизод из времён моей работы в библиотеке, который тогда меня очень удивил. Саша очень бурно прореагировал на некое событие, которое и событием-то не назовёшь. Я пожалуй, расскажу тот случай…
В библиотеке у нас был читатель, который очень любил французскую литературу и вообще всё французское. Он был убеждённый франкоман и мы с Женей прозвали его Француз. Однажды он уходил из библиотеки последним, помогал мне запирать дверь и предложил мне прогуляться по парку. Был прекрасный ясный солнечный летний вечер, после духоты библиотеки парк манил и я приняла его предложение. Француз сказал, что ему нужно зайти в гостиницу, положить книги, не таскать же их по парку. В Станиславе гостиницы тогда использовались для постоянного проживания военных и специалистов, приехавших с Востока на временную работу. Француз сказал: «Зайдите ко мне в номер, вы наверно номеров гостиницы никогда не видели». Я и вправду никогда не была в гостинице, мы зашли в номер, Француз положил книги и мы пошли в парк. Мы гуляли по парку, как-то быстро стемнело… А в Станиславе днём была советская власть, а ночью ее не было. Как только стало темно, парк мгновенно обезлюдел. С разных сторон парка слышался свист. Свистели громко, что-то этим свистом хотели сказать. Француз испугался, сказал, что же нам делать? Я сказала, что делать ничего не нужно. Он должен взять меня под руку и мы с ним спокойно, медленным шагом пойдём к выходу из парка. Прогуливающаяся парочка никого не интересует, и нас никто не тронет. Мы пошли, но через минуту Француз сказал, что идти нельзя, нужно спрятаться. Он полез прятаться в кусты и меня потащил и усадил меня прямо на куст жгучей крапивы. Ему было хорошо, он был в брюках, а я с голыми ногами в маленьких трусиках. Я заорала от боли и выскочила из кустов. Француз вышел за мной, мы спокойно вышли из парка, но Француза я после этого запрезирала. В нашей семье и вообще в окружении моих родителей очень ценили то, что называется «личная храбрость», трусость считалась смертным грехом, меньшим, чем предательство, предательство это был самый страшный грех, но может быть не меньшим, чем убийство. Эту храбрость в нас воспитывали. Человек не может совсем не испытывать страха, страх — это проявление инстинкта самосохранения, но даже когда испытываешь страх, нужно вести себя так, как будто ты ничего не боишься. Мне легко было вести себя так, потому что я на самом деле ничего не боялась. Может быть у меня не хватает воображения, чтобы представить себе какое-нибудь грозящее мне несчастье. В Станиславе я спокойно ходила по бандеровскому городу и в Киеве в последние месяцы войны, когда был разгул преступности, я спокойно ходила по городу по ночам.
Помню как-то был такой случай вскоре после нашего приезда в Станислав… Мы тогда жили в общежитии Облздрава, маму направили в Станислав заведовать библиотекой медицинского института. Вот среди ночи в общежитие пришли женщина-врач и с ней какой-то посторонний мужчина. Они пришли с вокзала, при подъезде к городу их состав обстреляли и они пришли возбуждённые, как это бывает с людьми, избежавшими смертельной опасности. Женщина должна была остановиться в этом общежитии, а мужчина был её случайным попутчиком в поезде. Мужчине нужно было домой, он говорил, что дома его ждут и беспокоятся, очень переживал за своих домашних, но идти домой боялся. Я сказала, что он только что прошёл через весь город, а теперь до дома ему не так уж далеко и он почему-то боится. Он сказал, что через город он шёл не один, я сказала, неужели эта женщина, если бы что-нибудь случилось, могла бы вас защитить , он сказал, что конечно не могла бы, но всё-таки вдвоём не так страшно. Я спросила: «Всё равно, с кем вдвоём?» он кивнул. Я сказала: «Ну тогда я вас провожу» и я его проводила. И мама против этого не возражала. Этот поступок оказался для меня очень выгодным, я уже рассказывала об этом. Родной брат этого человека был самым знаменитым парикмахером в Станиславе, варшавский парикмахер пан Адась. Про пана Адася и мои отношения с ним я уже рассказывала в нашем ЖЖ.
Но я опять отвлеклась, я хотела рассказать про сашину реакцию на мой рассказ о прогулке с Французом. Его не удивила и не возмутила, и не показалась смешной трусость Француза, но его страшно возмутило, то что я с Французом зашла к нему в номер гостиницы. Его возмущению не было предела, он прямо таки кричал: «Как ты могла это сделать?! Ты что, не знаешь, какие женщины ходят к мужчинам в номера?! Он мог тебя принять за кого угодно...» Саше трудно было себе представить, что Француз в номере гостиницы ко мне не приставал.
Но вернемся к Саше. После демобилизации, уже в Москве, Саша продолжал попадать в трудные и неприятные ситуации, связанные с тем, что я называю его психозом. Я была единственной его знакомой женщиной, которой удалось с ним не переспать, и поэтому я была на особом положении. Когда я приехала в Москву, Саша рассказал мне о своих похождениях, о своих трудностях и попросил помощи.
Продолжение следует.
Для тех, кто хочет поддержать блог, вот реквизиты моего счёта в Сбербанке
ПАО СБЕРБАНК
БИК 044525225
КОРРСЧЁТ 30101810400000000225
НОМЕР СЧЁТА 42306810138310113934
ТАРЕЕВА ЭНГЕЛИНА БОРИСОВНА
А вот два других способа:
paypal.me/tareeva1925
money.yandex.ru/to/410017240429035