«Чем меньше надежды, тем сильнее вера». Духовная жизнь царской семьи в заключении
В темные времена человек обнажается от наносного, ложного. От всего того, что подлинно – не его. Остается только то, что он по-настоящему присвоил себе. Крушение монархии, война, революция, заточение, когда и ты, и самые близкие оказывается в руках людей жестоких и непредсказуемых – великое испытание на прочность. Именно через него проходит царская семья в 1917-1918 годах.
Сохранилось немало свидетельств о внутренней жизни царской семьи в месяцы заточения. Это дневники и письма самих Романовых и их домочадцев, воспоминания современников, некоторые документы. Смирение этих людей и их преданность Воле Божией в этот период поразительны. Александра Федоровна пишет: «Я счастлива: чем меньше надежды, тем сильнее вера. Бог знает, что для нас лучше, а мы нет. В постоянном смирении я начинаю найти источник внутренней силы». Но эти духовные дары не пришли из ниоткуда. Они созидались в предшествовавшие годы.
Просто христианство
Жизнь императорской семьи на протяжении многих лет была просто и естественно пронизана молитвой. Каждое воскресенье, за редким исключением, царь молился на литургии, и, если в молодые годы редко посещал всенощное бдение под воскресный день, то впоследствии сделал это для себя правилом. Разумеется, всегда молились утром, вечером и перед едой, читали Библию и жития святых.
Комнаты великих княжон, по свидетельству служившего в Александровском дворце в первой половине 1917 года священника Афанасия Беляева, были «удивительно по-христиански убранными», с «настоящим иконостасом», наполненным иконами святых, особенно почитаемых каждой из великих княжон. А спальня императорской четы была «больше похожа на русский православный храм, чем на будуар, так много икон было там». Так говорили очевидцы в июне 1918 года, когда Александровский дворец превратили в музей.
И Николай, и Александра с юности привыкли видеть в происходящих с ними событиях промысел Божий. Многие мысли их юношеских писем – о необходимости терпения, доверия Воле Божией, спасительности скорбей, перекликаются с тем, что писалось в конце жизни.
Царское село: заключение началось с молебна
2 марта 1917 года, когда император под Псковом подписал отречение от престола, царские дети, находившиеся в Александровском дворце, болели корью. Царица захотела отслужить молебен перед чудотворным образом «Знамение» из придворной Знаменской церкви. Икону доставил протоиерей Афанасий Беляев. Он же и совершил молебен. «Когда мы выносили икону из дворца, дворец был уже оцеплен войсками, и все находящиеся в нем оказались арестованными», – вспоминал впоследствии священник.
Всего через несколько дней стало понятно, что религиозная жизнь обитателей дворца теперь (лишь до некоторой, разумеется, степени) регулируется извне: так, императрице не разрешили устроить молебен о благополучном возвращении супруга из Ставки.
9 марта в Александровский дворец под конвоем прибыл Государь.
Положение царской семьи было унизительным. Например, в дневнике император пишет, что судя по всему, в их вещах, оставленных в сарае, постоянно роются и, наверное, уже многое украдено (так и оказалось).
Боль за катастрофу, разворачивающуюся в стране (это постоянный мотив и писем Александры Федоровны, и дневниковых записей государя). Страх за друзей и родных. Страх за самых близких. Неопределенность. Бессилие.
Многочисленные унижения. Хамство охраны. Были случаи, когда нижние чины пускали государю дым от папирос в лицо. Офицеры ничего не могли с этим поделать. Как вспоминает священник Беляев, все, что мог сделать офицер, так это сделать замечание – без какого-либо эффекта: «Офицер сказал только: «Товарищи! Как не стыдно вам!» Но товарищи так и остались товарищами…». Подобных эпизодов было множество.
Возможность молиться в церкви или пригласить священника для молитвы, исповеди, службы стала драгоценным утешением для семьи. Утешением, которым распоряжались их тюремщики.
Впрочем, в царскосельский период заключения императорская семья бывала на службах регулярно. Уже 11 марта по просьбе Николая Второго была отслужена всенощная, на следующий день – литургия. Стабильно совершались богослужения в воскресные и праздничные дни, великопостный цикл, молебны в дни рождения членов царской семьи и даже благодарственный молебен по случаю наступления российских войск в июне 1917 года. Тем же летом цесаревич Алексей начал понемногу прислуживать в алтаре.
Правда, ходить в придворный Знаменский храм было запрещено – служили в одной из комнат дворца, в походной церкви Александра Невского, где царская семья вынуждена была стоять отдельно ото всех, за ширмами, что расстраивало Александру Федоровну: «жажду сходить в настоящую церковь» писала она.
Не обходилось без эксцессов: в Великую Пятницу 1917 года один из солдат последовал за Софьей Буксгевден и императорской чертой на исповедь, намереваясь, очевидно, ее подслушать. Только хладнокровие баронессы и вмешательство офицера разрешили конфликт: солдат с руганью удалился.
Отец Афанасий Беляев вспоминал, что государь в эти дни часто молился со слезами, стоя на коленях. «Бывшая царская семья усердно, по-православному, часто на коленях молится Богу. С какою покорностью, кротостью, смирением, всецело предав себя в Волю Божию…», – вспоминал он.
Относительная мягкость условий заключения в Царском Селе (по сравнению со следующими месяцами) омрачало то, что по распоряжению Временного правительство Николай Алексанрович и Александра Федоровна не должны были общаться ни друг с другом, ни с духовенством. На богослужении они должны были стоять на отдалении друг от друга, а на службу приходили тогда, когда духовенство в полном облачении уже было в алтаре и уходили раньше всех.
Удивительно, но в этот период Александра Федоровна писала: «Если начнешь роптать, то теряешь почву под ногами… Пускай зло помучает, потревожит, но душу ему не отдадим».
30 июня 1917 года, побывав в последний раз на литургии во временном храме, семья отправилась к месту ссылки в Тобольск. «Чувствовалось, что это их последняя литургия здесь», – отмечал священник. Так и вышло.
Царскую семью отправили в Сибирь — подальше от разгоравшихся революционных волнений. Последними словами императора, по воспоминаниям отца Афанасия было «Мне не жаль себя, а жаль тех людей, которые за меня пострадали и страдают. Жаль родину и народ!».
Тобольск: молитва под конвоем
6 августа 1917 года заключенные прибыли в Тобольск. Здесь в церковь поначалу не выпускали даже на двунадесятые праздники. Успение встречали обедницей – особым чином для случаев, когда нет возможности быть на литургии . По воспоминаниями наставника цесаревича Алексея Пьера Жиляра, для семьи это было «большим лишением».
Зато на Рождество Богородицы 8 сентября узники попали в храм — впервые за полгода. И туда, и обратно шли под конвоем: цепь стрелков была расставлена по саду, на улице – двойное оцепление. Под конвоем и молились (солдаты следили, чтобы, как писала императрица, «мы не посмели говорить»). Молились коленопреклоненно.
Пустили в храм и на Крестовоздвижение 14 сентября. «Ты можешь себе вообразить, какая это была для нас радость!», – писала великая княжна Татьяна Великой княгине Ксении Александровне (сестре императора Николая Второго — Ред.). И, хотя с 1 октября 1917 года почти каждое воскресенье семье позволялось ходить в храм, решение об участии в службе всегда было спонтанным, а отказы – необъяснимыми. Так, не допустили в храм на Николин день, на именины государя.
Если в церковь царская семья не могла ходить так часто, как хотелось, то читать духовную литературу было не запрещено. В основном читали Библию, святых отцов, толкования к Священному Писанию. Государыня много занималась с детьми, в том числе читала и обсуждала с ними духовную литературу. Анне Вырубовой она писала: «Я чувствую твою близость, когда мы читаем Библию, Иисуса Сираха и т. д. … Дети тоже всегда находят подходящие места — я так довольна их душами». Среди бумаг великих княжон того периода — много выписок из святых отцов, в частности, о том, как сохранить мир в душе и о спасительности страданий; цесаревич Алексей еще летом 1917 года начал прислуживать в алтаре.
После того, как на Рождество диакон возгласил многолетие императору и императрице, семью почти перестали пускать в храм за пределами дома, а на домашних службах отныне всегда присутствовали солдаты из караула. «Теперь больше, чем когда-либо, хочется молиться в церкви. Грустно за тех, кто этого не понимает», – писала великая княжна Татьяна в письме Валентине Чеботаревой.
В первую субботу Великого поста 23 марта 1918 года вся семья причастилась в храме – в последний раз. Александра Федоровна писала подруге: «Говели на этой неделе — и было так хорошо и тихо… Да, тяжело вам, бедная, – и всем. Надо еще худшего ждать для достижения лучших времен — все до конца терпеть. Трудно это, больно, но Господь поможет».
Записи в дневнике императора Николая Второго отражают то же: кроме Бога, нет другого ни утешения, ни надежды. Так, 9 марта 1918 года он пишет: «…что ожидает нас всех впереди? Все в руце Божией. На Него только все упование наше».
В апреле 1918 года семья решила подать прошение о том, чтобы переселиться на лето в какой-нибудь монастырь, однако им было объявлено о скором переезде на новое место ссылки.
Екатеринбург: по книге Иова
Жизнь в Ипатьевском доме напоминала тюремное заключение: окна были закрашены, на них — решетки. Из-за высокого забора были виден лишь кресты ближайших церквей. Семья продолжала придерживаться принятого духовного распорядка – читали утренние и вечерние молитвы, изучали Библию — императрица читала с детьми преимущественно пророческие книги Ветхого завета.
Страстная 1918 года прошла без служб: служу двенадцати Евангелий в Великий Четверг прочли дома, собравшись в большой комнате. Кроме этого читали Евангелия и книгу Иова. Всю Светлую государь читал домочадцам вслух Новый Завет.
Спокойствие – поразительное в тех условиях, в которых находились узники, – читается и в письмах, и в воспоминаниях. Об этом прямо говорит священник Иоанн Сторожев, которого пригласили совершить обедницу по просьбе царской семьи в Ипатьевский дом: «Николай Александрович произвел на меня впечатление своей твердой походкой, своим спокойствием и манерой пристально и твердо смотреть в глаза. Никакой утомленности или следов душевного угнетения в нем я не заметил». Он же отмечает, что великие княжны «вид имели бодрый, почти веселый», и только Александра Федоровна казалась утомленной, хотя держалась «величественно».
Дневники императора в этот период лаконичны. Зато письма императрицы в большей степени дают понять, что переживала семья.
Александра Федоровна понимала, что прошлое осталось позади, страна в огромной беде, а будущее туманно. В этих обстоятельствах остается очень немногое: не унывать, жить тем, что приносит настоящий день (в одном из писем об этом: «..живем, как живется»), и надеяться на лучшее. В письмах к Анне Вырубовой читаем: «Господь знает и по-своему творит. Ему все предала»; «Господь не допускает унынья: Он охраняет от отчаянья, дает силу, уверенность в светлом будущем еще на этом свете».
И еще: «Теперь я все иначе понимаю и чувствую – душа так мирна, все переношу, всех своих дорогих Богу отдала и Святой Божией Матери». Поражает, что в одном из писем императрица пишет, что благодарит Бога за то, что «мы еще в России (это главное)». Как же нужно было любить страну, чтобы сказать это в таких обстоятельствах? Во всех письмах красной нитью: «Чувствую близость Бога».
Спокойствие – поразительное в настоящих условиях – читается и в письмах, и в воспоминаниях. Об этом прямо говорит священник, которого пригласили совершить обедницу по просьбе царской семьи в Ипатьевский дом: «Николай Александрович произвел на меня впечатление своей твердой походкой, своим спокойствием и манерой пристально и твердо смотреть в глаза. Никакой утомленности или следов душевного угнетения в нем я не заметил».
Он же отмечает, что великие княжны «вид имели бодрый, почти веселый», и только Александра Федоровна казалась утомленной, хотя держалась «величественно».
Последний раз отец Иоанн служил для царской семьи за несколько дней до казни. Ему показалось, что настроение Романовых переменилось – они не подпевали диакону, как обычно делали до этого.
Было и еще одно примечательное событие: по воспоминаниям священника, во время обедницы диакон – вопреки чину – запел молитву «Со святыми упокой…», а царская семья в это время опустилась на колени.
17 июля 1918 года здесь же, в ипатьевском доме, царская семья вместе с верными приближенными была расстреляна.
«Полезны тяжелые испытания, они готовят нас… в далекий путь»
В сборнике «О терпении скорбей, учение святых отцов», подаренном великой княжне Татьяне матерью (у Александры Федоровны был также и свой экземпляр) подчеркнуты строки:
«Желающий быть подражателем Христу… прежде всего, должен благодушно и терпеливо все случающиеся с ним скорби… потому что такие испытания попускаются душам, чтобы обнаружилось явственно, которые из них любят Бога искренно…».
Также государыня пишет: «Зачем нам не страдать, раз Он невинный безгрешный, вольно (т.е. по своей воле, добровольно. – Ред.) страдал?»; «Все испытания, Им посланные, все попущения – все к лучшему. Во всем видишь Его руку».
Этому созвучны и мысли императора: «Что ожидает нас всех впереди? Все в руце Божией. На Него только все упование наше» (9 марта 1918 года).
«В одной вещи мы всегда должны быть уверены – в том, что Бог посылает нам страдания, потому что любит нас», – добавляет Александра Федоровна. Так они верили, и так учили детей. И этому – можно учиться и нам.
Источники:
Капков К.Г.: Духовный мир императора Николая II и его семьи;
Буксгевден С. Жизнь и трагедия. М, 2012
Дневники Николая II и императрицы Александры Федоровны, 1917-1918. В 2т. М., 2011-2013
Дневник протоиерея А.И. Беляева, настоятеля Федоровского собора в Царском еле// Августейшие сестры милосердия / сост. Н.К. Зверева. М., 2006
Запись «Чем меньше надежды, тем сильнее вера». Духовная жизнь царской семьи в заключении впервые появилась Милосердие.ru.