Стыдно и трудно! Современная российская социокультура
Гигантскую, почти на тысячу страниц книгу «Бесед на рубеже тысячелетий» Сергея Шаповала (М., 2018) открывает разговор с писателем Виктором Ерофеевым от 1993 года. И там среди дельных рассуждений начитанного Ерофеева о литпроцессе попадается показательная реплика о кинематографе:
«Иногда бывает, на меня оказывают сильное эмоциональное воздействие удивительно плохие фильмы, которые мой сын берет в видеотеке… Я помню, сдуру посмотрел какой-то иранский фильм, в конце у меня стала наворачиваться слеза. В этом фильме все было настолько плохо, актеры не знали, с какой стороны в кадр входить, а реакция возникла». Что же, глумёж пополам со снисходительностью.
Сегодня-то иранское кино канонизировано западными фестивалями и критиками, а тогда, в начале 90-х, можно было безнаказанно от него отплёвываться. Отдадим, впрочем, должное Ерофееву-младшему, который, надеемся, брал в видеотеке иранские картины, прослышав как раз об их художественном потенциале.
А первым разглядел этот потенциал ещё в начале 70-х воистину блистательный советский критик Александр Асаркан: «…Но самое полное совпадение ребенка-актера и фильма видели мы вчера… в другом десятиминутном фильме – иранском «Хлеб и улица», сделанном Такхи и Аббасом Киаростами. Хлеб и улица – восточные: хлеб плоский и тонкий, называется лаваш, улица, вернее, улочка, длинная, безлюдная, безоконная, состоящая из одних глиняных стен, называются они дувалами. Мальчик несет лаваш вдоль дувала. А на пути – собака, никак не называется, а лежит себе и смотрит. И мальчик боится пройти мимо неё. Вот и всё. Он стоит в бесконечном глиняном коридоре и ждёт, не придёт ли откуда-нибудь спасение…»
В советское время у нас было несколько выдающихся кинокритиков и очень-очень много хороших, однако именно и только к Александру Наумовичу Асаркану с чистой совестью применяю определение «великий». И что же, именно у этого единственного великого до сих пор нет книжного сборника! Это просто поразительно. Ведь у него так много было учеников и почитателей, которые теперь весьма успешны и влиятельны, и уж могли бы как-то, сложив силы, собрать – по периодике, по тоненьким непрестижным журнальчикам «Спутник кинозрителя» и «Спутник кинофестиваля» и только иногда «Искусство кино» или «Театр» – его умопомрачительные тексты.
С ранней короткометражкой Аббаса Киаростами, которого, уже канонизированного как минимум французами, подозреваю, в начале 90-х смотрел, издеваясь, Виктор Ерофеев, необходимо всё-таки закончить.
Ну чтобы оценить уровень и киноматериала, и асаркановой аналитики:
Мальчик решился бросить собаке кусок хлеба, и она не только пропускает его, но бежит рядом с ним, виляя хвостом. Провожает до дома, но в дом её не пускают. Собака ложится у этой двери в той же позе, в какой встретил её наш мальчик. Она лежит, а в глубине улочки, в просвете этого бесконечного коридора появляется другой мальчик с какой-то другой едой. Увидев собаку, он застывает. Конец. Оказывается, это был фильм о собаке.
Оп-па. Оказывается, «удивительно плохие иранские фильмы» просто требуют эмпатии со структурным мышлением. Это вам не изящная, но очевидным образом списанная с какого-то модного иностранца бирюлька «Как мы съели француза/На самом деле мы его не съели». Каюсь, примерно в то же самое время, когда Виктор Владимирович издевательски оплакивал иранское кино, я честно пытался разбираться с его изобретательным и всё-таки заёмным новеллизмом.
Здесь будет сильная рифма, которой я первоначально не планировал. Ушедший из жизни в июле этого года театральный критик Вадим Гаевский отмечал: «О своем личном враге он… не говорил вслух, об этом можно было лишь догадываться. Этот личный враг – респектабельность, респектабельность манер и одежды, респектабельность стиля жизни. Вы, конечно, спросите: о какой респектабельности можно говорить, вспоминая то время. А вот о той, которая в то время и появилась. Стала модной, необходимым признаком хорошего тона. Возник даже генсек, одевавшийся у хорошего портного, имевший парк хороших машин, ценивший хорошеньких женщин. Что он там, с трудом выговаривая слова, говорил про экономику, которая должна быть экономной, никто не слушал, всерьез не принимал, даже товарищи из Днепропетровска следили за его пиджаками. Но Асаркан имел в виду не давно больного генсека, а респектабельных людей нашего круга. Или принадлежащих к нему, но к тому же считавших за честь попадать на премьеры в Дом кино и обедать в ресторане Союза писателей на Поварской, в доме Ростовых. То есть тех, которые «все понимали», как говорилось тогда, но и умело выстраивали свою жизнь, свой статус и свои доходы. Асаркан был человеком, лишенным статуса и доходов, не говоря уже о приличной одежде…»
Закономерен в этом смысле интерес Александра Наумовича именно к иранскому кино: «бедному» кино про бедных людей. «Хлеб и улицу» он рецензировал в 1971-м, а уже полнометражный шедевр Аббаса Киаростами «Костюм к свадьбе», также представленный в программе Московского международного кинофестиваля, – в 1977-м. Снова придётся дать большие куски, раз гения не переиздают в нормальном книжном формате. А ещё, конечно, потому, что каждое слово здесь не только эстетически, но и идеологически выдержано:
Способностью кино делать человека более проницательным пользуются авторы фильмов, регулярно попадающих на детский фестиваль в Москву из Института интеллектуального развития детей и подростков в Иране. Их грустные или остродраматические сюжеты разворачиваются в неприкрашенной обстановке бедного хаотического быта. Вероятно, эти фильмы противостоят яркой коммерческой продукции с красавицами, гангстерами и лимузинами – во всяком случае, какой-то вызов в этих почти документальных съемках чувствуется…
То есть Асаркан делает вполне себе политическое заявление, фиксируя «какой-то вызов» заемному киноязыку. Дело не в том, что американская или европейская кинопродукция «безнравственна»: про гангстеров и сопутствующих им красавиц там снято несколько сотен абсолютных шедевров, но просто приноравливаться к «яркому» киноязыку, сформировавшемуся в совершенно ином социальном контексте – дело гиблое.
Поэтому вопреки заявлению Виктора Ерофеева актёры в иранском кино входят именно с той стороны, с какой входить и должны. Просто Ерофееву хочется, чтобы они входили с другой, потому что он приверженец респектабельности, а значит, заказывает «яркую коммерческую продукцию». Когда только начиналась постсоветская Россия, авторитетный теперь продюсер, а тогда начинающий кинорежиссёр Сергей Сельянов заявлял о том, что наша страна – самодостаточный рынок, который не нуждается в заёмных сюжетах и приёмчиках. Ещё раньше, в 80-е, он говорил, что с удовольствием снимал бы полностью «своё», ни на кого не опирающееся кино в любом провинциальном русском городке. Практика ничего из этих смелых и в общем-то правильных заявлений не подтвердила.
Манифестом нового сельяновского стиля стала чудовищная в смысле и глупости, и подражательной вторичности картина «Бабло», в названии которой, по словам продюсера, как раз и воплотилась наша новая национальная идея. Пафос этой колонки в том, что размежевание произошло даже и не в 90-е, а ещё в 60-70-е. Немногие замечали.
Ещё из Асаркана образца 1977-го года (через три-четыре года после этого текста о «Костюме к свадьбе» он окажется в Чикаго): «…Главное в этой будничной истории даже с некоторым плутовским оттенком – тема ужаса. Волнения, надежды и страхи, естественные для этих обездоленных подростков, мечтающих хоть изредка «прилично выглядеть»… передаются нам с такого близкого расстояния, что никакие сюжетные утешения («кажется, всё обошлось») не выводят нас из течения этой жизни. Фильмы Института интеллектуального развития… никогда ничего не обещают. Они даже не задают вопросов. И поскольку фильм никакого выхода не указывает, эти угрюмые и туповатые мальчики остаются с нами. Куда ж им ещё деваться?»
Кстати, в каком-то тексте, из предшествующих этому, я пренебрежительно писал о «Розыгрыше» Владимира Меньшова по сценарию Семёна Лунгина, сделанном в то же самое время, что и бессмертный, замеченный в СССР только (!) Асарканом шедевр Аббаса Киаростами. Сравните же и ужаснитесь. «Розыгрыш» на фоне иранской первозданности производит впечатление по-настоящему гнусное. «Розыгрыш» предъявляет во всей неприглядности ту социальную страту, которая его заказала и потом руками начинающего Меньшова произвела.
Все человечки выглядят там более чем прилично и даже во вполне модном ключе заливаются соловьями под электрогитары. Само собой, знают, с какой стороны входить в кадр.
Итак, установка на респектабельность приводит к тому, что российские авторы подтаскивают не только мощные и продуманные западные технологии, но и западные драматургические блоки. Потом эти блоки подгоняют и монтируют плотно, без зазоров, в которые могла бы в случае худшей технологичности просочиться тутошняя живая жизнь. А об Институте развития детей и подростков, как в Иране, не приходится даже и мечтать: респектабельные давно устраивают всё по своему вкусу и понятию.
Но самое главное: издайте же кто-нибудь, у кого есть средства и возможности, Асаркана. Без него стыдно и трудно. И, конечно, то обстоятельство, что именно этот национальный гений позабыт-позаброшен, не собран и не издан – есть наилучшая проговорка современной российской социокультуры. Это будет похлеще, пострашнее описанного в прошлый раз случая Агнии Барто.
Автор: Игорь Манцов