Кровь Донбасса: он мог жить в США, но остался на войне
Ему было двадцать восемь. Он был автором «Ридуса».
В Донецке, на углу проспекта Гурова и Университетской улицы, собралось несколько десятков молодых людей, в основном — студенты истфака Донецкого национального университета.
В руках у них были цветы. Люди постарше — преподаватели, несколько нардепов ДНР и средних лет интеллигентная семейная пара стояли в центре, там, где любой прохожий может видеть небольшую мемориальную доску Всеволоду Петровскому, позывной «Ковыль», выпускнику истфака, журналисту и поэту.
Сотрудничал он в том числе и с «Ридусом» — делал репортажи с мест боев и обстрелов, одним из первых оказался на месте крушения «Боинга» MH17.
Пять лет назад, в ночь на 8 февраля 2015 года, Всеволод погиб под Дебальцево. Ему было двадцать восемь.
После возложения цветов в конференц-зале истфака состоялась встреча, на которой звучали такие определения: «молодой человек с колоссальным научным будущим», «рыцарские принципы», «ему было невозможно навязать чужое мнение».
Начальник подразделения военкоров, где служил Всеволод, немолодой и по виду суровый дядька, журналист и депутат Дмитрий Дезорцев, откашлявшись, признался, что ему до сих пор кажется — «Сева не погиб, а ходит где-то рядом».
Соратник Всеволода по Министерству Информации ДНР и коммунистическому движению на Донбассе Станислав Ретинский представил второе издание книги, посвященной другу — «Донбасс в мировом противостоянии: классовый подход».
Позже вечером мы встретились с Ретинским в кафе «Легенда».
— Мы познакомились с Севой всего-то за несколько лет до Майдана, хотя сейчас мне кажется, что я знал его всю жизнь, — рассказывает он. — Сблизило нас «левое» движение. Мы много дискутировали — Сева был человек, который ничего не брал на веру, любые факты и теории он подвергал критическому анализу. А весной-летом 2013-го он потом стал руководителем политотдела бригады «Призрак», где служил и Сева, организовали рабочий клуб «Герника», антифашистский, как понятно из названия. Задумывался он как координационная площадка различных левых сил Украины.
Тогда уже было понятно — что-то готовится. В ноябре, за пару недель до Майдана, мы делали кинопоказ в Молодежной библиотеке на Шевченко, туда заявились украинские националисты и Всеволода, который подошел первым, они подловили… Ему тогда крепко досталось — рассекли лоб, повалили и били в корпус. Когда мы с ребятами подоспели, нам удалось его вытащить из этой свалки и забаррикадироваться в помещении библиотеки, — делится соратник воспоминаниями.
«Сотрудницы вызвали милицию, но те никого не нашли, — продолжает собеседник „Ридуса“. — За Майданом мы следили из Донецка, не ездили туда. В феврале, когда появились снайперы, появились массовые жертвы и состоялся переворот, Сева сказал: „это война“».
Ретинский вспоминает, как затем они вместе с Петровским работали в донецком министерстве информации. «Сева оказался отличным репортером, его тянуло все дальше и дальше, — рассказывает он. — Из Мининфо он ушел военкором в отдел при Министерстве обороны, но и этого ему показалось мало. Осенью 2014 года он перевелся в политотдел „Призрака“ — там в составе бригады был сформирован Добровольческий коммунистический отряд. Какое-то время выпускал боевые листки, ездил на передовую поддерживать моральный дух…».
Последний раз мы виделись 31 декабря четырнадцатого, тогда он сказал мне что не хочет больше быть политруком и переводится непосредственно в коммунистический отряд, на передовую. Я думаю, ему нужно было быть вместе со своими, он не мог звать людей на поступки, на жертвы, а сам оставаться при штабе. По виду он был совершенно человек не военный — интеллигент, интеллектуал даже. Но по сути он был, конечно, бойцом. Всегда шел до конца в том, во что поверил, — резюмировал Станислав Ретинский.
Днем позже я отправляюсь в квартиру на улице, что характерно, Петровского. Там сейчас находятся родители Всеволода — та самая интеллигентная пара, Вячеслав Владимирович и Татьяна Авенировна.
Петровские оба врачи, с середины нулевых живут в США, приехали в Донецк специально на день памяти сына. Постоянно здесь живут две бабушки — Любовь Гавриловна и Екатерина Николаевна.
— Сева родился в 1986-м в Артемовске Донецкой области, куда мы после окончания медицинского вуза в Ростове-на-Дону приехали работать в медучилище. Там жила Танина мама, — рассказывает Вячеслав Владимирович. — Потом был конец 80-х-начало 90-х, время трудное. Мои родители из-под Мариуполя, учился я в Ростове, там и оказался прописан, мы там тоже жили какое-то время. А Таня прописана была в Артемовске. И вот когда Союз развалился, мне поставили в паспорт СССР штамп «Россия», а ей — «Украина». Так мы оказались гражданами разных государств. У меня потом были из-за этого проблемы при работе на Украине — как-то в больницу пришел чин из МВД и говорит — а что это у вас, россиянин работает? Вы это прекращайте!
— Но это не сразу началось, — продолажет собеседник «Ридуса». — Был какой-то период, когда было незаметно, а потом пошло — Голодомор, национализм…
— А еще в девяностые сюда часто приезжали американские врачи по обмену, с кем-то мы подружились, и когда в 2002-м стало совсем туго, я написал своему тогда уже другу Рэю в Америку, — дополняет Татьяна Авенировна. — Тем более Севе надо было учиться, хотелось для него каких-то перспектив, и муж в 2004-м уехал. А мы поехали к нему в 2006-м. Но Сева там оставаться отказался. Он с самого начала был к США плохо настроен, тогда уже с коммунистической точки зрения… к тому же в Донецке жила бабушка, моя мама, ей сейчас 96 лет, но и тогда было уже порядочно, и вот он о ней заботился.
После окончания бакалавриата у Севы был такой пересменок — диплом уже получил, на работе — он на телевидении работал — один контракт закончился, другой будет осенью. И мы позвали его приехать в Штаты. Он пришел в консульство, ему там говорят: молодой человек, да вас же ничего с Родиной не связывает, скажите прямо — едете в Америку, чтобы остаться? Сева вскинулся: как это ничего не связывает?.. Сгреб все документы со стола и ушел, — рассказала мать Всеволода Петровского.
Я спрашиваю, не родня ли семья Петровских тому самому Григорию Ивановичу Петровскому, революционеру, в честь которых названа и их улица, и город Днепропетровск.
— Да, — спокойно отвечает Вячеслав Владимирович. — Петровский наш вроде как двоюродный пра-прадед, наша линия пошла от его родного брата. Давайте уточним у мамы.
Входит мама, бабушка Всеволода, Любовь Гавриловна, в прошлом заведующая библиотекой. Долго вспоминает революционную родню, потом говорит, что по их собственно линии революционеров не было. Кроме самого Севы.
— Да, вот представляете — Сева все время общался с коммунистами, они постоянно говорили о революции. А когда создалась то что называется революционная ситуация, все посидели, посовещались, и уехали — кто в Крым, кто в Москву, кто в Берлин. А Сева остался, — размышляет Татьяна Авенировна.
В этот момент из недр квартиры появляется тонкая светлоглазая девушка, которая ведет под руку Екатерину Николаевну, маму Татьяны. «Я Катя, мы вчера виделись, — сообщает она мне. — Это наша племянница, дочь моей сестры, они с Севой выросли вместе», — дополняет Татьяна Авенировна.
— А вас в честь Екатерины Николаевны назвали? — не удерживаюсь я.
— Да! — радостно сообщает Катя.
— Екатерина Николаевна, как и ее покойный муж — шампанисты. — поясняет Вячеслав Владимирович. — Знаете, в Советском Союзе было три завода игристых вин по французской технологии из Шампани: «Новый Свет», «Абрау-Дюрсо» и наш, «Артемовский». Екатерина Николаевна его строила вместе с мужем, начиная с 50-х, а потом работала там главным технологом. Этот завод находится полностью под землей, в старых гипсовых выработках. Помню, как-то приехала туда одна немецкая бизнес-леди, походила, посмотрела, и говорит — да, я бы это предприятие купила.
— Кажется, Всеволод говорил в интервью, что его политическая эволюция началась с умеренного украинского национализма. — вспоминаю я.
— Совершенно точно, — отвечает Катя. — Когда начался первый Майдан, он активно поддерживал Ющенко. Ходил с этим значком: «Ющенко- так!». Я ему писала тогда из Лондона: «Держись ты от этого подальше, все это игры…».
— А что вы делали в Лондоне?
— Любовь позвала, — улыбается Катя. — И еще я там работала. Да и до сих пор там.
Катя — актриса, телевизионный диктор, администратор, человек мира. Свободный английский, организационные способности. Занималась в том числе организацией курсов «антитеррор» для различных компаний и служб. Один из таких международных курсов, еще под эгидой Украины в Крыму, в свое время прошел Всеволод.
— Ему тогда трудно пришлось, — вспоминает Катя, — все же человек не военный. Но с трехсот метров попадал в «яблочко» практически сразу, выдающаяся точность. Возможно, эта уверенность его и подвела.
— А националистом он перестал быть после первого Майдана, — подключается Вячеслав Владимирович. — Тогда их на истфаке отправили в «поле» — собирать по населенным пунктам списки жертв Голодомора. Количество жертв от каждого села, поселка — спускали сверху. Он поездил, поговорил с людьми, посмотрел документы. Выяснилось, что сплошь и рядом т н «жертвы Голодомора» — погибшие по пьянке или по драке. А старики говорили — да мы сейчас хуже живем, чем тогда. Так постепенно, на опыте он приходил к своим коммунистическим убеждениям.
В мае 2014 Татьяна Авенировна приехала в Донецк, к сыну и матери. «Наш рейс сел в Киеве, Донецкий аэропорт тогда уже бомбили. Но железнодорожное сообщение еще работало, я из Борисполя поехала на вокзал. Таксист, который меня вез, все время говорил про донецкое быдло», — вспоминает она.
Летом четырнадцатого Донецк был пуст. Потом пал Славянск, вошли стрелковцы и начались обстрелы города. Всеволод в то время уже служил военкором. «В какой-то момент мы с мамой уехали в село Заиченко к Любови Гавриловне, он тогда вздохнул посвободнее — волновался за нас. А Сева остался в Донецке — его собратья по перу преимущественно выехали кто куда, донецкая редакция ТРК „Украина“, где он в свое время работал, вообще почти в полном составе переместилась в Киев… А освещать события с мест кому-то нужно, вот он первое время и занимался этим. А в Заиченко в то время стояла часть ВСУ, обычные в общем мальчишки, ходили-здоровались, еду и выпивку покупали в магазине, мародерства никакого не было. Мародерил в соседних селах батальон „Азов“ и им подобные. Но когда донецкий батальон „Восток“ выбил украинскую армию из села, их встречали чуть ли не как в 43-м советских освободителей», — продолжает собеседница «Ридуса».
Осенью семья после всех перипетий встретилась в Ростове. «Мама и бабушки выехали через Крым с Донбасса, отец прилетел из Америки, Всеволод тоже приехал в отпуск. У нас было недели две на разные семейные праздники. Наш день свадьбы, дни рождения… — вспоминают родители. — Сева тогда уже с определенностью решил перейти в бригаду „Призрак“. Мы его собрали — купили берцы, одежду какую-то. Сказали знающие люди, что в берцы надо специальные стельки сделать. Пришли к мастеру, а он и говорит — ох, парень, не ехал бы ты туда…».
Я говорю с этой симпатичной семьей уже часа два на чрезвычайно для них тяжелую тему — Всеволод был единственным сыном, одаренным и во всех смыслах близким человеком — речь их временами сбивается, но ни у кого на глазах нет слез. Кажется, рассказывая о внуке, сыне, брате они снова встречаются с ним.
Но все же когда Катя находит в телефоне старое сообщение и пытается его прочесть, у нее моментально краснеют веки и крылья носа. Катя бормочет что-то про то, что Сева любил виски Jameson и сигары, что-то про терриконы и экскурсии, которые он водил по Донецку, отец вспоминает, что в Днепропетровске тайно провели игру «Что? Где Когда?» его памяти, которой Всеволод занимался практически на профессиональном уровне, а мама Татьяна кладет руки на стол и завершает: «О смерти моего сына мне сообщили через мессенджер в фейсбуке».
Всеволод Петровский погиб, вынося раненых товарищей из-под обстрела. Он мог бы уехать во Флориду к родителям, он мог бы, как сестра Катя и как поется в популярной песне — уехать жить в Лондон, у этого человека было образование, интеллект, характер и сопутствующая масса возможностей, но из них изо всех он выбрал одну — ту, которая не противоречила его представлениям о правде и человеческом достоинстве.
В одной из своих последних заметок на страницах «Ридуса» Всеволод ополчился на практику коллективной скорби, которая небезосновательно казалась ему пошлой и зачастую фальшивой. Заканчивается она такими словами: «…Нет, я не Ваня. Меня зовут Сева. Позывной „Ковыль“. И за мои слова и действия буду отвечать я, а не Донбасс, Донецк или, Бог ты мой, несчастный Ваня. И всем вам тоже желаю быть собой, как бы ни банально это звучало».