Почему выходить на акции в России сложнее, чем в СССР. Отвечает новгородская диссидентка с 60-летним опытом протеста

«Платить штраф государству, которое нарушает права, — западло»

— Как вы участвовали в антивоенном протесте до того, как вас оштрафовали?

— Мы с активисткой Светланой Нахимович вышли на первый пикет 24 февраля. К нам присоединились литературовед и преподаватель университета. Никто не подошел, кроме какой-то тетки. Она окинула меня взглядом и вызвала полицию. Мы рванули — и по пути увидели, как несется полицейский автомобиль с мигалкой.

Второй раз вышли 27 февраля, в день памяти Бориса Немцова. У меня плакат был с Немцовым и надписью «Свобода стоит дорого». Кто-то из прохожих спросил, сколько мне заплатили. Батюшка, который торопился к вечерней службе, сказал: «Фашистка, предательница, убирайся сейчас же».

— Как полицейские отреагировали на ваш второй пикет?

— Из полиции подошли мальчик с собакой и девочка. Пока я искала паспорт, случилось невероятное. Мальчик сказал: «Давайте я подержу ваш плакат». Любой протестный плакат сотрудник полиции никогда не возьмет в руки!

Записали они наши данные, мы спросили, будут ли нас забирать. Они ответили: «Да нет, стойте, пожалуйста». И ушли. Но написали рапорт к следующему задержанию.

Хорошо, что в следующий раз мы со Светланой вышли 3 марта, а не 5 марта. Иначе бы нам присобачили дискредитацию вооруженных сил по новой статье. В третий раз мы только 10 минут успели постоять.

— Вы предполагали, что вас задержат 3 марта?

— Я собрала тревожный чемоданчик, с которым шла на сутки. Думала, что 10 суток дадут и я буду там сидеть и глотать таблетки [по состоянию здоровья]. Я взяла наволочку, простыню, косметику. А меня отпустили в тот же вечер домой. Мне повезло, я могу опять выходить на акции.

— Как вы будете платить штраф?

— Он копеечный — 20 тысяч рублей, но платить не собираюсь. Я на штраф не обращаю внимания, он сам по себе — я сама по себе. Пусть приставы стучатся ко мне домой. Это классическая диссидентская позиция. Говоря не очень интеллигентным языком, платить штраф государству, которое не соблюдает свою Конституцию и нарушает права граждан, — западло.

«Выходили с веселым, хулиганским настроением»

— На митингах в Великом Новгороде вы говорили, что выходили на протесты еще до «демонстрации семерых» 1968 года на Красной площади в Москве против ввода советских войск в Чехословакию. С чего началось ваше участие в протестном движении?

— Первый митинг, на котором я была, — «митинг гласности» в поддержку писателей Юлия Даниэля и Андрея Синявского 5 декабря 1965 года. Я тогда училась на втором курсе московского истфака. На митинге было много людей, пришел один преподаватель с филологического факультета, которого потом уволили. Мне повезло: я училась на вечернем отделении, меня нельзя было отчислить.

— Почему вы пошли на «митинг гласности»?

— Я родилась в антисоветской семье, оба деда у меня были убиты. У нас никто не стеснялся обсуждать советскую власть, говорили все прямым текстом.

Один из дедов был виолончелистом. В Запорожье, куда его семья переехала из Москвы, чтобы переждать революцию, он как-то шел с виолончелью, в сюртуке с бабочкой. А там власть менялась через день. Его сильно побили, виолончель у него отобрали и разбили. Деда потом нашли в канаве мертвым.

Второй дед был лишенец — его лишили избирательных прав из-за положения в обществе до революции, он жил на даче. Соседи увидели у него справочник Хютте для инженеров и сказали, что он немцев дожидается. За это деда расстреляли в 1942 году.

— С какими чувствами вы ходили на митинг в стране, где не было громкого политического протеста? Было ли вам страшно?

— В молодости ничего не страшно. Было жутко интересно.

Одиночных пикетов в стране не было. Но когда начался этот безумный процесс против Даниэля и Синявского, мы вышли постоять, посмотреть, что будет. Выходили с веселым, хулиганским настроением, как и теперь. Не было никакого отчаяния. Отчаяние у каждого внутри сидело, наверное, но у меня его не было.

В 2021 году на первом навальнинском митинге 23 января были совершенно обалденные плакатики «Надоело=*** [нецензурный синоним слова «надоело»]». Вот с таким же настроением и мы выходили, только без матерных лозунгов, потому что мат был не в чести. И тогда милицию власти не выставляли, участников митинга арестовывали люди в штатском.

— Почему после этого в Советском Союзе массовых протестов не было, на ваш взгляд?

— Нельзя было организовать протест. Ребята, которые вышли на площадь в 68-м против ввода советских войск в Чехословакию, — это же чудо какое-то. Их было несколько человек на всю страну.

— В чем тогда выражался протест людей, которые вас окружали?

— Протестным был самиздат. Мы читали книжки самиздатовские, друг другу передавали, кто-то ездил за границу и переводил. Я много печатала: «Собачье сердце», «Дьяволиаду» Булгакова, Бродского дикое количество на папиросных бумагах.

Информация приходила к нам только из запрещенных «радиоголосов», круг знакомых и друзей был соответствующий. Гражданского движения в широком смысле при Брежневе не было.

«Суды были дикие, как современные»

— Как во время застоя был устроен протест?

— Цинизм пропитывал все среды общества. Люди вступали в партию, чтобы чего-то добиться, защитить диссертацию, получить квартиру или должность. Интеллигенты шептались по кухням. Гадкая пора.

Помимо антисоветской, внутренней ненависти, люди из протеста к системе занимались фарцой. Торговали джинсами, книгами, даже порнушкой иногда, пластинками. Но это была среда, которой свистни — и она побежит на митинги против Брежнева.

— Почему не было таких митингов?

— Никто не свистел. Все знали, что иначе их ждет участь поэта-диссидента Юрия Галанскова. У него была язва, он умер в лагерном госпитале.

Суды были дикие, по стилистике похожие на суды современности. Я получила резолютивную часть суда по моему административному делу о пикетах со Светланой Нахимович 3 марта.

Полицейский пишет в рапорте в стилистике советского времени: «Они стояли на расстоянии, положенном для одиночных пикетов, но я увидел их тяготение друг к другу».

— Вы слышали о протестах в регионах в советское время?

— Нет, даже в Питере почти ничего не было. На мой взгляд, потому что провинция бедна, люди в поте лица зарабатывают на хлеб насущный. Нет формальных лидеров, люди боятся будущего, у них мало информации. В провинции в одиночку может выходить на площадь только такая «демшиза», как я. Никто не хочет становиться фриком. Тут другая мода.

«Жестче, чем сейчас, не было»

— Когда вы заметили, что в стране появился активный гражданский протест?

— На исходе горбачевского периода. На митингах стали появляться новые люди, в том числе много молодежи. Когда пошел парад похорон генсеков, знаменитые «гонки на лафетах» [в 1983–1985 годах умерли три генсека Компартии СССР Леонид Брежнев, Юрий Андропов и Константин Черненко], начались шествия и митинги — по 30 человек, по 50. В 1989 году участников митингов было больше тысячи, а потом уже и до миллиона дошли.

— Как власти реагировали на протесты в то время?

— Посадок никаких не было. Протестующим давали штрафы по 100 рублей, которые платить было западло, а институт приставов дремал. Штрафовали в основном молодежь.

Моя дочь однажды пришла домой в пальто, на котором был огромный грязный след от ментовского берца. Она упала при задержании, и сотрудник ударил ее ногой. А на людей моего возраста менты не обращали внимания, смотрели сквозь меня.

— Когда прессинг протестующих оказался жестче: в СССР или сейчас?

— Жестче, чем сейчас, не было. В последние годы советской власти за уличные протесты не давали уголовных статей. Только систематические протесты одиночек карались психиатрическими застенками.

— Как лично вы ощущаете, что современные власти жестко действуют по отношению к протестующим?

— Суд в России стал фикцией. Вышел на площадь — тебе в лучшем случае штраф. Ко мне с «предостережениями» постоянно приходят участковые. Полиция хватает людей за антивоенные стихи Некрасова, за лозунг «*** не пройдет», за желто-голубую шапку и зеленую ленточку на лацкане.

То, что было органично для социалистического тоталитаризма, совершенно неприемлемо для государства, которое провозгласило себя правовым.

— Вам обидно, что лично вы десятилетиями протестуете, а изменений никаких не видите?

— Абсолютно не обидно, потому что я выхожу исключительно для себя. Не для того, чтобы выпустить пар или нахлебаться адреналина. У меня спокойно на душе, когда я иду на площадь.

Я бы вышла еще, если бы были силы. К сожалению, не вижу на антивоенных протестах молодежи. Молодые люди вышли, когда посадили Навального. А сейчас, когда их самих могут послать на фронт, — не выходят. Студенчество могло толпой стоять на площади, а стояли только мы с приятельницей. Нам — за 70 лет.

— Чего вы добиваетесь своим протестом?

— Меня в государстве устроило бы щепетильное следование 29-й статье Конституции России. Свобода слова нужна — остальное приложится.