Медный всадник: «Покуда я на месте, моему городу нечего опасаться!»
«…Яко щит и ограждение, в сердце града постави» – слова из «Акафиста Пресвятой Богородице явления ради чудотворной ея иконы Казанской», где говорится о принесении Петром I образа Казанской-Каплуновской Божией Матери, именуемой Споспешицей Полтавской победы, в новопостроенный им град на Балтике.
Их с полным основанием можно отнести и к памятнику самому основателю града святого Петра, Санкт-Петербурга, открытие которого состоялось 18 августа (по современному календарю) 1782 года, ровно 240 лет тому назад.
Он стал самым первым из монументов, воздвигнутых в Северной Пальмире, готовившейся отметить 80-летие со дня основания (27 мая 1703 года, в день Святой Троицы), и самым, пожалуй, прославленным из всех, когда-либо построенных в Российском государстве, с лёгкой руки Пушкина получившим, 55 лет спустя (в 1837-м, году опубликования одноименной его поэмы), поэтическое имя собственное – Медный всадник.
Нельзя сказать, что ранее этого времени не предпринимались попытки создания монументов. Первой из таковых следует считать памятник императрице Анне Иоанновне, озаботившейся чуть ли не в начале своего правления увековечением своей памяти и заслуг (которые, несомненно, были: достаточно успешная русско-турецкая война 1735-1739 годов, организация экспедиций по изучению Сибири и Дальнего Востока, и другие)
К делу приспособили флорентийского скульптора Бартоломео Растрелли, сын которого Франческо вёл строительство «Зимнего каменного дома» для государыни. В качестве сюжета был указан «Портрет Екатерины I с арапчонком» Ивана Адольского с утилитарной задачей: придать сходство с Анной и воплотить в бронзе. Вторая часть «монументальной эпопеи» растянулась до ноября 1740 года. Заказчица умерла месяцем ранее.
зошедшая на престол дочь Петра Елизавета Петровна не пустила бронзовую Анну Иоанновну на площадь. И оригинал (картина Адольского), и поделка Растрелли хранятся ныне в Русском музее Санкт-Петербурга.
Вместе с тем мысль создать первым памятник именно Петру I витала давно, ещё при жизни царя-реформатора. Неугомонный Франческо года за два до смерти царя уговорил его снять «посмертную маску» (вдруг-де непоправимое случится в походе, и не будет условий сделать это).
Растрелли рисовал многочисленные эскизы монумента, не сумев, впрочем, вырваться из оков европейской традиции: Пётр всегда изображался им как Марк Аврелий в Риме работы неизвестного античного скульптора, как «Великий курфюрст» Фридрих Вильгельм в Берлине Андреаса Шлютера (с теми же «покорёнными народами» у пьедестала, так оно виделось ваятелю), или Людовик XIV Франсуа Жирардона в Париже.
Все эти памятники фактически, близнецы, разнящиеся в несущественных деталях. Смирен конь, поднявший почему-то именно правую переднюю ногу, олимпийски-спокоен всадник, облачённый в одежды римского триумфатора.
Елизавета, восшедшая на престол 6 декабря 1741 года, проект одобрила. Однако три года спустя Растрелли-старший скоропостижно скончался. Дело было поручено его сыну, Растрелли-младшему. Он, Бартоломео, перестраивал в это время большой Зимний дворец (на площади перед ним и планировал установить работу своего отца), занимался строительством других резиденций, но пока суть да дело, Елизавета Петровна тоже умерла.
Императрица Екатерина II, коронованная 3 октября 1762 года, отвергла идею своей предшественницы, найдя изображение Петра Великого в римском одеянии столь же противоестественным, сколь было бы нелепым изображать римского императора в русских сермяге и лаптях.
Памятник Петру работы Растрелли всё же нашёл своё место, быв установлен перед фасадом Михайловского замка в царствование Павла I, повелевшего добавить на пьедестал, существенно доработанный архитекторами Винченцо Бренне, Фёдором Волковым и Михаилом Козловским (а также скульпторами Теребенёвым, Демут-Малиновским, Моисеевым, создавшими бронзовые барельефы «Полтавская баталия», «Битва при Гангуте») выразительную надпись: «Прадеду Правнук 1800».
Таким образом, он стал не первым, а лишь «одним из», что важно понимать, обозревая всю линейку памятников Петру I во «второй столице», а их здесь насчитывается добрых два с половиной десятка: многочисленные бюсты, полнофигурные скульптуры и композиции, конные статуи.
Наипервейшим же из них волею судеб стал именно «Медный всадник», сразу поднявший на практически недосягаемую высоту планку требований к произведениям искусства, устанавливаемым в самых людных местах – на площадях и улицах одного из самых красивых городов мира, Санкт-Петербурга, и не только.
Императрица Екатерина II озаботилась его созданием вскоре после своего восшествия на престол. Посланнику России во Франции князю Д.А. Голицыну было дано поручение сыскать скульптора, способного решить столь трудную задачу, что было в принципе несложно: в Париже тогда «гремели» имена Жана-Батиста Дебе (памятник Людовику XIV в Монпелье), Жана-Батиста Пигалля и Кристофа Аллегрена (памятник Людовику XV), Пьера Л’Аршевека (памятник Густаву Вазе и Густаву II Адольфу, Стокгольм) и других искусных ваятелей.
Однако энциклопедист Дени Дидро, к которому обратился за советом князь Голицын, назвал совсем другую фамилию: 48-летнего директора Севрской фарфоровой мануфактуры Этьена Мориса Фальконе, известного разве что чувственными статуэтками из бисквита, изображающих мифологических персонажей и аллегорические фигуры. Недоумение князя из-за такого странного выбора Дидро якобы развеял одной фразой: мэтры уже создали все свои шедевры, а Фальконе, преисполненный творческих сил – ещё нет.
Фальконе действительно давно грезил созданием памятника необычного и величественного, и год спустя после подписания с ним договора (1765 год), приехал в Санкт-Петербург, уже имея многочисленные эскизы и даже восковую концептуальную модель монумента. Скульптору были созданы все условия для плодотворной работы: в бывшем Тронном зале деревянного Зимнего дворца Елизаветы Петровны устроили мастерскую, другие помещения приспособили для комфортного жилья скульптора.
Потребовалось, впрочем, ещё целых три года напряжённого труда, чтобы Мастер смог достичь намеченного результата. В мастерской соорудили помост, имитирующий постамент будущего памятника, на который изо дня в день взлетал на коне то один, то другой гвардейский офицер, поднимая его на дыбы. Тщательно отрабатывались детали: элементы одежды царя, представлявшей собой простое и лёгкое одеяние, принадлежавшее «всем нациям, всем мужам и всем векам»; притом «одеяние героическое».
В качестве вальтрапа было решено использовать шкуру медведя. Под задними ногами лошади поместить змею, изображавшую побеждённые «враждебные силы». Найти единственно верный жест правой руки, будто распростёртой над бездной: эта рука, по признанию Фальконе очень долго мучила его. Отыскать нетривиальную форму лаврового венка победителя – единственную уступку скульптора эллинистическо-римской традиции.
Портрет Петра I создавался скульптором на основе «посмертной маски», снятой Растрелли. Но он никак не удавался Фальконе, пока на помощь не пришла его ученица и, как говорят, возлюбленная – Мари-Анна Колло, приехавшая с ним в Россию 18-летней девушкой. Чрезвычайно одарённая художница, пока её учитель занимался главным делом своей жизни, она создала ряд скульптурных портретов придворных, и самой императрицы.
Именно Мари-Анна Колло успешно решила задачу, над которой безуспешно бился её учитель. Говорят, что Фальконе, увидев это произведение ученицы, безжалостно переколотил молотком все свои бюсты-головы Петра, оставив лишь её скульптуру, поистине гениальную. Нигде и никогда не «всплыли» такие работы Фальконе, а вот созданный Колло скульптурный портрет, помимо как на «Медном всаднике», стоит также на постаменте у Санкт-Петербургского речного яхт-клуба на набережной Мартынова, экспонируется в музее Полтавской битвы в Полтаве.
Отдельной эпопеей стало отыскание, и доставка в Санкт-Петербург камня-исполина, долженствовавшего послужить пьедесталом «Медному всаднику». «Нерукотворная Росская гора» – двухтысячетонный исполин возрастом в полтора миллиона лет был найден в окрестностях Лахты, откопан, проделал путь в восемь километров по специально прорубленной просеке к берегу Финского залива, и на специально построенном судне – ещё 15 километров по воде, дабы «вняв гласу Божию из уст Екатерины», «пасть под стопы Великого Петра», – писал придворный поэт Василий Рубин.
Успешно проделанная сложнейшая, беспрецедентная инженерно-техническая операция была отмечена щедрыми пожалованиями её участникам и специально выбитой медалью «Дерзновению подобно».
Беспрецедентной была и отливка собственно «Медного всадника». Самый искусный литейщик Бенуа Эрсман, выписанный из Франции вместе с подмастерьями в 1772 году, оказался неспособен выполнить столь сложную работу, и по настоянию Фальконе был отправлен восвояси. Скульптору пришлось самому изучить литейное дело, однако собственно отливку в конце концов осуществил, притом весьма удачно, русский литейных (пушечных) дел мастер Василий Екимов в 1778 году.
Убедившись, что всё сделано как надо, «подписав» свою работу на одной из складок плаща Петра I: «Лепил и отливал Этьен Фальконе парижанин 1778 года», изменив подпись императрицы на постаменте с «Петру Первому от Екатерины II» на более выразительную: «ПЕТРУ перьвому ЕКАТЕРИНА вторая лѣта 1782» («PETRO primo CATHARINA secunda MDCCLXXXII»; год добавили потом, по факту завершения всех работ), изнурённый трудами и спорами с «кураторами» проекта, которые лучше него знали, как надо делать, только не умели, скульптор покинул Россию вместе со своей ученицей Колло.
Пять лет спустя, в 1783-м, его разбил паралич, работать и творить он уже не мог, и 24 января 1791 года умер в Париже. Мари-Анна Колло, выйдя замуж за его сына, живописца Пьера Фальконе, ухаживала за больным свёкром, а после его, а вскоре и мужа, смерти уехала из столицы в Маримон (Лотарингия). Прожила ещё 30 лет, но ничего значительного не создала, существуя на ежегодную пожизненную пенсию в 10 тысяч рублей, назначенную ей Екатериной II.
Четыре последних года из 17-летней эпопеи создания «Медного всадника» проект «вёл» скульптор Юрий Фельтен, осуществляя архитектурно-планировочные решения, надзор за шлифовкой гранитного постамента и бронзовой отливки, сборкой. Щиты, ограждавшие монумент, пали по сигналу императрицы, наблюдавшей за церемонией в короне и порфире с балкона здания Сената, при огромном стечении народа. Последовал большой военный парад, и по завершении его – праздничный салют.
Памятник «Медный всадник» – сакральный центр Санкт-Петербурга. Он установлен на месте, где в 1710 году в помещении «чертежного анбара» находилась первая в Петербурге Исаакиевская церковь. Расположен в окружении зданий петровской постройки – Адмиралтейства, Синода, Сената, Кунсткамеры, Исаакиевского собора.
Постамент – «Гром-камень», иначе назывался «Конь», и в незапамятные времена был языческим капищем. Говорят, что с его вершины сам царь Пётр I обозревал просторы Балтики, тогда ещё им не покорённой. Конь стоит на «Коне». Всадник глядит в сторону Швеции, до сих пор жаждущей реванша, для того и в НАТО сейчас рвущейся.
«Медный всадник», как и подобает нетривиальному явлению, окружён сонмом преданий и легенд, многие из которых исторически достоверны. Одна из них гласит, что во время нашествия Наполеона, варвара известного (по его поведению во время египетской и итальянской экспедиций), памятник из-за угрозы похода завоевателя на столицу Российской империи собирались снять с постамента, и увезти вглубь страны.
Однако некоему майору Батурину приснился, притом неоднократно, сон, в котором Пётр I настойчиво утверждал, что «покуда я на месте, моему городу нечего опасаться!» О таком известии донесли императору Александру I, и он повелел эвакуацию отменить.
Верь-не верь, но ведь факт: нога иностранного завоевателя с момента основания и до сих пор, несмотря на многократные попытки, так никогда и не ступила на территорию нашей северной столицы. Есть все основания полагать, что этого не случится и впредь, ведь её царственный оберег по-прежнему нерушимо стоит в центре Санкт-Петербурга.
Заглавная иллюстрация: Санкт-Петербург. Площадь Петра Великого. Открытка начала ХХ века