Мария Башкирцева без цензуры. Мемуаристка, которую мы чуть было не потеряли
Особенно обидно в дневнике то, что начинается он с обещания показывать мысли и чувства женщины, каковые они есть. И дальше — обычная восторженная каша: Мария думает об искусстве, Мария путешествует по городам, Мария собирается прославиться (или выйти замуж). Но тот дневник, что мы знаем — это искромсанные матерью Марии записки.
Мария умерла молодой, и мать поспешила выжать из её трогательно ранней смерти столько, сколько возможно, публичного внимания. Притом ей не хотелось внимания скандального (а если бы дневники опубликовали полностью, скандал был обеспечен), ей хотелось славы матери нежного ангелочка, угасшего на взлёте своей карьеры. Всё хоть сколько-то нравственное сомнительно, а также большинство записей о семье Марии, было безжалостно вымарано. А начала Башкирцева-старшая вообще с того, что изменила покойной дочери возраст. Теперь та прожила не двадцать шесть лет, а двадцать три. Согласитесь, так трагичнее?
Дневник Марии в любом случае открывается словами: «Итак, предположите, что я знаменита, и начнем». Пожалуй, лучшее вступление к дневнику. У Марии было несомненное литературное дарование, которое материнская цензура от мира тщательно скрыла — такой вывод, например, сделал современный исследователь её дневников Александр Александров.
Семья Башкирцевых: скандалы, алкоголизм и игромания
Во время одного из семейных скандалов — а они окружали Марию всю жизнь и очень её изматывали — родственники высказали ей в лицо, что она, мол, по-хорошему незаконнорождённая. Родилась через семь месяцев после свадьбы. То есть — зачата была ещё в грехе. И что, возможно, гниёт изнутри, ведь на момент зачатия отец уже был болен венерическим заболеванием.
Мария жила с матерью, тёткой и братом во Франции. Отец, столбовой дворянин, остался в Российской Империи, под Полтавой (в наше время — Украина). Брат очень рано начал заливать глаза и откалывать номера. Так же вёл себя дядя по матери, Жорж Бабанин. Мать и тётка были игроманки и вели настолько свободный образ жизни, что к Марии приличные семьи не подпускали своих сыновей. Истерики и скандалы были частью жизни будущей художницы. С детства она понимала одно: что хочет вырваться, выдраться, может быть, с кожей из этой удушающей атмосферы.
Девочка самозабвенно занималась самообразованием, много читала, учила языки, изучала естественные науки по составленной лично программе, благо, обычно мать и тётка баловали её и покупали по запросу всё нужное: книги, реактивы, тетради. О том, чтобы стать художницей, Мария в детстве и ранней юности даже не задумывалась. Её привлекали профессии, связанные с умственной деятельностью. Кроме того, одним из вариантов спасения Мария считала удачное замужество. Со славой своей семейки она могла рассчитывать на него, только если будет чем-то необыкновенно блистать. Ум и эрудиция подходили.
Очень мешало то, что в семье ей не объясняли элементарных для хорошего общества вещей. Например, что девушке не пристало привлекать внимание (например, ездить в чрезмерно украшенной повозке или надевать с девичьим платьем настоящие украшения) — примут за куртизанку. Доходило до того, что её как куртизанку описывали в одной из мелких европейских газет, по счастью, не называя имени!
В образовании не хватало системности, в жизни — определённости. Мать и тётка постоянно меняли место жительства, выдёргивая детей с собой. О том, чтобы отдать их в хороший пансион, и речи не шло. Только упрямый, сильный характер и природная живость ума позволили Марии самостоятельно научиться очень многому.
Влюблённости мадемуазель Башкирцевой
По тому дневнику, который издавался и переиздавался весь двадцатый век, складывается впечатление, что Башкирцева только раз бывала влюблена глубоко и практически никогда не знала чувственности. Не до любви ей было: все устремления её были к искусству.
Первый мужчина, который появляется на страницах дневника — герцог Гамильтон, прибывший во Францию. В редакции матери Марии во время влюблённости в него было двенадцать. Так было гораздо приличнее: нескрываемый интерес к мужчине двенадцатилетней девочке простят, пятнадцатилетней поставят в вину. А ведь интерес был не просто романтический! Во-первых, Марию, конечно, привлекали его родовитость и богатство. Она же с малых лет мечтала убежать в замужество. Во-вторых, описывает она его довольно чувственно.
Вообще, если бы мир увидел записи Марии в том виде, в котором она собиралась их предъявить — без купюр, дерзко, откровенно — не сложилось бы никакого мифа о Марии-ангелочке. Острая на язык, чувственная и умеющая переступать через свою чувственность, умная и действительно одарённая, только не в живописи, а в литературе барышня: сначала чрезмерно скандальная для своего времени, потом, может быть, классик. Но увы! Выпала, надо сказать, не только эта сторона личности Марии. Вымаран был, например, весь первый год ведения дневника. По счастью, сам дневник сохранился и его нашла современная исследовательница Колин Котье, так что у нас есть шанс прочитать его без цензуры. Если записи переведут на русский; пока что фрагменты полного дневника можно найти в книге Александрова.
С миром чувственности она познакомилась в раннем детстве, помимо своей воли, через дядю Жоржа. Нет, по счастью, дядя её не растлевал. Он просто находил смешным читать при ней вслух порнографические романы. Девочка поняла из них куда больше, чем хотела бы. В любом случае, в пятнадцать она воспринимала мужчин уже не так же, как её сверстницы, они не были для неё непонятными существами. Мария знала, что им надо, и задумывалась над тем, что может им это дать.
«Я признаю любовь только таких мужчин, как Гамильтон, потому что они много знают и много видели. Мальчик двадцати двух лет любит, как женщина. Я была бы горда, если бы меня полюбил именно такой мужчина, который искусен в любви», — пишет она.
Чередой проходят мимолётные влюблённости после Гамильтона. Дольше всего задерживается интерес Марии, уже годы спустя после английского герцога, на итальянском юноше Пьетро Антонелли, племяннике широко известного тогда кардинала. Вот чего нет в официальных изданиях: отношения Пьетро и Марии заходят, по тогдашним меркам, непристойно далеко. Они целуются и ласкают друг друга, правда, в одежде. В оригинале записей эти ласки описаны достаточно подробно — ведь Башкирцева собиралась вести подлинную хронику переживаемых женщиной чувств. Родственники Пьетро в конце концов разлучают влюблённых. После редакции Башкирцевой-старшей он превратится в почти бесплотную тень, такого же не знающего греха ангела, что и Мария.
Особняком стоит странный роман по переписке с Ги де Мопассаном. Писатель был известен своей озабоченностью, он постоянно заводил романы и параллельно неустанно посещал проституток. Когда Мария решилась ему написать — исключительно анонимно — она была уже молодой женщиной в расцвете красоты, чьи отношения с мужчинами раз за разом срывались из-за репутации семьи.
Мария дразнила Мопассана, тот отвечал ей возбуждающими воображение пошлостями. Этот роман в письмах — балансирование художницы между природной страстью и её обуздыванием. Неизвестно, серьёзно ли верила Мария в то, что смогла сохранить анонимность. Свидетели утверждают, что Мопассан отлично знал, с кем ведёт переписку, и нетерпеливо ожидал, когда роман перейдёт из стадии платонической во вполне плотскую. Этого не произошло, и, для Марии, к счастью — Мопассан был болен сифилисом.
Естественно, заигрывания Башкирцевой, пусть и исключительно словесные, с мужчиной, известным бабником, в материнскую редакцию дневников не вошли. А ведь переписка с Марией стала самой странной и, может быть, напряжённой любовной игрой в жизни французского классика!
Мария — суфражистка
В двадцать два года Башкирцева, уже состоявшаяся художница, знакомится с суфражистками. Марию с юности тяготило положение женщины в современном ей обществе. Почему мужчинам дозволено всё, а женщинам — ничего, кроме мелких капризов? Почему ей так некомфортно в этих рамках? Может быть, у неё — мужская душа? Суфражистки дают ей новые ответы на старые вопросы.
Собрания Мария посещает в парике, опасаясь быть узнанной — как-то это повлияет на её карьеру? Представляется Полиной Орелль. Не скрывает только то, что она — иностранка, воспитанная во Франции. Собрания суфражисток, речи на них вызывают у неё сложные чувства; как всегда в таких случаях, в своих записях она прибегает к иронии. Но притом — исправно платит ежемесячные взносы, скидывается из карманных денег на издание журнала «Гражданка”, сама пишет туда статьи на острые темы.
Из дневника: «Подумайте только, что у Жюлиана из пятнадцати женщин оказалась только одна, которая не смеялась и не перекрестилась при мысли об эмансипации женщин; одни это делали из невежества, другие – потому что это неприлично. Я уже была готова послать к черту этих бессмысленных существ, которые не хотят, чтобы их считали существами разумными. Они будут говорить: женщина должна думать о своей красоте и т. д., или: кто будет воспитывать детей, если женщина займется политикой? Как будто все мужчины только и занимаются политикой! Никто не заставляет женщину идти в кафе и произносить там речи, мы хотим только, чтобы она была свободна в выборе своей карьеры, которую считает для себя наиболее подходящей. «Оставьте женщину на ее месте», — говорят они. А где ее место, скажите, пожалуйста?.. Я в бешенстве от отчаянья, когда встречаю таких глупых существ. А нужно не впадать в гнев, а убеждать и наставлять. Лучше всего это делать с неграмотными женщинами или с республиканками из простого народа…» Такой Башкирцевой читателю не оставили. Слишком дерзко.
Возможно, вместо очаровательной, техничной, но не очень выдающейся художницы Франция получила бы со временем сильную публицистку, вторую Бовуар, собственную Вульф, но Марию с шестнадцати лет точит туберкулёз, и к двадцати шести годам буквально уничтожает. У неё ещё был шанс прославиться посмертно — дневники. Они могли бы стать вехой в литературе, напряжённые, хорошо написанные. Но издала их мать, и они стали… пристойными. Больше их никак не определить. И всё же что-то было в Башкирцевой, что заставляло Цветаеву и Хлебникова между строк официального издания видеть силу личности, которая приводила их в восторг.