«Живи мы в СССР, играли бы для заводских рабочих»: интервью с Владимиром Айгистовым, лидером группы «Панк-фракция Красных Бригад»

Некоторые называют «Панк-фракцию Красных Бригад» единственной пролетарской панк-группой в России — во всяком случае, в этом углу музыкального подполья она была и остается наиболее известной. За десять лет своего существования группа выпустила пять полноценных альбомов, дала множество концертов и приобрела значительный вес на российской DIY-сцене: в честь недавнего юбилея ПКФБ Петр Полещук встретился с бессменным лидером ансамбля Владимиром Айгистовым и поговорил с ним о чуждости акционизма и перформансизма духу панк-рока, о перспективах создания новой культуры рабочего класса, а также о том, легко ли заниматься малопонятной для широких народных масс музыкой, работая инженером на заводе. По просьбе Владимира его ответы публикуются как есть, то есть без литературной редактуры.

— Давай начнем издалека. Переход «Панк-фракции Красных Бригад» из перформативной арт-группы в полноценную панк-команду описан во многих текстах, меня же больше интересует, как ты заинтересовался искусством и как появилась ПФКБ.

— Всё началось в Московском авиационном институте им. Серго Орджоникидзе, где я встретился с Джоном Куковеровым, который учился на двигателиста. Мы потеряли свои пропуски в один день, не будучи знакомыми, и для восстановления пошли шляться по необходимым инстанциям вместе. Оказалось, что он слушал альтернативную музыку и помимо этого занимался всякой театральщиной в ДК МАИ, совмещая это с различными выставками.

Но я б не сказал, что сам заинтересовался искусством. Мне нравится Саврасов или Васнецов, ну и импрессионисты XIX века.

Просто я стал тусоваться на выставках, куда меня звали друзья из МАИ, где познакомился со многими современными художниками. Поэтому я до сих пор не уверен, что в истории «Панк-фракции Красных Бригад» были арт- и панк-этапы. Мы же всегда занимались музыкой, и для меня ПФКБ всегда была о панке. Группа началась с предложения художника Антона Николаева поиграть вместе. Он никогда не говорил, мол, «давай сделаем арт-проект», да и вообще впервые я наткнулся на упоминание ПФКБ как арт-группы в журналистских текстах.

Почти сразу первый полноценный концерт случился в клубе «Китайский летчик Джао Да». Там не было Антона Николаева, но были Денис Мустафин, Илья Бородин и Джон. Мы тогда играли иначе, чем сейчас: у нас не было плана «будем стучать по подручным средствам», просто поскольку Денис художник, как и Антон, то стучал по всякой херне типа бочек, то есть это художники вовлекались в музыкальный процесс, а не наоборот.

— Некоторые до сих пор считают ПФКБ арт-группировкой. Тебе вообще интересен акционизм?

— Как сказать. Шествия с флагами, плакатами, баннерами и транспарантами тоже называют акционизмом в политических определениях, это весьма приятная деятельность, можно понять, что в умах у людей, но стратегией ей не бывать. Акционизм может пролить свет на что-нибудь, но с его помощью очень сложно вовлечь массы в социальные процессы. Очень часто акционизм не выходит за рамки арт-сферы даже в самых радикальных формах, будь то поджигание двери силовых структур или еще что — все эти поджоги весьма бессмысленны. Акционизм может выглядеть интересно: повседневная жизнь прерывается неким ярким поступком, который, допустим, художественно ценен, если в нем есть не только форма, но и содержание. Но если рассматривать акционизм как метод борьбы с плохими социальными условиями, то он совершенно бесполезен в силу того, что это сугубо индивидуалистская практика, а не массовое и коллективное явление.

А если акционизм преподносится в каких-то сложных формах, то он тем более будет непонятен массам.

Кроме того, в нашем случае акционизм уводил от музыки, и поэтому возникли разногласия с Антоном Николаевым: он склонял ПФКБ в сторону искусства и концептуальности, а я этого совершенно не желал. Мы однажды играли концерт в кафе, видео с которого собирались залить на ютуб. Мне очень нравился звук живого выступления, а Антон наложил поверх видео оригинальную запись песни, из-за чего я понял, что он хочет сделать из ПФКБ Pussy Riot 2, чем я был очень возмущен. Плюс он не согласовал это ни со мной, ни с Денисом, хоть я предлагал всегда по решениям голосовать. В итоге его художественная деятельность в рамках ПФКБ превращала музыкальную группу в нечто вторичное. В этом смысле я имел печальный опыт работы с акционизмом.

— Чем тебе не нравятся Pussy Riot?

— В начале мне казалось, что в них есть панк-дух какой-то. Но из-за текстов, похожих на газетные заголовки, их легко обвинить в создании шума вокруг общественных событий и зарабатывании себе на этом популярности, хотя я свечей не держал, что у них был такой замысел. Их политическая позиция не очень ясна: в них есть и анархизм, и либерализм. Но моя личная претензия в том, что у Pussy Riot мало музыки, но много «художеств». А я, опять же, всегда сторонился концептуализма. Я и ПФКБ от этого отгораживал: мне не хотелось, чтобы у группы были какие-то концептуальные границы.

— Насколько арт-среда в Москве обуржуазившаяся?

— Все крупные арт-центры Москвы связаны с олигархами. Меня всегда злило, что заводы перестают функционировать как промышленные предприятия, а их здания используются воротилами арт-мира в качестве площадок для выставок. Если говорить про посетителей, то поначалу на выставки ходило много хипстеров, хотя были и маргинальные личности. Но в основном посетители состоят из среднего класса, во всяком случае, в тех галереях, где я бывал. Этих людей легко определить не только по внешнему виду, но и просто по их работе. Это рабочая аристократия. Если брать места мажорнее, типа «Гаража», то туда наведывалась и более крупная буржуазия. Современное искусство ведь плотно связано с дизайном, поэтому на подобных выставках достаточно людей из зажиточных слоев. Пролетариат, конечно, на такие выставки не ходит.

— Я заметил, что в последние годы очень мало андерграундных панк-групп занимаются акционизмом или выдумывают перформансы, расширяющие обычный концертный опыт, но зато есть те, кто подобными жестами просто увеличивает свой социальный и культурный капитал. Как ты думаешь, с чем это связано?

— На мой взгляд, панки в принципе не очень любят театральщину. Иначе это уже дрейф в сторону арт-панка. Ортодоксальные панки просто играли музыку и старались сохранять радикальность текстов и агрессивность аранжировок. Игра на музыкальном инструменте тоже своего рода вид перформанса, весьма самодостаточный и не требующий лишней театральности. Наш барабанщик как-то сказал, что музыканты наряжаются в том случае, если не могут покорить слушателей музыкой.

— Если мы говорим про ортодоксальных панков, то я более-менее согласен, но современная DIY-сцена состоит не только из групп, исполняющих однородную трехаккордовую музыку. Напротив, музыку играют самую разную, и очень часто ту, которая появилась как раз в недрах арт-панка. Однако перформативных практик вместе с саундом наши DIY-панки не унаследовали.

— Возможно, игра на инструментах требует много сил, поэтому всё время на репетициях отводится только саунду. Совмещать складную игру с перформансом сложно же чисто технически. Я помню, The Fall выступали с танцорами, так вот музыкальное выступление группы и танцоров происходило одновременно, но каждый был занят своим делом. Мне не кажется, что музыка нуждается в театральности, чтоб найти слушателя. Я читал твою статью и отметил, что тебя очень беспокоит проблема запертости панк-групп в андеграунде, и я согласен, что таким путем идеи не получают распространения.

Может прозвучать цинично, однако ничто в мире не получает широкого распространения, если в это не вложены деньги.

Так что отмеченная тобой проблема во многом связана с отсутствием команды, которая бы взяла на себя промоушн и другую работу, выводящую группу на широкую аудиторию. Ну и вообще, это просто чудо, если получается найти идейного агента, раскручивающего группу не только для получения прибыли. В России я с таким не сталкивался.

— К моменту старта ПФКБ ты уже работал на заводе? Сколько у тебя рабочих специальностей?

— К моменту старта ПФКБ я уже пять лет работал по профессии инженера. Моя работа всегда была связана со сферой систем управления движением, но занимался я массой разных задач: технической документацией, разработкой ПО, матмоделями, испытаниями, чертежи чертил, договоры поставки заключал.

— Многие вполне справедливо считают, что монотонная работа не способствует творчеству, но наоборот — отнимает всё свободное время. Какие у тебя как у художника отношения с работой?

— Я не считаю себя художником, я в первую очередь инженер. Скорее меня больше волнует, как творчество сказывается на работе.

Но, конечно, работа может быть монотонной, не способствующей творчеству, а наоборот, выражаясь совсем уж по-марксистски, превращающей людей в придатки машин.

Но есть еще зарплата, организация труда: взаимодействие с начальством и контролирующими отделами, каким соцпакетом наделяются работники на тех или иных предприятиях. Плохие условия труда вызывают у рабочих сильное негодование, возмущение и ярость. И тогда обостряются их социальные и экономические проблемы, цены становятся безумными. Это само по себе богатый материал для творчества. Был период, когда я не работал, и тогда я вообще не мог сочинять. Работа позволяет трезвее оценивать реальность и социально-экономические проблемы. Поэтому на моем творчестве работа сказывается положительно. Но я не работник физического труда, а работник умственного. А вот физическое состояние сильно влияет на возможность заниматься творчеством в свободное от работы время.

— Тебе нравится твоя работа или ты хотел бы ее сменить?

— Нравится или нет, я больше просто ничего не умею. Теоретически я бы мог заниматься чем-то другим, но вряд ли, да и тогда моя жизнь превратилась бы просто в кромешный ад. Сейчас тоже часто ад, но терпимый.

— Ты говорил, что ПФКБ существует для того, чтобы у пролетариата была своя культура. Максим Динкевич в интервью на Sadwave спрашивал, играли ли вы хотя бы раз перед настоящими рабочими, и ты ответил, что прекариат — тоже часть рабочего класса. Я с этим согласен, но возникает вопрос, что именно ты подразумеваешь под «культурой рабочего класса» и как это воплощает ПФКБ?

— Я тогда говорил о работниках с измененным продуктом труда — что такие точно есть, а вот прям заводских и фабричных я ж не выискивал с расспросами. Ну и всегда поощрял финансовую доступность для рабочего класса, играя в недорогих местах. Туда приходят люди из бедных слоев. Раньше я вообще запрещал ставить выше ста рублей за билет, тем более ПФКБ ничего не берет за концерт. Сейчас нет сил разбираться с этим, к тому же понятно, что у организаторов концерта тоже куча денежных трудностей. Цены всё равно невысокие — 500/400 руб. Нынешние, более высокие цены, повторюсь, связаны с ухудшением экономической ситуации в России: цены на продукты первой необходимости и такого же рода услуги — транспорт и прочее — стали чрезвычайно высокими.

И, конечно, сами песни и раньше писались под впечатлением от работы и о вызванных работой проблемах, типа алкоголизма.

Хотелось бы думать, что люди наемного труда могут узнать себя в песнях ПФКБ. А Динкевич имел в виду фабрично-заводской пролетариат, который работает на станках, но отсутствие людей в спецовках на наших концертах, что ли, о чем-то говорит? Возьмите любую пролетарскую группу, тех же The Fall: на их концертах не было людей в спецовках, но это пролетарская группа, и играла она для рабочего класса. Я не знаю ни одной группы, на концерте которой рабочие были бы как на подбор: вот тебе сварщик, фрезеровщик, вот тебе токарь, вот тебе портной, вот тебе столяр. Может, еще руки в масле их смотреть для доказательства? Или что, мы должны устроить классовый дресс-код, где на входе будут вместо паспортов трудовую книжку проверять? Даже на скиновских концертах такого нет. Очевидно, что мы играем не для буржуазии, просто рабочий класс расширился из-за того, что в России появилась сфера услуг и активно идет деиндустриализация. Живи мы в СССР, играли бы для заводских рабочих.

— Может ли андеграундная группа сегодня стать в авангарде новой пролетарской культуры? Да и вообще, может ли появиться новая пролетарская культура?

— Нет, при буржуазном строе это невозможно — стоять в авангарде новой культуры с точки зрения массовости. Вернее, сама группа, может, и способна встать в основе новой пролетарской культуры, но другой вопрос, насколько широко она сможет распространить эти идеи. Всё снова упирается в денежный вопрос.

— По-твоему, невозможно создавать культуру для рабочего класса, будучи мейнстримным музыкантом?

— Ну это речь о поп-группах, видимо. Вот взять для примера Shortparis. Я наткнулся на упоминание о них в одном неомарксистском паблике. И как-то раз посмотрел их клип «Двадцать», испытав очень неприятные ощущения, увидев, как рабочие-актеры клипа поют фальцетом какие-то совершенно формалистские строчки, выстроенные банально на смене цифр с одной на другую. Абсолютно очевидно, что Shortparis не знают, о чем поют, хотя бы из-за того, что рабочие представлены в клипе предельно типично — хотят только больше денег.

Это делается для того, чтоб люди думали, что Shortparis якобы есть дело до рабочих.

Понятно, что проблема зарплаты касается рабочего класса, но утверждать, что повышение зарплаты — это всё, чего хочет пролетарий, попросту глупо. Помимо зарплаты есть еще, как я говорил, организация труда, отношения с начальством, короче, масса других проблем. Тем более что повышение заработной платы — это экономическая борьба, а преклонение перед ней в работах Владимира Ильича Ленина называлось «экономизмом» и критиковалось как реакционная форма борьбы. Думаю, что у Shortparis гораздо больше общего с «экономистами», социал-демократами в плохом смысле слова, реформистами и либералами. К марксизму и марксизму-ленинизму они отношения не имеют, это просто смешно.

— Изучал ли ты творчество Shortparis кроме клипа «Двадцать»?

— Сначала я подумал, что Shortparis — это какая-то постмодернистская, неомарксистская хрень, и забил на группу. Но потом всё больше моих знакомых с крайним или квазикрайним мировоззрением стали признаваться в симпатиях к этой группе. Я решил изучить ее подробнее. Всё оказалось еще более поверхностным, чем я думал. Хороший пример — интервью фронтмена группы Николаю Солодникову. В числе прочего Комягин рассказывал Солодникову, как посетил Исаакиевский собор, где экскурсовод рассказывала, что мастера, занимавшиеся золочением купола, умерли от испарений ртути, которая выделялась при работе. В общем, Комягин озаботился ввиду этого тем, что люди готовы жертвовать чужими и своими жизнями ради реализации великих идей, что вопрос цены достижения цели не ставится, что проблема русского менталитета в том, что у нас за великими делами «не видят человека».

Вот что я скажу: коммунисты, социалисты никогда такими абстрактными и пошлыми формулировками не бросаются.

Их интересует не абстрактный человек, а человек, вписанный в производственные отношения. То, что говорил Комягин, это стандартный либеральный гуманизм. Я провел исследование и выяснил, что за херня там творилась с Исаакиевским собором. Издавна известны два метода золочения: огневое и на мордан. В первом случае ртуть гарантировано будет выпариваться, что неизбежно приводит к смерти работников. Во втором случае достигается тот же самый результат, но вообще без жертв. Просто есть нюанс — золочение на мордан дороже обходится финансово. Комягин говорит, мол, мы не задумываемся в России, какой ценой достигаются цели. Но получается, что только о цене заказчики и думают. И главное — это не проблема сугубо России, а проблема любого капиталистического общества или общества, где важнее всего выгода. Меня этот формализм и поверхностность суждений наряду с разговорами о своих «марксистских построениях», надо сказать, неприятно удивили. Предлагаю больше на Shortparis времени не тратить.

— В России, как мне кажется, почти нет групп (и даже панк-групп), которые бы чувствовали себя частью рабочего класса, вы чуть ли не единственные, кто с ходу приходит в голову. Как думаешь, почему наблюдается такой дефицит?

— Красных панк-групп, если не брать примитивно-лозунговых, в принципе мало во всем мире. В основном панки поют об общих вещах, просто с радикальной точки зрения. Но это лучше, чем ничего. Я рад, что есть панк-группы, которые задаются социальными вопросами. Конечно, это не очень политичный подход, но я думаю, что если мы все дальше будем выстраивать панк-сеть, то может появиться больше идеологизированных групп, а не только новая говноволна благодаря сериалу про «Короля и Шута». Думаю, неслучайно, что в продвижение этого сериала вложено так много рекламы.

Они явно стараются закопать всё прогрессивное, что связано с панком, продвигая «КиШ» чуть ли не как главную панк-группу в истории.

Всё усугубляется, если копнуть глубже: продвижением мерча по сериалу занимается «Яндекс» — а это та еще свинская монопольная контора, запустившая щупальца во многие отрасли. Это абсолютно варварская компания, известная эксплуатацией человеческого труда и вопиющими методами борьбы за процветание на рынке. То, что они взялись за панк-культуру — ход конем для бабкозашибания. Поэтому выбрали героев «Нашествий». Считаю, что они сильно ударили по восприятию панк-рока в России. У меня в продуктовом работает продавщица Люся, у которой достаточно высокая планка музыкальных запросов. Пришел я как-то за сигаретами, а она начала мне рассказывать, мол, посмотрела этот сериал и не ожидала, что «КиШ» такие крутые, а Горшок начитанный. Когда против идей о достойных пролетарских группах борются такие гиганты, как «Яндекс», то сложно говорить о том, что панк может стать в авангарде новой пролетарской культуры.

— Ты говорил, что «всегда ставил цель бороться с пошлостью современной музыкальной индустрии, фальшью, высокомерием, ну и еще попытаться создать что-то новое, пинок под зад постмодернистам». Что именно ты понимаешь под «чем-нибудь новым»?

— Отказ от заимствований. Во всяком случае, сознательных. Когда я сочиняю песни, то всегда стараюсь сочинить что-то свое. Кроме, может быть, исключения в виде песни «Таких могли б висеть сотни», навеянной Here Comes Your Man группы The Pixies. Сочиненные песни, которые мне кажутся слишком похожими на чужие, я с чувством большого облома отбрасываю. Иногда приходится доказывать: например, я заколебался объяснять, что рифф песни «Рексетин» не украден у The Stooges.

— Я почему спрашиваю — кажется, что твоя группа вызывает любопытство как раз по обратной причине. Она в определенном смысле продолжает дело былых леваков и пролетариев вроде «Лисичкиного хлеба» и The Fall, находясь в антагонизме со всем новым, если понимать под ним условный «видеоблогерский промысел» и всё буржуазное, что с этим связано. Как ты воспринимаешь в этом смысле ПФКБ?

— Панк должен быть похож на панк, иначе это не панк. Так что по форме, да, мы можем напоминать кому-то «Лисичкин хлеб». Но в содержательном смысле у нас нет экзистенциализма, метафизики и анархизма, словом — трех китов, на которых держится ЛХ. Возвращаясь к поставленным целям: то, как они претворяются в жизнь, зависит от многих факторов, в том числе от тех, которыми я не управляю.

Я не могу подчинить одному себе всё звучание. В «Панк-фракции Красных Бригад» есть разделение труда.

Я пишу основы песен, но почти не занимаюсь аранжировкой — для того, чтобы в группе не было диктатуры, которая, кстати, была в The Fall. В аранжировки я вмешиваюсь только в том случае, если остальные участники хотят поменять гармонию песни. Да и вообще я стал изучать творчество многих групп, в том числе из тусовки «Формейшена», уже после того, как прочитал, что кто-то нашел нас похожими на них. Кроме того, они с юга Москвы, а мы с севера. Это две совершенно разных местности, непохожие друг на друга буквально всем. У групп «Формейшена» много южных топонимов: и Теплый Стан, и Коньково, и улица Островитянова, и Ленинский проспект. А у нас это Тушино, кинотеатр «Балтика», крысы на Сходненской, бульвар Яна Райниса. Это разные места по духу, и, соответственно, разный дух у самих групп.

— Ты отмечал, что тебе особенно приятно, что ПФКБ вызывает негодование у хипстеров. При этом одно время про вас писала «Афиша Волна». Разве в этом нет противоречия?

— На раннем этапе, с 2006 года, когда я начал сочинять песни и выступать сольно, хипстеры на меня не ходили, а если всё же оказывались на концерте, то просто не понимали, что происходит. Они не аплодировали, не разговаривали, но после концерта ходили и задавались вопросами, мол, че это за хер и че он вообще делает.

Это прозвучит слегка самонадеянно, но мне казалось, что «Афиша Волна» благодаря нам сама вышла на какие-то новые просторы. Тексты о ПФКБ появились не потому, что мы были инди-рок-группой, а потому, что само издание заинтересовалось чем-то новым. Да и нашу близость к панку хипстерские либеральные издания постоянно подчеркивали, мол, я «пою мимо всех нот с ядовитой усмешкой» и всё в таком духе, выдумывали, что мы на «ГрОб» похожи, якобы мы не без наследия психоделического панка Сибири. Это звучало как безумие.

Вообще, надо отдать либеральным изданиям и хипстерам должное как меломанам: они все-таки любители изучать разные жанры.

В «Афише Волне» про нас писал в том числе Феликс Сандалов, а он связан с «Формейшеном», поэтому так или иначе разбирается в российской панк-культуре. Но потом появилась «Афиша Daily» и всё зачистила. Помню на концерте в 2017-м я пребывал в нетрезвом возмущении по поводу того, что «Афиша Daily» поставила нас как главное событие недели наряду с выступлением Российского национального оркестра и Башмета.

— Твоего лирического героя иногда представляют как социалиста начала ХХ века, который будто бы переместился в наше настоящее и языком прошлого стал критиковать современные реалии, что намекает на так и оставшиеся нерешенными проблемы столетней давности. Как ты сам воспринимаешь своего героя?

— Я бы не назвал своего героя лирическим, потому что в основном я сочиняю просто про себя и про опыт, который испытал. Но допустим: это человек, родившийся в интеллигентной семье, которому хочется поучаствовать в улучшении жизни незащищенных слоев населения, но при этом склонен к порокам и чрезмерностям типа алкоголя. У него хорошее уравновешивает плохое в лучшем случае. Что до социалиста столетней давности, то, насколько я понимаю, речь о том, что я выражаюсь в песнях архаичным языком. Другим языком я и не владею, потому что читал много литературы советских времен, и к тому же наложила отпечаток работа, где мне приходилось сталкиваться с документами, написанными инженерно-техническим слогом.

— Считаешь ли ты свой язык инструментом для критики современности?

— Конечно. Это протест против состояния современного языка. Из-за большого наплыва англицизмов русский язык стал резать слух. Плюс ко всему широкое распространение на территории РФ получил язык психотерапии, из-за чего люди стали всё чаще описывать свое состояние или чужие поступки только этой терминологией. Это повлияло на трансформацию языка в целом, трансформацию, совершенно мне не близкую. Поэтому, строя фразы и рифмы, я стараюсь максимально отмежеваться от всех этих нововведений. Тем более что психотерапевты обмусоливают внутренние проблемы личности, а я стремлюсь всё же затрагивать классовые вопросы в песнях. Я стараюсь описывать проблемы личности, но не абстрактной, а вписанной в бедные слои общества.

— Похожие вещи как будто можно сказать и про ваш саунд. В нем нет даже намека на современность. Если ваш саунд — критический жест, то в чем его содержание?

— Если бы он был критикой, как и язык, мы бы, наверное, на каждой репетиции обсуждали, как сделать звук в пику современным артистам. А это опять упирается в концептуализм. Наше звучание просто является наиболее органичным для наших песен. Мы всегда хотели быть независимой группой, а если бы выстраивали себя в качестве противоположности другим, то были бы невольно зависимыми. У меня взгляд на звук, как ни странно, чисто технический, если речь идет о записи: например, я всегда ратовал за то, чтоб каждый новый альбом записывался на новой студии, потому что тогда мы наверняка каждый раз будем звучать по-разному.

— «Панк-фракции Красных Бригад» десять лет. Была ли цель у группы в начале пути, удалось ли ее достичь и какая цель у группы теперь?

— Я, конечно, и на самых ранних этапах слабо верил в возможность серьезного влияния на общество с помощью группы. Мне всегда просто хотелось делать музыку для людей из незащищенных слоев общества, чтобы как-то их развлечь и приободрить. Ну и создать что-то новое, непохожее на других, без заимствований. Думаю, нам это удалось. Хотя когда я встретился с Джоном, то не сочинил еще ни одной песни. Я хотел сочинить хотя бы одну, которой я мог бы гордиться. Мне казалось, что для сочинения хорошей песни нужно быть исключительным человеком.

Я никак не мог подумать, что про меня будут писать издания и что ПФКБ будут называть чуть ли не единственной пролетарской панк-группой.

Поэтому, конечно, я удовлетворен тем, как всё получилось. Но за десять лет я так или иначе развился во взглядах. Мне бы хотелось в дальнейшем, чтобы ПФКБ отошли от подростковой максималистской позиции и начали записывать песни, которые не резали бы ухо хоть пенсионерам. Для этого нашим песням нужно стать менее маргинальными и более доступными для прослушивания, не жертвуя радикальностью. Это примерно то же, что волнует и тебя: идея о важности распространения подобной музыки на более широкие слои населения. И, конечно, хочется участвовать в дальнейшем развитии панк-движения в России, чтобы все дружили друг с другом и чтобы нас тут не замочили поодиночке. Хотелось бы, чтоб панк развивался не на индивидуалистских началах, а с помощью коллективной деятельности. И поэтому, если раньше ставились цели, исходя из какого-то индивидуального для группы действия, то теперь, когда вокруг есть друзья и дружественные коллективы — «Мучительный комфорт», «Штази», Swinger Killers, Skerries, Disco Death и т. д., — то и цели о процветании движения и его развитии хотелось бы ставить на основании коллективного взаимодействия. Рот фронт!