«Парижанин» в СССР
Быть выдающимся и одновременно полузабытым — не самый редкий в истории случай, но всегда обидный.
Советское искусство в каком-то смысле вышло из шинели Константина Истомина (1887–1942).
Военный, сражавшийся в Первую мировую и гражданскую, он долгие годы преподавал во ВХУТЕМАСе, а затем Полиграфическом институте — этих кузницах художественных кадров, был профессором, деканом факультета живописи и при этом оставался не только ярок как преподаватель, с собственными теориями цвета, но и как художник.
Завсегдатаи Третьяковки на Крымском знают его «Вузовки», тихий шедевр 30-х, где на фоне окна изображены две женские фигуры.
Вроде бы ничего сверхъестественного — да, краски, да, атмосферно, но оторваться невозможно. Не сразу и понимаешь, что обе фигуры идентичны. Это любимая модель Истомина начала 30-х: бывшая танцовщица варьете Лидочка, сломавшая во время выступления позвоночник и начавшая позировать. После травмы она плохо говорила, стала глохнуть, но сохранила прежнюю пластичность и грацию. Лучшие работы Истомина связаны с нею.
После смерти в Самарканде, куда Истомина эвакуировали с институтом, его надолго забыла официальная история, мастерскую после его смерти очистили, а работы вынесли на мусорку. Их спасли друзья и ученики. Им многим обязана ретроспектива в Третьяковке, ведь позже начальство еще и отдало холсты Истомина из мастерских ВХУТЕМАСа студентам под запись, пришлось спасать и их.
Современники пишут о нем как о человеке с открытой душой, несмотря на то, что боли войны — контузия, ранение, тиф, отравление газами, — не отступали.
Ассистировавший ему в институте Александр Лабас вспоминал: «У него был его особый, истоминский голос, громкий и звучный, который иногда вдруг мог зазвучать по-военному… Он редко выходил из себя, но все же бывало, что некоторые студенты выводили его из терпения, и он мог накричать и даже уйти и хлопнуть дверью. Его бросало сразу в краску, лицо делалось сердитым, суровым.
Он всегда возмущался, когда студенты, ничего не поняв, чисто механически и очень вяло начинали копировать натуру.
Это его могло взорвать, и он кричал, объясняя: «Я вам говорил! И для чего спрашивается? Все зря! Вы не работаете, а спите на своем холсте». Когда я к нему потом подходил, он смеялся и говорил: «Вероятно, только криком его проймешь!» Ситуация, хорошо знакомая институтским преподавателям наших дней.
Сам Истомин учился всю жизнь. Его биография типична для сына военного: родился в Курске, затем отца отправили во Владивосток (там художника поразила красота японского и китайского искусства, искать их отклики в его работах — особое удовольствие). Его первый преподаватель живописи в Харькове был поклонник французской школы пейзажа. В автобиографии 1935 года Истомин признает: «Барбизонцы, но не передвижники — таков был мой первый художественный лозунг», решительно для эпохи, уже начавшей с подозрением относиться ко всему зарубежному. А если вспомнить, что друзья в молодости прозвали его «Парижанином»… Главное образование получил в Мюнхене, с ним у Шимона Холлоши учился Владимир Фаворский, позднее они инициируют создание искусствоведческого отделения на истфиле московского университета, но закончить его Истомину не дали, в 1913-м призвали в армию.
Революцию принял. Вновь воевал, иллюстрировал «Чапаева» Фурманова, позже ездил в Крым писать труд рыбаков, пытался запечатлеть восстание румынских крестьян. Но заказы не удавались, эскизы интереснее итогов. Пастернаковская дилемма «И разве я не мерюсь пятилеткой, / Не падаю, не подымаюсь с ней? / Но как мне быть с моей грудною клеткой / И с тем, что всякой косности косней?» — актуальна и для него.
Быть вне политики считается сегодня невозможным, случай Истомина показывает, что все в ХХ веке так или иначе с ней связано. Оставаться европейцем в искусстве — тоже политика; помнить о других горизонтах, передавать это знание молодым — значит хранить другую культуру, создавать пространство, параллельное официальной идеологии. Неудивительно, что чиновники пытались выбросить его наследие на помойку, смыть холсты. Они забыли, что в мире есть друзья.
Алексей Мокроусов
Специально для «Новой»
— В сознании многих Истомин остается автором одной работы, гениальной картины «Вузовки», — не мало ли для художника такого масштаба?
— В Третьяковской галерее Истомина значительно больше, долгое время висела целая стена его работ, позади раздела ОСТа, она была дивно хороша, единственное, до нее было трудно добраться. Но это правда — работы Истомина не столь популярны и не столь известны, даже многие сотрудники нашей галереи не слишком знают, кто такой Истомин, кроме картины «Вузовки». На самом деле Истомин — художник-легенда, его судьба сложилась давно, она драматична и в то же время счастлива, потому что организована усилиями друзей и учеников. В личности Истомина и в его искусстве заложена энергетика, которая притягивает людей, это энергетика его картин, в которой сочетается любовь к натуре и удивительное понимание живописи в ее европейском ключе. Истомин — европейский художник, это художник, который многое знает, среди вхутемасовских педагогов он слыл европейцем.
— Вроде бы противоречие: европеец, но вполне благополучный и даже лояльный, если вспомнить иллюстрации к «Чапаеву»…
— О них мало кто знает. Только сейчас немногое выплыло на поверхность, стало известно его графическое наследие, сохранившееся в семье ученика и друга Леонида Казенина и показанное на выставке галереи «Ковчег». На нашей выставке живопись объединена с графикой, Истомин наконец-то представлен в том масштабе, которого заслуживает. Но благополучной его биография не была. Как все художники, он пытался делать заказные работы. Они не получались. Уехал в Крым писать жизнь рыбаков, провел там целую зиму, привез кучу этюдов, прекрасных рисунков и акварелей, но картину не написал, у него совсем не складывалось с тематическими картинами. Известен он, прежде всего, портретами, интерьерами, немного натюрмортами и крымскими пейзажами.
Популярный педагог, он развивался очень интенсивно, параллельно со своими студентами, писал те же постановки, бывал с ними на практике. Посвятив 20 лет преподаванию, он не создал художественной школы. Были те, кто воспринимал его информацию, метод, любовь к натуре, но не были на него похожи, это как раз удается крупным художникам.
— Есть что-то эклектичное в этом его блуждании по разным объединениям, участие в выставках, например, «Маковца»…
— Это, скорее, из-за его близости с Фаворским, обращение к «Маковцу» — результат дружбы. Больше его определяет объединение «Четыре искусства», это та художественная программа, которая ему важна, он там был секретарь. А что тогда
все побывали в Ассоциации художников революционной России, не участвуя ни в одной ее выставке, это веление времени.
Истомин вообще человек довольно правоверный, никогда не был против. Принял революцию, воевал на стороне красных, хотя дворянин, внучатый племянник героя Севастополя — адмирала Истомина.
— Можно ли увидеть в Истомине художественный атом, который принадлежал многим направлениям и в то же время никому?
— Мне кажется, он не блуждал. Он достаточно последователен, далек от авангардных течений, от фантазийного, не склонен к композициям, поэтому не очень получались заказные и тематические вещи. «Вузовки» — счастливое исключение, они задумывались не как тематическая картина, но как интерьерная композиция, потом он придумал ей название, и это определило судьбу, ее взяли на выставку и тогда же, в 30-е, купили в Третьяковскую галерею. Он всегда писал с натуры, та всегда была важна, он очень страдал, когда не мог найти натурщицу. Он поклонялся Ван Гогу, Рембрандту, итальянцам, в молодости помимо Германии побывал в Греции и Италии, видел там выставку Ван Гога, в письмах обоих много перекличек о восприятии натуры.
— При этом много влияния Дерена и Вламинка?
— В истории русской живописи Истомин откровенный экспрессионист, и, по-моему, очень красивый.