Дмитрий Быков и Ирина Лукьянова // «Вечерний клуб», 8 сентября 2000 года

В пятницу, 25 августа сего года, ведущему народной программы «Весточки» Алексею Ромашкину позвонил одноклассник Марков. Они до сих пор жили в одном дворе, при встрече кивали друг другу, но давно уже не общались.

— Слушай,— сказал Марков.— У меня к тебе дурацкая просьба. В воскресенье у тестя день рожденья, я тут кое-что придумал…

— Ну, а я тут при чём?— невежливо удивился Ромашкин.

— Короче… дело к ночи,— когда Марков не мог сразу придумать, что сказать, он сыпал глупыми поговорками.— Ты можешь в воскресенье прямо в эфире сказать всего одну фразу?

— Я много фраз в эфире говорю. Но заказных поздравлений мы не берём, это ты куда-нибудь на радио звони.

— У меня тесть — ваш фанат, каждое воскресенье — умри всё живое — «Весточки» смотрит. Ты можешь в этот раз в эфире сказать «Как сказал один мудрый человек, что сову об пенёк, что пеньком сову»? Он писать кипятком будет от счастья. Это его любимая поговорка. Только в самом начале, минуты через две-три после начала, а то ещё заснёт среди программы, с ним это бывает.

Ромашкину это было сказать совсем нетрудно, тем более, что и фраза вписывалась в его намётки предполагаемой программы. Прямо от неё можно было перейти к сюжету о детях в скаутском лагере, зажаривших ворону из живого уголка. Для порядку Ромашкин немножко повыламывался.

— Не знаю, у нас ведь жёсткий сценарий. И потом, мы очень зависим от зрительских звонков,— ни он сам, ни Марков не заметили противоречия в этих отговорках.

— Ну слушай, Лёх, ну сделай раз в жизни. В долгу буду… как в шелку. Давай в понедельник «Москвича» твоего посмотрю, если хочешь. Только если сам не сможешь, там заболеешь или что, пусть кто другой непременно скажет.

Пожилой «Москвич» у Ромашкина заглох ещё месяц назад и теперь понуро стоял во дворе, а Марков был автослесарь.

Ромашкин замялся. Он совсем было хотел согласиться, но этот поворот его смутил, хотя исправная машина нужна была позарез. Просто Ромашкин был чрезвычайно щепетилен, и схема «ты мне, я тебе» за годы несоветской власти так и не вписалась в его представления о порядочности. Он ещё немного помучился, согласился и повесил трубку с неясным чувством, что сделал что-то нехорошее. Немного подумав, правда, он решил, что перемудрил и нет ничего плохого в том, чтобы порадовать старика и заодно починить безнадёжную машину.

В субботу с утра ему позвонил коллега Коровкин. В «Весточках» было трое ведущих: мягкий джентльмен Ромашкин, брутальный хмырь Коровкин и хрупкая блондинка Гвоздилина. Злые языки, а на телевидении других не бывает, поговаривали, что в программу ведущих отбирают по глупости звучания фамилии.

— Тебе из ментовки не звонили?— хрипло поинтересовался Коровкин.

— В смысле?

— Да мне сейчас звонил какой-то, не знаю, следователь не следователь, оперативник не оперативник, я в них не разбираюсь,— с похмелья Коровкин вообще слабо разбирался в жизни, а утром в субботу у него почти всегда было похмелье, поскольку в пятницу он поздно вечером вёл свою программу и всю ночь после неё расслаблялся в буфете.— Чушь какую-то спрашивал, не было ли у вас заказов на частную рекламу, не просили сказать что-то в эфире,— я, короче, ни хрена не понял.

Ромашкин испытал неприятное ощущение: как будто он плывёт по реке, а в воде его хватает холодная рука и голос спрашивает, как в анекдоте, плюс два или минус два.

— Минус два,— почти вслух сказал Ромашкин, давая себе страшную клятву всегда слушаться внутреннего голоса и не соглашаться на предложения, если они вызывают хотя бы минимальные сомнения. Он быстро отделался от Коровкина и стал перекапывать телефонные книжки, чтобы позвонить Маркову и наотрез отказаться. Номер не находился: Алексей не звонил Маркову с восьмого класса. Он стал искать в книжке хоть какого-нибудь одноклассника, но телефон грозно зазвонил.

— Здравствуйте,— произнёс тихий мужской голос,— я следователь Чугуев из МУРа.

Мы могли бы привести точную должность и место работы следователя Чугуева, но не всё ли равно для детектива, где работает наш следователь? Всякий приличный следователь работает на Петровке.

— Чем могу быть полезен?— как можно более солидно спросил начинающий паниковать Ромашкин. Он не любил милиции, боялся милиции, не хотел связываться с милицией,— и это всё при том, что самым страшным преступлением в его законопослушной жизни были во-первых, похищение бесхозной пачки сигарет с подоконника в коридоре университета и, во-вторых, парковка в неположенном месте.

Следователь задал упомянутый Коровкиным вопрос о заказных материалах, частной рекламе, частных объявлениях, и Алексей начально объяснять про Маркова и его тестя, физически чувствуя, как с каждым словом тает его безупречная репутация.

— Теперь всё сходится. Не возражаете, я к вам сейчас подъеду?— скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Чугуев.— Диктуйте адрес.

Не успел Ромашкин повесить трубку, как позвонила Гвоздилина и стала спрашивать про следователя. «Всё это в высшей степени странно, в высшей степени странно»,— стрекотала она, пока Алексей не сослался на стук в дверь, чтобы отвязаться. Гвоздилину взяли в программу не за фамилию, а за манеру стрекотать ровно, неумолчно и усыпительно, как дорогая швейная машинка в соседней комнате.

Следующие сорок пять минут Ромашкин шагал по квартире туда-сюда, городя версии одна страшнее другой, и ни на чём не мог остановиться. Он успел уже прикинуть, куда звонить, чтобы СМИ подняли громкий вой о попрании прав журналиста, мысленно собрал вещи и разве что не попрощался с жизнью. Приезд следователя Чугуева избавил его от неминуемого сумасшествия.

Следователь был немолодым, невысоким человеком с неинтересным усталым лицом и негромким голосом.

Усталыми бывают лица у всех следователей, даже у практикантов, а ко всем остальным существующим в языке прилагательным для описания Чугуева следовало бы приставлять «не». Впечатление он производил самое положительное, в коридоре разулся и прошёл на кухню, куда ему указал Ромашкин, в чистых сереньких носках. Алексея это впечатляло, тем более, что уже много лет он не видел ни одного должностного лица, которое бы снимало обувь у входа,— от детского врача до сантехника.

— Я расследую серию ограблений магазинов,— пояснил следователь, попивая крепкий чай без сахара.— Действует большая банда, причём очень хитро и нагло. Берут небольшие дорогие магазины вроде минимаркетов, причём, как правило, те, где не только продукты, но ещё обменные пункты, салоны сотовых телефонов, отделы продажи компакт-дисков и прочее. Часть банды проникает туда под видом покупателей вечером, когда выручка ещё не сдана, а покупателей уже не очень много, и каждый раз устраивает какой-нибудь новый трюк. Один раз кто-то изображал пьяного, очень убедительно валялся, скандалил, часть покупателей ушла, а пока охрана трудилась вывести его вон,— у каждой кассы уже по человеку с оружием. Другой раз разбили в торговом зале банку с очень вонючей жидкостью и воспользовались паникой, в третий — устроили пожар в подсобке: жара, все двери настежь, в подсобку со двора входи кто хочет. Это долго рассказывать. Мы несколько месяцев работали, чтобы внедрить к ним своего человека и взять с поличным, потому что иначе они всё равно отвертятся. Но у них очень хитрая система оповещения: стоит им почуять неладное, как в последний момент они дают отбой и уходят. Словом, вчера наш человек нам сообщил, что в этот раз у них будет сигналом к началу, когда в вашей программе прозвучит какая-то определённая фраза.

— Не понимаю,— тупо сказал Алексей. В его голове ограбление магазина никак не хотело увязываться с каким бы то ни было текстом, произнесённым в его передаче.

— Там есть камера хранения. В ней работают поочерёдно две бабушки, и там на стойке телевизор, по которому всегда вещает ваш канал. Ну вот, например, у нас в парикмахерской мастера всегда включено «Радио России», а в булочной — «Эхо Москвы». Мы проверяли, там бабушки всегда смотрят сериал, новости и потом вашу программу.

— Её все бабушки любят,— мрачно прокомментировал Ромашкин, которому всенародная любовь бабушек давно действовала на нервы. На улице и в магазине к нему постоянно подходили, чтобы пожаловаться на соседей, заливающих сверху, или паспортистку из РЭУ, которая хамит, а весь дом давно ходил искать справедливости не к участковому или диспетчеру, а к нему лично.

— Так вот, если всё пройдёт нормально — для них нормально, я имею в виду,— и их сложный план нигде не даст сбоя, то в ваших «Весточках» прозвучит определённая фраза. Если же на каком-то этапе что-то сорвалось, значит, фраза не прозвучит, и всё отменяется. Мобильником они пользоваться не хотят,— опасаются, что их прослушивают. Пейджерам тоже не доверяют,— следователь так ухмыльнулся, что стало понятно: не доверяют правильно.

— Вот они и придумали себе такой канал связи. Я так полагаю, если они в магазине в первые несколько минут не услышат вашей реплики, то просто уйдут и будут разбираться, где произошла утечка.

— Так это что, значит, Марков у них в банде, что ли?— озадаченно спросил Ромашкин.

— Совсем не обязательно. Он мог где-то хвастануть, что вот, ведущий «Весточек» с ним в классе учился. А дальше уже как-то его обработали, чтобы он вас попросил, не исключаю даже, что на спор. Это мы всё ещё будем проверять.

— Так мне что, не говорить про мудрого человека?

Следователь даже побледнел.

— Что вы! Обязательно скажите! Иначе все наши труды коту под хвост! Даже если вас попросят не говорить…

— Кто попросит?— перебил Алексей.

— Да Марков же ваш, позвонит перед эфиром и скажет, что рассорился с тестем и никого поздравлять не надо.

— Слушайте, но ведь это всё такими белыми нитками шито, на столько случайностей завязано!— рассердился Алексей.— Тот же Марков уедет на дачу, или не найдёт моего телефона в студии, или я заболею, или тётка не тот канал, включит…

— Уверяю вас, и не уедет, и телефон найдёт, если надо будет, и тётка, как вы сказали, тоже будет смотреть нужный канал, не так уж сложно это сделать,— мягко сказал Чугуев.— А вот вы, если хотите, действительно, поезжайте пока на дачу, до завтрашнего эфира. Чтобы не было соблазна подходить к телефону до воскресенья. А то ещё начнут потом доискиваться, где вышла промашка… не подумайте, что я вас пугаю. А если заболеете, так у вас там ещё двое ведущих есть. Вас ведь попросили в случае чего продублировать? В общем, они перестраховываются, как могут.

— А зачем вам это нужно, чтобы они ещё один магазин ограбили?— не успокаивался Ромашкин.

— Слушайте, Алексей Сергеевич, вы в самом деле не понимаете или меня разыгрываете?— спросил следователь почти без раздражения.— Мы же их ждать там будем. У вас эфир во сколько начинается?

— Восемнадцать ноль пять, после новостей,— привычно ответил Ромашкин.

— Так вот, если даже перед эфиром ваш Марков позвонит и попросит не говорить, вы всё равно все дословно скажите. Ему можно потом объяснить, что уже вписали фразу в сценарий и не могли его менять перед самым началом. Или что-нибудь в этом роде. А сейчас позвоните, пожалуйста, вашим коллегам и, ничего не объясняя, скажите им, чтобы даже если вы не приедете к эфиру, фраза про мудрого человека должна прозвучать.

— Почему это я не приеду к эфиру?— похолодел спиной Ромашкин.

— Ну мало ли, машина по дороге сломается, или, может, яблок обкушаетесь. Что, вы животом никогда не страдали?— Следователь посмотрел на него участливо. Ромашкин впервые понял, что на практике означает штамп из милицейских романов «глаза следователя потеплели».

Гвоздилина и Коровкин клятвенно обещали в случае чего не забыть о сове и пеньке, даже если попросят про сову не говорить,— хотя и сова, и пенёк, в особенности в сочетании с предположением, что Ромашкин может не вернуться с дачи, наводили их на мысли определённого свойства.

Ромашкин уехал на дачу электричкой, обратно вернулся на попутке, высадившей его на выезде с МКАД на Варшавское шоссе, а там поймал другую машину, ибо опаздывал. В половине шестого он вбежал в здание небольшой частной телекомпании на Полянке.

В это время опергруппа, которая только что приехала со срочного вызова и едва отдышалась, незаметно стекалась к намеченному магазину. Внутри было спокойно, бабушка сидела перед телевизором, канал был тот, который нужно, бандитов пока не было. Оперативники разошлись по торговому залу, заняли ключевые точки и стали бдеть. В шесть часов бандиты так и не появились. В шесть ноль пять тоже. В шесть десять — тоже. Стало ясно, что ограбления не будет и вся предварительная работа пошла-таки коту под хвост.

«В чём же дело?» — размышлял про себя командир опергруппы. Предательство Ромашкина? Вряд ли, он, кажется, настолько пуглив, что никогда не пошёл бы против милицейской инструкции… Проговорился кто-то из группы? Но кто? Пименов: идеальный солдат, проверенный в деле, при этом жена и двое детей — такой с бандитами не столкуется. Ежков: добрый, простоватый, обожающий вкусно поесть… но не до такой же степени, чтобы покупал себе сладкую жизнь ценой сговора с бандитами! И наконец — Зотов. Георгий Зотов. Этот — да, этот мог бы предать: в бою зверь, но странные оккультные увлечения, сатанизм, книги о Третьем Рейхе и половых извращениях… Но Зотова он как раз на этом деле проверял и все его контакты тщательно отслеживал: нежелательных не было.

Покупателей заходило мало, одна кассирша пересчитывала выручку, другая заперла кассу и куда-то ушла. Бабушка у телевизора оживлённо болтала с женщиной, перекладывавшей покупки из тележки в сумку.

— Ой, Господи,— возмущалась старуха,— что ж это в стране такое делается? Не одно, так другое!

Начальник опергруппы подошёл поближе и сразу всё понял. А вот что именно он понял, читателю предстоит угадать.