«Для каждого снимка я создаю свою легенду»
В Центре фотографии имени братьев Люмьер проходит юбилейная ретроспектива Владимира Лагранжа. Его работы передают настроение сменяющих друг друга эпох, начиная с оттепели и заканчивая перестройкой. Вы не найдете здесь постановочных кадров. На снимках Лагранжа — жизнь обыкновенных советских людей, преломленная творческим видением автора. Выставка «Улицы Лагранжа», где представлено 150 работ, продлится до 17 ноября.
Часть аудитории diletant.media — студенты и школьники. Для них актуален вопрос самоопределения. С какими трудностями вы столкнулись как начинающий фотограф?
Моя бабушка была художницей, папа работал фотокорреспондентом в газете «Правда». Он окончил операторский факультет ВГИКа, но не смог заниматься кино и перешел в «Правду». Мама была фоторедактором. Они познакомились во ВГИКе. Таким образом, с детства я находился среди людей, которые занимались творчеством. Я не обучался фотографии. Немного снимал в ранние годы; в 1957-м, будучи в Крыму, сделал серию открыток, которые опубликовали в издательстве ИЗОГИЗ, но все это было еще до начала работы. Я пришел в Фотохронику ТАСС учеником фотокорреспондента без представления, что и как делать. Набирался опыта, уже работая в Фотохронике. Наблюдал за работой тех фотокоров, которые вызывали у меня интерес. Тогда в Фотохронике сложился большой коллектив мастеров старой школы. Я не присутствовал с ними на съемках, обращал внимание на то, какой материал они привозили в редакцию. Делал выводы молча: «Это мне нравится, это не нравится». От случая к случаю смотрел на фотографии и порой поражался, каким образом на пустом месте создавались такие сюжеты. Иногда видел — сюжет есть, но снят так, что мне и не особенно нравилось. Я делал выбор: в редакции было у кого учиться.
Трудна сама по себе работа фотографа, а найти что-то и снять было не особенно трудно. Я не задержался в учениках. Вся тематика нашей жизни — институты, школы, детские сады, заводы, фабрики — была занята другими репортерами, и туда лучше было не соваться. Это был их хлеб. Оставалось то, что репортеры почти не снимали — улица. И я ходил по Москве. Такая съемка достаточно ценилась: снимали в жанре уличной фотографии мало. Развивалось наблюдение за происходящим вокруг тебя. Быстро приходило решение: это надо попробовать снять, а это можно и не снимать.
Однажды во время работы в ТАССе Марк Степанович Редькин — очень хороший фотограф — подошел ко мне, когда я в очередной раз рассматривал свои негативы. Задержал внимание на одном и говорит: «Это выставочный кадр!». А я тогда и не понял, что такое «выставочный кадр». Уже потом я осознал, что это фотография, достойная быть представленной на выставках.
Мне захотелось снимать что-то более интересное для меня, ездить по стране. В Москве находилась редакция журнала «Советский Союз», но я не имел представления, как туда попасть. Еще во время работы в Фотохронике ТАСС узнал о том, что в Парке культуры и отдыха имени Горького организовывается выставка «Наша молодость». В этой выставке в 1962 году участвовала моя фотография «Голуби мира». Я познакомился со многими фотокорами, в частности, с сотрудником журнала «Советский Союз» Юрием Королевым, к которому и обратился со своей просьбой об устройстве на работу. Я ушел из Фотохроники ТАСС и в 1963-м стал фотокорреспондентом журнала «Советский Союз». Сомнений в выборе профессии у меня не было.
Была ли разница в материале, который вы хотели продемонстрировать зарубежному читателю, не знакомому с жизнью в Советском Союзе, и отечественному?
За рубежом совершенно другие взгляды и менталитет. Он от меня далек. Во время перестройки я работал в Москве во французском агентстве «Sipa Press». Задал своему шефу вопрос: «Как долго я буду снимать нищих, помойки, стриптиз-клубы, базары, где идет спекулятивная торговля?». Он ответил: «Это хорошо продается на Западе». Так они представляли Советский Союз. Меня эти взгляды не устроили, и я ушел. Потом страна разлетелась на куски, республики захотели суверенитета, а журнал, имея название «Советский Союз», еще недолго просуществовал и закрылся.
Меня не привлекают существующие на Западе трактовки нашей жизни, потому что там ее не знают и не хотят знать. На сегодняшний день есть позитивные вещи, но их не замечают. В качестве примера можно привести конкурс World Press Photo. В нем принимают участие фотографы-профессионалы. Чем больше крови, разрушений, тем ближе к премии, и меня это коробит. Жизнь ведь многокрасочна, а тут один черный цвет. Пропаганда телевидения, радио влияет на трактовку тех или иных событий на Западе. Очень однобокая, не соответствующая действительности трактовка нашей с вами жизни. Оказывается, мы живем в абсолютно дикой, изуверской стране.
Вы были в Афганистане во время вывода советских войск. Как строилась съемка там?
Мне посоветовали не рваться в отдаленные районы, а найти в самом Кабуле элементы, которые рассказывали бы о сложностях для мирных жителей. Местные службы без сопровождения не выпускали за пределы гостиницы. Надо было пробиваться, чтобы попасть куда-то. В итоге я поехал в госпиталь, и, конечно, увиденное меня поразило. Там последствия войны и страдания были совершенно очевидны. Я человек сугубо штатский. Это все было для меня совершенно новым и производило впечатление. Что-то начинает работать, открывается совершенно иной взгляд на то, что ты видишь. Это трагедия, которую надо как-то передать. Но не в прямом смысле, когда людей режут на операционном столе или нужно отразить страдания на лицах. Я всегда старался, чтобы в фотографии был контекст и символика. Я зашел, увидел пустую койку, на стене — календарь с Владимиром Высоцким. Это меня поразило.
Тоска, сожаление, сочувствие — человека-то нет — были настолько явными… Сразу же «вцепился» в это и снял. Меня спросили: «Хотите снять здесь еще что-то?». — «Ничего больше». Этот кадр впитывал в себя все.
Строгая цензура применительно к работе фотографа в советское время — стереотип?
Цензура касалась в большей степени пишущих журналистов, художников, писателей, деятелей кино и театра, нежели фотографов. На протяжении тех лет, что я работал в журнале «Советский Союз», очень редко сталкивался с цензурой. Да, какие-то проявления были, но не столь катастрофичные, как в других профессиях, когда снятый фильм на десятки лет клали на полку. Настоящий удар для тех людей, что снимали картину. И таких случаев было очень много.
С какими сложностями сталкивается фотограф сегодня?
Сегодня цензура другого типа. Попробуйте взять камеру и снять что-то, вас обвинят в том, что вы вторгаетесь в личную жизнь. Раньше снимать на улицах жанровую фотографию, что-то интересное, что привлекает внимание фотографа, было безопасно и спокойно. Если люди, которые попадали в кадр, тебя видели, они относились к съемке как к подарку. В 1964 году я был во Франции и совершенно спокойно снимал на улице. Когда я приехал в 90-х, люди требовали немедленно убрать фотоаппарат.
Если узаконят уголовное преследование за то, что фотограф снимает жизнь людей, огромное направление в фотографии будет просто-напросто закрыто. Кусочки жизни, которые ты схватываешь, останутся за бортом. В последние годы я довольно-таки часто ездил за рубеж и выработал тактику съемки. Но она сложная: будучи заметным человеком с амуницией, снимать так, чтобы меня не видели. Эта тактика давала возможность что-то «схватить». Но так работать затруднительно и нерационально. Если ты видишь сюжет, его хочется снять открыто, не боясь возникновения конфликтов и прихода полиции, а такое тоже бывало. Подобный подход передался и нашим людям. Идет самая обычная пара, ты снимаешь ее, и возникает большой конфликт. А снимать архитектуру интересно не каждому, да и зрителю может быть скучно. Архитектура есть в открытках, а мне хочется снять естественную жизнь. Для каждого снимка я создаю свою легенду. Фотографирую людей, не зная, о чем они говорят, и придумываю свою историю для кадра. У этих чужих для меня людей надо «поймать» эмоции, которые подтверждали бы мою легенду: теплоту взаимоотношений, человеческую, духовную близость… Сегодня фотографов обвиняют в том, что они вторгаются в личную жизнь, и это большое затруднение в съемке. Сложно представить, чтобы такая тенденция возникла, когда работали Анри Картье-Брессон и Робер Дуано. Эти два человек, особенно Брессон, работали именно на «подсмотр», который преломлялся в соответствии с творческим видением автора.
Вы много путешествовали по Советскому Союзу. Какие места больше всего врезались в память?
Камчатка — необыкновенно красивый край. В журнале «Советский Союз» не так часто давали фотографии, передающие красоту природы, по той причине, что экономили место для пропагандистских кадров, поэтому пейзажи я снимал редко.
Мне нравятся старые русские города без больших ухищрений в архитектуре, где есть старинные купеческие дома. Привлекает внимание Нижний Новгород. Увы, развитие всех городов идет по одному и тому же направлению. Были пятиэтажки — теперь одни высотки. Напоминает небоскребы Нью-Йорка, хотя большого восторга такая застройка не вызывает. Русская архитектура совершенно другая. Я много раз видел Нью-Йорк в альбомах и открытках. Когда, наконец, оказался на Манхэттене, он меня не поразил. Это другая планета, и я далек от нее. Я не могу сказать, что был вдохновлен Нью-Йорком. Ничего особенного. Мне говорили: «Обязательно посмотри парк в центре». Я на него посмотрел, но он не лучше Парка культуры. Ну, много зелени, но поразить это меня не могло.
Брайтон-Бич — не город, а отдельная юмористическая страна. Люди уехали в Америку, а выглядит их жизнь так, как в Жмеринке. Не произвело впечатления. Стоило ехать в Америку, чтобы за обшарпанным столом играть в домино? Это другая страна, другой менталитет, и видеть там не совсем прижившихся выходцев из Советского Союза досадно. У меня есть кадр, где на пляже две дамы играют в карты, а на стене написано: «Вася». Мне это напоминает Жмеринку, в которой я, правда, никогда не был. Я приехал из США и перечитал «Одноэтажную Америку» Ильфа и Петрова, а книга ведь написана в 1935 году. Такое ощущение, что авторы только вернулись из Штатов, мало что изменилось. Большого желания вновь ехать в США нет. Я отдам предпочтение, например, Люксембургу.
Какие проблемы фотожурналистики в современной России вы могли бы выделить?
Фотографов не приглашают на съезды Союза журналистов России. Закрывают выставочные залы, фотоцентры. Надо помнить об одном: если уволить всех фотографов, работающих в прессе, работа редакций встанет.