Киев в 1920 году
Это последняя статья с избранными местами из мемуаров Н.И.Полетики.
Начало:
Киев в 1918 году. Часть 1
Киев в 1918 году. Часть 2
Киев в 1919 году. Часть 1
Киев в 1919 году. Часть 2
Киев в 1919 году. Часть 3
Налет Красной армии на Киев 1 - 5 октября и последовавший за налетом
военный погром евреев Добровольческой армией наложили мрачный отпечаток на
киевскую жизнь. В Киеве сложилось убеждение, что добровольцы ничем не лучше
большевиков, что никаких надежд в деле "восстановления порядка" и
"возрождения России" на добровольцев возлагать нельзя. И русским, и
еврейским населением овладело ощущение бесперспективности. Резко ухудшились
и условия жизни: хозяйственная жизнь не налаживалась. Транспорт был
расстроен. Накануне зимы Киев был без стекол в окнах и без топлива, а уголь
из Донбаса нельзя было подвезти из-за расстройства транспорта. Все усиленно
готовили к зиме "буржуйки" - маленькие железные печурки, отапливаемые
щепками, так как на центральное отопление из-за отсутствия угля нельзя было
рассчитывать. Мы ездили и пилили обрубки сухих сосен в Святошине и
Пуще-Водице и привозили их домой, где кололи их на щепки, ломали разрушенные
деревянные дома и заборы.
Трамвайное движение очень сократилось. Электрическое освещение одну
ночь горело, на другую - гасло. Иногда свет давали среди ночи, тогда начинал
действовать водопровод, и мы спешно набирали воду, которая поднималась не
выше первого этажа.
Налет Красной армии стал поворотным пунктом в походе Добровольческой
армии на Москву. Хотя Орел добровольцам удалось взять, но удержать его они
не могли. Через несколько дней Красная армия выбила добровольцев из Орла, а
затем Добровольческая армия покатила обратно на юг - к Одессе и Крыму.
Причинами поражения добровольцев были, как говорил мне в сентябре со
слов Шульгина Боря Бенар, неравенство сил по сравнению с Красной армией и
откровенная практика реставрации монархического строя и помещичьих прав на
землю. Ни крестьяне, ни рабочие не хотели поддержать Добровольческую армию,
которая несла им только шомполы и нагайки. Но самой важной причиной была
деморализация Добровольческой армии. Армия разложилась в результате
постоянных еврейских погромов и грабежей. В.В.Шульгин подметил и эту
причину. В конце ноября в связи с двухлетием образования Добровольческой
армии он напечатал в "Киевлянине" большую статью о Добровольческой армии под
хлестким заголовком: "Взвейтесь, соколы, ... ворами" (парафраза первой
строчки солдатской песни: "Взвейтесь, соколы, орлами, /Полно горе
горевать"...)
В этой статье Шульгин обвинил Добровольческую армию в том, что она
превратилась в "Грабьармию", что непрекращавшиеся еврейские погромы
разложили Добровольческую армию, в рядах которой осталось слишком мало
бойцов и стало слишком много "хапунов" и грабителей, что многие бойцы, в том
числе и офицеры, хотят не воевать, а только собирать с винтовками,
револьверами и шомполами в руках "дары" от "благодарного населения".
Конец октября и ноябрь в Киеве были очень тусклыми и мрачными.
Общественность Киева, кроме отъявленных монархистов и черносотенцев,
отшатнулась от Добровольческой армии. Красная армия стала у Ирпеня и была
постоянной угрозой для Киева, где не раз поднималась паника и
распространялись слухи об эвакуации.
В конце ноября П.Г. Курц снова предложил мне подать заявление в Ученый
совет факультета с просьбой оставить меня профессорским стипендиатом по
кафедре "История России". Довнара в Киеве не было. Я написал под диктовку
П.Г. Курца заявление и вручил ему. И это было мое счастье. В декабре я
свалился, схватив тиф, и был отвезен в одну из городских больниц. П.Г. Курцу
пришлось подать мое заявление самому. В больнице я перенес подряд три
тифа-брюшной, сыпной и возвратный. Второй раз в жизни (первый - в Саратове)
я с трудом выжил. Из больницы я вышел только в середине марта 1920 г. Снег
уже почти стаял, только на рельсах трамвая, ходившего довольно редко, и в
тени у стен зданий и у заборов сохранились еще серо-грязные кромки льда со
снегом. Я еле -еле ковылял по улицам, но приближение весны помогло. Из
Конотопа родители прислали нам "с оказией" картошки, муки, крупы и сала. Эта
провизия очень поддержала меня в послетифозные голодные недели, когда так
неистово хочется есть. Только приход тепла поставил меня на ноги.
Братья и друзья рассказали, как уходили из Киева добровольцы и как
пришла в третий раз в Киев советская власть. Об уходе добровольцев они
говорили как об уходе тяжело нагруженного и даже перегруженного разного рода
продуктами и вещами обоза. Целые вагоны и платформы были набиты мукой,
сахаром, керосином, хозяйственными товарами и всем, чем можно запастись "на
черный день". Уходили в спешке, в панике, боясь, что Красная армия вот-вот
перережет дорогу Киев-Одесса, открытую в последний момент галичанами
Деникину.
Вместе с добровольческими войсками уходили, главным образом пешком, и
киевские жители, опасавшиеся по каким-либо причинам возвращения советской
власти или просто бежавшие от нее.
В этой эвакуации погибло много беженцев, больше всего от тифа. Военные
власти добровольцев до последней минуты обманывали население Киева, уверяя,
что все обстоит благополучно. Вагонов не хватало, и гражданскому губернатору
Киева - о, ироническая шутка музы истории Клио! - с трудом удалось уехать в
арестантском вагоне с решетками. Словом, это было бегство, паническое
бегство с награбленным.
Красная армия вошла в Киев 15 декабря.
Третий приход Красной армии и третье установление советской власти на
Украине существенно отличались от первых двух.
Трехнедельный налет Муравьева на Киев в феврале 1918 года был
непосредственным и ярким проявлением буйной молодости большевизма. У бойцов
армии Муравьева имелось, проскальзывало, правда, в очень незначительном
количестве, что-то общее с "Двенадцатью" Александра Блока. Но Блок, как
поэт, сильно идеализировал и опоэтизировал своих "Двенадцать", наделив их
лично своими мессианскими мыслями и чувствами о создании "нового мира",
"нового общества". В красноармейцах Муравьева мессианских мечтаний не было
заметно. Молодость большевизма была гораздо грубее и проще. Солдатам
Муравьева были гораздо ближе лихачи и "Катьки толстомордые", чем мессианские
мысли о "новом мире".
Затем, красноармейцы в "Двенадцати" не думали еще о полном истреблении
лиц старого общества. Красноармейцы Муравьева уже приступили к уничтожению
своих противников - "офицерни", "украинцев" (петлюровцев), чиновников
старого режима и пр. - под лозунгом "Мы все можем, мы все смеем", шаблонным
лозунгом самоуверенной, верящей в свои силы молодежи. Но, например, В.В.
Шульгин, арестованный Сашей Амханицким после захвата Киева Муравьевым,
остался жив и цел и не был "на прощанье" "пущен в расход" перед уходом
Муравьева из Киева.*
Второй приход Красной армии и установившаяся почти на семь месяцев
советская власть на Украине показали большевизм в отчаянном размахе
ожесточенной борьбы против своих противников - контрреволюции и буржуазии,
когда ничем не ограниченный классовый террор стал основным методом борьбы,
когда арестованного, согласно рецепту председателя Всеукраинской ЧК Лациса,
"ставили к стенке", "посылали в штаб Духонина" только за то, что он
"буржуй", или "поп", или "офицерня", или "очкарик", или "длинноволосый
вития", не утруждая себя поисками доказательств виновности арестованного.
Во второй приход большевиков всякий след мессианизма уже совершенно
исчез. Наоборот, в казни врагов "Нового мира" уже вмешивался какой-то
элемент расчета, притом расчета не идеалистического и не героического, а
скорее утилитарного характера:
принесет ли казнь арестованного пользу "Новому миру" (т.е. советскому
обществу), хотя арестованный еще не сделал и не сказал ничего преступного
или вредного против советского строя. Большевизм, можно сказать, повзрослел
и уничтожал своих врагов, действительных и возможных, веря в себя и в свои
силы создать "Новый мир", построенный на более рационалистических началах,
чем старый. Он расчищал на данном этапе пока еще только население России,
как расчищают строительную площадку перед началом большой стройки. Он
присвоил себе право очищать население России от вредных на его взгляд людей,
как садовник очищает заросли, удаляя те плевелы, которые мешают росту и
развитию полезных трав и злаков.
Сущность и характер третьего прихода Советской власти на Украину были
раскрыты в приказе, опубликованном 15 декабря 1919 г. в газетах: "Красная
армия в третий и последний раз заняла Киев".
Хотя это утверждение из-за интервенции поляков формально оказалось
ошибочным, но по существу оно было верным. Оно было осознанием того факта,
что большевизм (советский строй) победил своих противников - Колчака,
Деникина, Петлюру и пр. - и утвердил свое господство почти на всей огромной
территорией бывшей Российской империи. ."Героически-фанфарный" период борьбы
этим окончился. Белая гвардия была не только разбита, но потерпела и
нравственный крах, став в своем последнем выражении - в "Добровольческой
армии" - из армии "Освобождения России", какой она претендовала быть, -
"Грабьармией". Все понимали, что Врангель и Петлюра уже не в состоянии
оспорить господства Советской власти в России.
Но вместе с тем победа Советской власти означала, что попытка партии
большевиков молниеносно, мощным порывом, превратить РОССИЮ из страны
капиталистической в страну социалистическую потерпела крах. Эта попытка была
разрекламирована партией большевиков еще до Октябрьского переворота, и сам
Октябрьский переворот, судя по пропаганде большевиков в 1917-1920 гг., был
предпринят именно для этого, ибо строительство социализма в России, правда,
в более длительный срок, обещали и эсдеки-меньшевики, считавшие эту попытку
партии большевиков бакунизмом, а не марксизмом, и эсеры.
Разруха в России, вызванная Первой мировой войной и усиленная
гражданской войной и интервенцией, "достигла таких размеров, что, утвердив
свою власть над Россией, советский строй в следующем, 1921 году, после
Кронштадтского мятежа (в основе которого лежало разочарование масс в
обещаниях большевиков) был принужден отказаться от задачи построения
социализма в кратчайший срок и отступить назад - к НЭПу (политике
меньшевиков).
Вот тогда эта политика построения социализма в России в кратчайший
срокв порядке оправдания или хотя бы объяснения ее перед массами была задним
числом - ретроспективно - приписана, приурочена к годам гражданской войны и
была названа политикой военного коммунизма.
Когда я вышел из больницы, я был еще очень слаб, работать почти не
работал и с трудом передвигался по Киеву. Я не мог узнать Киева и советской
власти в Киеве.
Никаких фанфар, все тускло и блекло, какие-то большевистские будни.
Даже у партийцев серое и скучное настроение, точно большевики полиняли и
выдохлись по сравнению с двумя прошлыми приходами. Вместо проповеди "великих
свершений" - проповедь мелких и будничных дел и борьбы с голодом ("посевная
кампания"), так как крестьяне неохотно засевали землю, и в хлебной Украине
на горизонте маячил недостаток хлеба.
В марте и апреле 1920 г. самой характерной чертой жизни Киева был голод
или, по меньшей мере, сильное недоедание. Вопрос о том, как прокормиться и
что я буду есть завтра, висевший надо мной, да и надо всем трудовым людом с
зимы 1916-1917 гг., стал вопросом жизни. Только "счастливцы", то есть
специалисты, взяточники и воры, которых в советском строе становилось все
больше и больше, могли прокормить свою семью и даже прикопить что-нибудь "на
черный день" или "детишкам на молочишко".
Но лично мое положение улучшилось. Посетив П.Г.Курца, я узнал, что по
докладу его и доц. П.П. Смирнова Совет историке-филологического факультета
университета утвердил меня на 2 года профессорским стипендиатом по кафедре
"История России". Но профессорский стипендии хватало в апреле 1920 г. лишь
на покупку хлеба и овощей на несколько дней. Снова приходилось думать об
"извозе" и какой-либо физической работе.
Однако неожиданный поворот событий на 5 недель осложнил жизнь киевского
обывателя. Польская интервенция нарушила все расчеты. В апреле 1920 г.
Западный фронт с Польшей, где в конце 1919 г. нашел убежище Петлюра с
атаманами своих войск, внезапно оживился. Петлюра заключил соглашение с
Пилсудским, добившись ценой больших жертв (в Киеве ходили слухи, что он
отказался в пользу Польши от включения в Украинскую Народную Республику
Галиции со Львовом) помощи Польши в изгнании Советской власти с Украины.
Первым сигналом похода Пилсудского - Петлюры было появление в двадцатых
числах апреля над Киевом польского самолета, который сбросил на Киев
несколько бомб. Польская армия потеснила советские войска под Коростенем и
Овручем, и 28 апреля совершенно неожиданно для киевского обывателя началась
эвакуация советских властей и войск из Киева. Эвакуация происходила,
выражаясь вежливо, "в большой спешке" и скорей походила на бегство. Поляки
не могли поспеть за уходящей Красной армией. Советское командование
опасалось, что части Красной армии на Правобережной Украине и в Киеве могут
оказаться отрезанными и окруженными польскими войсками.
Советские войска покинули Киев 29-30 апреля, польские - вступили в Киев
7 мая. Почти неделю Киев жил в состоянии междувластия. Обыватели
оборонялись, и притом довольно успешно (имелся богатый опыт прошлых смен
власти), от киевских налетчиков. Но с продовольствием стало еще хуже.
Польские войска, щеголеватые и расфранченные, вступили в Киев чуть ли
не церемониальным маршем. Рядом с ними сичевики и гайдамаки Петлюры казались
бедными и ободранными родственниками.
Польские войска пробыли в Киеве всего пять недель. Все чувствовали, что
это непрочная власть, что Польша не может включить Киев в свое государство.
А насколько прочна и приятна власть Петлюры? По Киеву ходили слухи, что
Петлюра хочет стать гетманом № 2. Он создал свое правительство из
"умеренных" украинцев, которое не спешило в Киев и отсиживалось в Виннице.
Поляки не создали в Киеве своей гражданской администрации и
ограничились учреждением военной комендатуры. Параллельно польской
комендатуре в Киеве была учреждена и петлюровская. Я заметил, что вечерние и
ночные патрули, ходившие по Киеву, были составлены на паритетных началах:
вместе с петлюровским патрулем ходил и польский. Возможно, что поэтому в
Киеве в эти пять недель не было или было очень немного ночных погромов,
грабежей и убийств, даже евреев, во всяком случае, гораздо меньше, чем во
времена Директории в конце 1918 - начале 1919 года. Комендантский час был
установлен не то в 9, не то в 10 часов вечера. На прогулки по городу после
этого времени требовалось специальное разрешение - пропуск. Мне пришлось
убедиться в опасности прогулок после комендантского часа на личном опыте,
когда в один из первых дней после прихода поляков я засиделся как-то в
гостях у Зороховичей и возвращался в общежитие нашей компании на
Караваевской 5 около одиннадцати вечера. На углу Большой Владимирской и
Бибиковского бульвара, у здания нашей гимназии, я был задержан
польско-петлюровским патрулем. Пропуска на хождение ночью по городу у меня,
конечно, не было.
"Предъявите ваше удостоверение личности!" - сказал польский офицер,
прекрасно говоривший по-русски. Я вытащил из кармана удостоверение и тут
только с острым ужасом вспомнил, что мое удостоверение "профессорского
стипендиата" при университете было выдано мне в апреле при советской власти,
и что на удостоверении красуется штамп и печать УССР с обычными атрибутами -
серпом и молотом. За такое удостоверение "виновного" при Директории, в конце
1918 - начале 1919 г., обычно расстреливали.
"Смотрите, пане лейтенант, - обратился офицер-сичевик к польскому
офицеру, - це ж большевик, вин служить у Советов!"
Но польский лейтенант не поддался на приглашение петлюровского офицера
сделать в отношении меня "оргвывода". Он расспросил меня подробно, и я
рассказал, что был оставлен при университете Советом факультета, а получил
удостоверение, когда советская власть была в Киеве. Поэтому на моем
удостоверении личности печать и штамп были "советскими" и не могли быть ни
"украинскими", ни "добровольческими". Лейтенант спросил: "Где вы живете?" и,
узнав, что я живу на Караваевской 5, в доме типографии Кульженко, приказал
своим (польским!) солдатам: "Проводите этого молодого человека на
Караваевскую и выясните у директора типографии Кульженко, живет ли он там и
действительно ли он является работником университета. Если все в порядке,
как он говорил, отпустите его".
"А вы, - сказал лейтенант, обращаясь ко мне, - не ходите по городу
после комендантского часа и обзаведитесь другим, не советским
удостоверением".
Польские солдаты привели меня домой, разбудили уже улегшегося спать
директора типографии. Тот подтвердил все сказанное мною, и солдаты
удалились.
Я выскочил из неприятной и опасной истории совершенно случайно.
Директор типографии предложил мне достать в университете более современное,
то есть украинское, удостоверение. Я ответил, что это невозможно, так как в
университете Бог знает когда обзаведутся украинскими печатями и штампами.
Тогда он уселся в одном белье за письменный стол и на бланке типографии
Кульженко с украинским гербом и штампом сделал мне удостоверение, что я
являюсь корректором при этой типографии.
Польское командование рассчитывало на долгое пребывание в Киеве. Но
произошло иначе. Мы все знаем, что во время польско-советской войны 1920 г.
армия Тухачевского, идя стремительным маршем на Варшаву (под лозунгом "Даешь
Варшаву!") и оставив далеко в тылу свои обозы и склады снарядов и
снаряжения, увлеклась и вырвалась вперед. Она была в 20 километрах от
Варшавы, когда польские войска, сосредоточенные по указаниям французского
маршала Вейгана под Варшавой, нанесли 18-25 августа фланговый удар по армии
Тухачевского. Она была отброшена на северо-запад, перешла польско-германскую
границу и была интернирована германскими властями в Восточной Пруссии. Это
так называемое "чудо на Висле" спасло только что созданное Польское
государство, мечтавшее о Великой Польше "от моря до моря" (от моря
Балтийского до моря Черного).
Все это известно и понятно. Но нелепо и непонятно Другое:
1. Кто гнал армию М-Н.Тухачевского на Варшаву и заставлял ее идти
скорее и скорее, не обращая внимания ни на усталость солдат, ни на
отставание тылов, хотя штаб армии и сам Тухачевский доказывали опасность
подобного марша? В советской военно-исторической литературе вина за
поражение армии Тухачевского возложена целиком на Троцкого, который был в
1920 г. председателем Реввоенсовета РСФСР. Только ли один Троцкий был
виноват? Чьи полководческие таланты и репутации берегутся до сих пор?
2. Почему Юго-Западный фронт (командующий А.И. Егоров, Реввоенсовет
- И.В.Сталини РД.Берзин), стремительно продвинувшись после освобождения Киева
к Львову, застрял там, безнадежно пытаясь взять Львов кавалерийской атакой
Первой конной армии Буденного (член Реввоенсовета - К.Е. Ворошилов), вместо
того, чтобы повернуть на северо-запада направлении к Люблину и поддержать
левый франт Западного фронта (командующий - М.Н. Тухачевский)?
После "чуда на Висле" (15-25 августа 1920 г.) в военных кругах Киева
распространились слухи, что Сталин нарочно задерживал Юго-Западный фронт под
Львовом для того, чтобы лишить Тухачевского лавров взятия Варшавы и
победителя "Панской Польши". В 1938-1939 гг. наиболее осведомленные в тайнах
польско-советской войны 1920 г. - советские полководцы МЛ. Тухачевский, А.И.Егоров,
Р.Н. Берзин, были репрессированы и исчезли с лица земли.
Вопрос о том, "кто виноват", оставался невыясненным в течение 40 лет. И
только в шестидесятых годах выяснилось, что слухи, ходившие по Киеву в 1920
г., были правильными.
Несмотря на указания Главного командующего военными силами РСФСР С.С.
Каменева и Реввоенсовета РСФСР (зам. председателя Склянский) от 11 августа
1920 г. отправить из войск Юго-Западного фронта Двенадцатую и Первую конную
армию (командующий СМ. Буденный, член Реввоенсовета К.Е. Ворошилов) на
поддержку левого фланга войск М-Н.Тухачевского, Сталин задержал 12 и 13
августа Первую конную армию под Львовом. На повторный приказ Реввоенсовета
РСФСР от 13 августа о передаче Двенадцатой армии и Первой конной армии под
командованием Буденного с 14 августа, Сталин отказался подписать приказ А.И.
Егорова о выполнении директивы Реввоенсовета Республики. Тогда по
распоряжению зам. председателя Реввоенсовета Склянского приказ о передаче
двух армий под командование Тухачевского был подписан А.И. Егоровым
(командующий Юго-Западным фронтом) и членом Реввоенсовета Р.И. Берзиным, а
"Сталин был отозван с Юго-Западного фронта", то есть попросту отстранен от
руководства им.
15 августа Тухачевский приказал Первой конной армии двинуться от Львова
к Новоград-Волынскому, а оттуда наступать в Люблинском направлении. Но
С.М.Буденный и К.Е.Ворошилов, верные оруженосцы Сталина, промедлили у Львова
еще 5 дней и начали движение к Новоград-Волынскому только 20 августа. Но
было уже поздно. 18 августа поляки перешли в наступление. Началось "чудо на
Висле"...
Для нас, киевлян, в конце мая стало ясно, что польское командование
решило эвакуировать Украину, в частности Киев. На предстоящую эвакуацию
Киева указывали такие несомненные признаки, как усиленное движение
автомобилей по улицам Киева, растерянный вид военных, начавшиеся взрывы и
пожары складов, так как все польские запасы, привезенные в Киев, было
невозможно вывезти. Поляки взорвали по стратегическим соображениям (нужно
было задержать преследование уходящих польских войск Красной армией) все
мосты через Днепр, в том числе построенный при Николае I Цепной мост,
считавшийся в ту эпоху чудом инженерного искусства. В городе пожары: снова -
в который раз! - сгорел пакгауз на товарной станции, сгорели склады на
речных пристанях, здание 4-й гимназии на Б. Васильковской ул. и пр.
В последние дни перед уходом из Киева поляки взорвали склады снарядов в
разных концах города. Взрывы продолжались несколько часов. Жильцов в домах,
находившихся возле складов, сгоняли в подвалы, чтобы избежать человеческих
жертв. Этого удалось достигнуть, жертв действительно было немного, но зато
Киев в четвертый раз остался без стекол в окнах.
В день ухода поляков из Киева у дома типографии Кульженко, на
Караваевской 5, стала собираться толпа. Всем было известно, что во дворе
дома имеется польский продовольственный склад с большим количеством
разнообразных и редких в Киеве продуктов. Было также известно, что поляки не
могут вывезти этот склад, как и другие склады. Около одиннадцати утра толпа
бросилась в атаку на склад. Польская охрана отогнала ее выстрелами в воздух.
И тут нашему покровителю, директору типографии Кульженко, пришла в голову
удачная мысль: пусть польская охрана начнет продажу продуктов из склада
желающим. Польские солдаты охотно согласились: все равно защитить склад -
5-6 человек против тысячной толпы, и притом голодной толпы, - они не могли,
но выдвинули свои условия: продажа идет на царские деньги или иностранную
валюту ("керенки" уже "не шли"), на золотые Николаевские пятерки и десятки,
на драгоценности - золотые часы, кольца, броши, серьги.
И вот тогда наша группа в 5 человек ворвалась в склад: за царскую
сторублевку (последняя из наследства, завещанного нам бабушкой) и за дешевое
золотое кольцо с сомнительной ценности камешком, мы получили трехпудовый
мешок белой муки, двухпудовый мешок риса, мешок сахарного песку и жестяную
банку с 10 кг копченого топленого свиного сала. Польская армия продавала
продукты "себе в убыток". Мы с трудом перетащили свою добычу в квартиру и
долго с умилением смотрели на нее. Она обеспечила нам существование в
течение двух месяцев. От какао и сгущенного молока мы героически отказались.
Польская охрана продавала продукты до тех пор, пока у людей были деньги
или ценные вещи. Но наконец они оказались исчерпанными. А толпа все росла и
росла. И тогда польские солдаты, понимая, что даже выстрелами им не удастся
сдержать толпу, как-то незаметно исчезли, заперев склад. Толпа сломала
железные двери, ворвалась в склад и растащила продукты. Не обошлось без
человеческих жертв - несколько человек были избиты и искалечены.
Директор типографии улыбался: "Если бы не мысль о продаже продуктов, -
сказал он, - то вы, хлопцы, ничего бы не получили. Толпа стерла бы вас в
порошок".
Вечером польские войска очистили Киев. Они отступали, отмечая свой путь
грабежами, побоями, пожарами. Крестьяне, усвоившие привычку стрелять в спину
любой отступающей армии, стреляли в спину и полякам. Польские войска
поджигали села и местечки на своем пути. Проходя через леса, поляки
устраивали огненные завесы, чтобы задержать продвижение Красной армии. В
местечках и селах грабеж и избиение евреев производились и польскими
войсками, и украинскими крестьянами.
Обо всем этом мы узнали позже из киевских газет, а пока были заняты
подготовкой к приходу советской власти. Красная армия вошла в Киев 12 июня
1920 г., на следующий день после ухода поляков. Немедленно началась
организация советской власти - административного и хозяйственного аппарата.
Снова как из рога изобилия посыпались декреты, приказы за приказами. На
здании университета было вывешено предупреждение:
"Мы ушли не надолго, мы вернулись навсегда!"
==================================================================================================
Хотела было какое-то послесловие написать, но не получается... Возможно, читатели помогут.
Начало:
Киев в 1918 году. Часть 1
Киев в 1918 году. Часть 2
Киев в 1919 году. Часть 1
Киев в 1919 году. Часть 2
Киев в 1919 году. Часть 3
Налет Красной армии на Киев 1 - 5 октября и последовавший за налетом
военный погром евреев Добровольческой армией наложили мрачный отпечаток на
киевскую жизнь. В Киеве сложилось убеждение, что добровольцы ничем не лучше
большевиков, что никаких надежд в деле "восстановления порядка" и
"возрождения России" на добровольцев возлагать нельзя. И русским, и
еврейским населением овладело ощущение бесперспективности. Резко ухудшились
и условия жизни: хозяйственная жизнь не налаживалась. Транспорт был
расстроен. Накануне зимы Киев был без стекол в окнах и без топлива, а уголь
из Донбаса нельзя было подвезти из-за расстройства транспорта. Все усиленно
готовили к зиме "буржуйки" - маленькие железные печурки, отапливаемые
щепками, так как на центральное отопление из-за отсутствия угля нельзя было
рассчитывать. Мы ездили и пилили обрубки сухих сосен в Святошине и
Пуще-Водице и привозили их домой, где кололи их на щепки, ломали разрушенные
деревянные дома и заборы.
Трамвайное движение очень сократилось. Электрическое освещение одну
ночь горело, на другую - гасло. Иногда свет давали среди ночи, тогда начинал
действовать водопровод, и мы спешно набирали воду, которая поднималась не
выше первого этажа.
Налет Красной армии стал поворотным пунктом в походе Добровольческой
армии на Москву. Хотя Орел добровольцам удалось взять, но удержать его они
не могли. Через несколько дней Красная армия выбила добровольцев из Орла, а
затем Добровольческая армия покатила обратно на юг - к Одессе и Крыму.
Причинами поражения добровольцев были, как говорил мне в сентябре со
слов Шульгина Боря Бенар, неравенство сил по сравнению с Красной армией и
откровенная практика реставрации монархического строя и помещичьих прав на
землю. Ни крестьяне, ни рабочие не хотели поддержать Добровольческую армию,
которая несла им только шомполы и нагайки. Но самой важной причиной была
деморализация Добровольческой армии. Армия разложилась в результате
постоянных еврейских погромов и грабежей. В.В.Шульгин подметил и эту
причину. В конце ноября в связи с двухлетием образования Добровольческой
армии он напечатал в "Киевлянине" большую статью о Добровольческой армии под
хлестким заголовком: "Взвейтесь, соколы, ... ворами" (парафраза первой
строчки солдатской песни: "Взвейтесь, соколы, орлами, /Полно горе
горевать"...)
В этой статье Шульгин обвинил Добровольческую армию в том, что она
превратилась в "Грабьармию", что непрекращавшиеся еврейские погромы
разложили Добровольческую армию, в рядах которой осталось слишком мало
бойцов и стало слишком много "хапунов" и грабителей, что многие бойцы, в том
числе и офицеры, хотят не воевать, а только собирать с винтовками,
револьверами и шомполами в руках "дары" от "благодарного населения".
Конец октября и ноябрь в Киеве были очень тусклыми и мрачными.
Общественность Киева, кроме отъявленных монархистов и черносотенцев,
отшатнулась от Добровольческой армии. Красная армия стала у Ирпеня и была
постоянной угрозой для Киева, где не раз поднималась паника и
распространялись слухи об эвакуации.
В конце ноября П.Г. Курц снова предложил мне подать заявление в Ученый
совет факультета с просьбой оставить меня профессорским стипендиатом по
кафедре "История России". Довнара в Киеве не было. Я написал под диктовку
П.Г. Курца заявление и вручил ему. И это было мое счастье. В декабре я
свалился, схватив тиф, и был отвезен в одну из городских больниц. П.Г. Курцу
пришлось подать мое заявление самому. В больнице я перенес подряд три
тифа-брюшной, сыпной и возвратный. Второй раз в жизни (первый - в Саратове)
я с трудом выжил. Из больницы я вышел только в середине марта 1920 г. Снег
уже почти стаял, только на рельсах трамвая, ходившего довольно редко, и в
тени у стен зданий и у заборов сохранились еще серо-грязные кромки льда со
снегом. Я еле -еле ковылял по улицам, но приближение весны помогло. Из
Конотопа родители прислали нам "с оказией" картошки, муки, крупы и сала. Эта
провизия очень поддержала меня в послетифозные голодные недели, когда так
неистово хочется есть. Только приход тепла поставил меня на ноги.
Братья и друзья рассказали, как уходили из Киева добровольцы и как
пришла в третий раз в Киев советская власть. Об уходе добровольцев они
говорили как об уходе тяжело нагруженного и даже перегруженного разного рода
продуктами и вещами обоза. Целые вагоны и платформы были набиты мукой,
сахаром, керосином, хозяйственными товарами и всем, чем можно запастись "на
черный день". Уходили в спешке, в панике, боясь, что Красная армия вот-вот
перережет дорогу Киев-Одесса, открытую в последний момент галичанами
Деникину.
Вместе с добровольческими войсками уходили, главным образом пешком, и
киевские жители, опасавшиеся по каким-либо причинам возвращения советской
власти или просто бежавшие от нее.
В этой эвакуации погибло много беженцев, больше всего от тифа. Военные
власти добровольцев до последней минуты обманывали население Киева, уверяя,
что все обстоит благополучно. Вагонов не хватало, и гражданскому губернатору
Киева - о, ироническая шутка музы истории Клио! - с трудом удалось уехать в
арестантском вагоне с решетками. Словом, это было бегство, паническое
бегство с награбленным.
Красная армия вошла в Киев 15 декабря.
Третий приход Красной армии и третье установление советской власти на
Украине существенно отличались от первых двух.
Трехнедельный налет Муравьева на Киев в феврале 1918 года был
непосредственным и ярким проявлением буйной молодости большевизма. У бойцов
армии Муравьева имелось, проскальзывало, правда, в очень незначительном
количестве, что-то общее с "Двенадцатью" Александра Блока. Но Блок, как
поэт, сильно идеализировал и опоэтизировал своих "Двенадцать", наделив их
лично своими мессианскими мыслями и чувствами о создании "нового мира",
"нового общества". В красноармейцах Муравьева мессианских мечтаний не было
заметно. Молодость большевизма была гораздо грубее и проще. Солдатам
Муравьева были гораздо ближе лихачи и "Катьки толстомордые", чем мессианские
мысли о "новом мире".
Затем, красноармейцы в "Двенадцати" не думали еще о полном истреблении
лиц старого общества. Красноармейцы Муравьева уже приступили к уничтожению
своих противников - "офицерни", "украинцев" (петлюровцев), чиновников
старого режима и пр. - под лозунгом "Мы все можем, мы все смеем", шаблонным
лозунгом самоуверенной, верящей в свои силы молодежи. Но, например, В.В.
Шульгин, арестованный Сашей Амханицким после захвата Киева Муравьевым,
остался жив и цел и не был "на прощанье" "пущен в расход" перед уходом
Муравьева из Киева.*
Второй приход Красной армии и установившаяся почти на семь месяцев
советская власть на Украине показали большевизм в отчаянном размахе
ожесточенной борьбы против своих противников - контрреволюции и буржуазии,
когда ничем не ограниченный классовый террор стал основным методом борьбы,
когда арестованного, согласно рецепту председателя Всеукраинской ЧК Лациса,
"ставили к стенке", "посылали в штаб Духонина" только за то, что он
"буржуй", или "поп", или "офицерня", или "очкарик", или "длинноволосый
вития", не утруждая себя поисками доказательств виновности арестованного.
Во второй приход большевиков всякий след мессианизма уже совершенно
исчез. Наоборот, в казни врагов "Нового мира" уже вмешивался какой-то
элемент расчета, притом расчета не идеалистического и не героического, а
скорее утилитарного характера:
принесет ли казнь арестованного пользу "Новому миру" (т.е. советскому
обществу), хотя арестованный еще не сделал и не сказал ничего преступного
или вредного против советского строя. Большевизм, можно сказать, повзрослел
и уничтожал своих врагов, действительных и возможных, веря в себя и в свои
силы создать "Новый мир", построенный на более рационалистических началах,
чем старый. Он расчищал на данном этапе пока еще только население России,
как расчищают строительную площадку перед началом большой стройки. Он
присвоил себе право очищать население России от вредных на его взгляд людей,
как садовник очищает заросли, удаляя те плевелы, которые мешают росту и
развитию полезных трав и злаков.
Сущность и характер третьего прихода Советской власти на Украину были
раскрыты в приказе, опубликованном 15 декабря 1919 г. в газетах: "Красная
армия в третий и последний раз заняла Киев".
Хотя это утверждение из-за интервенции поляков формально оказалось
ошибочным, но по существу оно было верным. Оно было осознанием того факта,
что большевизм (советский строй) победил своих противников - Колчака,
Деникина, Петлюру и пр. - и утвердил свое господство почти на всей огромной
территорией бывшей Российской империи. ."Героически-фанфарный" период борьбы
этим окончился. Белая гвардия была не только разбита, но потерпела и
нравственный крах, став в своем последнем выражении - в "Добровольческой
армии" - из армии "Освобождения России", какой она претендовала быть, -
"Грабьармией". Все понимали, что Врангель и Петлюра уже не в состоянии
оспорить господства Советской власти в России.
Но вместе с тем победа Советской власти означала, что попытка партии
большевиков молниеносно, мощным порывом, превратить РОССИЮ из страны
капиталистической в страну социалистическую потерпела крах. Эта попытка была
разрекламирована партией большевиков еще до Октябрьского переворота, и сам
Октябрьский переворот, судя по пропаганде большевиков в 1917-1920 гг., был
предпринят именно для этого, ибо строительство социализма в России, правда,
в более длительный срок, обещали и эсдеки-меньшевики, считавшие эту попытку
партии большевиков бакунизмом, а не марксизмом, и эсеры.
Разруха в России, вызванная Первой мировой войной и усиленная
гражданской войной и интервенцией, "достигла таких размеров, что, утвердив
свою власть над Россией, советский строй в следующем, 1921 году, после
Кронштадтского мятежа (в основе которого лежало разочарование масс в
обещаниях большевиков) был принужден отказаться от задачи построения
социализма в кратчайший срок и отступить назад - к НЭПу (политике
меньшевиков).
Вот тогда эта политика построения социализма в России в кратчайший
срокв порядке оправдания или хотя бы объяснения ее перед массами была задним
числом - ретроспективно - приписана, приурочена к годам гражданской войны и
была названа политикой военного коммунизма.
Когда я вышел из больницы, я был еще очень слаб, работать почти не
работал и с трудом передвигался по Киеву. Я не мог узнать Киева и советской
власти в Киеве.
Никаких фанфар, все тускло и блекло, какие-то большевистские будни.
Даже у партийцев серое и скучное настроение, точно большевики полиняли и
выдохлись по сравнению с двумя прошлыми приходами. Вместо проповеди "великих
свершений" - проповедь мелких и будничных дел и борьбы с голодом ("посевная
кампания"), так как крестьяне неохотно засевали землю, и в хлебной Украине
на горизонте маячил недостаток хлеба.
В марте и апреле 1920 г. самой характерной чертой жизни Киева был голод
или, по меньшей мере, сильное недоедание. Вопрос о том, как прокормиться и
что я буду есть завтра, висевший надо мной, да и надо всем трудовым людом с
зимы 1916-1917 гг., стал вопросом жизни. Только "счастливцы", то есть
специалисты, взяточники и воры, которых в советском строе становилось все
больше и больше, могли прокормить свою семью и даже прикопить что-нибудь "на
черный день" или "детишкам на молочишко".
Но лично мое положение улучшилось. Посетив П.Г.Курца, я узнал, что по
докладу его и доц. П.П. Смирнова Совет историке-филологического факультета
университета утвердил меня на 2 года профессорским стипендиатом по кафедре
"История России". Но профессорский стипендии хватало в апреле 1920 г. лишь
на покупку хлеба и овощей на несколько дней. Снова приходилось думать об
"извозе" и какой-либо физической работе.
Однако неожиданный поворот событий на 5 недель осложнил жизнь киевского
обывателя. Польская интервенция нарушила все расчеты. В апреле 1920 г.
Западный фронт с Польшей, где в конце 1919 г. нашел убежище Петлюра с
атаманами своих войск, внезапно оживился. Петлюра заключил соглашение с
Пилсудским, добившись ценой больших жертв (в Киеве ходили слухи, что он
отказался в пользу Польши от включения в Украинскую Народную Республику
Галиции со Львовом) помощи Польши в изгнании Советской власти с Украины.
Первым сигналом похода Пилсудского - Петлюры было появление в двадцатых
числах апреля над Киевом польского самолета, который сбросил на Киев
несколько бомб. Польская армия потеснила советские войска под Коростенем и
Овручем, и 28 апреля совершенно неожиданно для киевского обывателя началась
эвакуация советских властей и войск из Киева. Эвакуация происходила,
выражаясь вежливо, "в большой спешке" и скорей походила на бегство. Поляки
не могли поспеть за уходящей Красной армией. Советское командование
опасалось, что части Красной армии на Правобережной Украине и в Киеве могут
оказаться отрезанными и окруженными польскими войсками.
Советские войска покинули Киев 29-30 апреля, польские - вступили в Киев
7 мая. Почти неделю Киев жил в состоянии междувластия. Обыватели
оборонялись, и притом довольно успешно (имелся богатый опыт прошлых смен
власти), от киевских налетчиков. Но с продовольствием стало еще хуже.
Польские войска, щеголеватые и расфранченные, вступили в Киев чуть ли
не церемониальным маршем. Рядом с ними сичевики и гайдамаки Петлюры казались
бедными и ободранными родственниками.
Польские войска пробыли в Киеве всего пять недель. Все чувствовали, что
это непрочная власть, что Польша не может включить Киев в свое государство.
А насколько прочна и приятна власть Петлюры? По Киеву ходили слухи, что
Петлюра хочет стать гетманом № 2. Он создал свое правительство из
"умеренных" украинцев, которое не спешило в Киев и отсиживалось в Виннице.
Поляки не создали в Киеве своей гражданской администрации и
ограничились учреждением военной комендатуры. Параллельно польской
комендатуре в Киеве была учреждена и петлюровская. Я заметил, что вечерние и
ночные патрули, ходившие по Киеву, были составлены на паритетных началах:
вместе с петлюровским патрулем ходил и польский. Возможно, что поэтому в
Киеве в эти пять недель не было или было очень немного ночных погромов,
грабежей и убийств, даже евреев, во всяком случае, гораздо меньше, чем во
времена Директории в конце 1918 - начале 1919 года. Комендантский час был
установлен не то в 9, не то в 10 часов вечера. На прогулки по городу после
этого времени требовалось специальное разрешение - пропуск. Мне пришлось
убедиться в опасности прогулок после комендантского часа на личном опыте,
когда в один из первых дней после прихода поляков я засиделся как-то в
гостях у Зороховичей и возвращался в общежитие нашей компании на
Караваевской 5 около одиннадцати вечера. На углу Большой Владимирской и
Бибиковского бульвара, у здания нашей гимназии, я был задержан
польско-петлюровским патрулем. Пропуска на хождение ночью по городу у меня,
конечно, не было.
"Предъявите ваше удостоверение личности!" - сказал польский офицер,
прекрасно говоривший по-русски. Я вытащил из кармана удостоверение и тут
только с острым ужасом вспомнил, что мое удостоверение "профессорского
стипендиата" при университете было выдано мне в апреле при советской власти,
и что на удостоверении красуется штамп и печать УССР с обычными атрибутами -
серпом и молотом. За такое удостоверение "виновного" при Директории, в конце
1918 - начале 1919 г., обычно расстреливали.
"Смотрите, пане лейтенант, - обратился офицер-сичевик к польскому
офицеру, - це ж большевик, вин служить у Советов!"
Но польский лейтенант не поддался на приглашение петлюровского офицера
сделать в отношении меня "оргвывода". Он расспросил меня подробно, и я
рассказал, что был оставлен при университете Советом факультета, а получил
удостоверение, когда советская власть была в Киеве. Поэтому на моем
удостоверении личности печать и штамп были "советскими" и не могли быть ни
"украинскими", ни "добровольческими". Лейтенант спросил: "Где вы живете?" и,
узнав, что я живу на Караваевской 5, в доме типографии Кульженко, приказал
своим (польским!) солдатам: "Проводите этого молодого человека на
Караваевскую и выясните у директора типографии Кульженко, живет ли он там и
действительно ли он является работником университета. Если все в порядке,
как он говорил, отпустите его".
"А вы, - сказал лейтенант, обращаясь ко мне, - не ходите по городу
после комендантского часа и обзаведитесь другим, не советским
удостоверением".
Польские солдаты привели меня домой, разбудили уже улегшегося спать
директора типографии. Тот подтвердил все сказанное мною, и солдаты
удалились.
Я выскочил из неприятной и опасной истории совершенно случайно.
Директор типографии предложил мне достать в университете более современное,
то есть украинское, удостоверение. Я ответил, что это невозможно, так как в
университете Бог знает когда обзаведутся украинскими печатями и штампами.
Тогда он уселся в одном белье за письменный стол и на бланке типографии
Кульженко с украинским гербом и штампом сделал мне удостоверение, что я
являюсь корректором при этой типографии.
Польское командование рассчитывало на долгое пребывание в Киеве. Но
произошло иначе. Мы все знаем, что во время польско-советской войны 1920 г.
армия Тухачевского, идя стремительным маршем на Варшаву (под лозунгом "Даешь
Варшаву!") и оставив далеко в тылу свои обозы и склады снарядов и
снаряжения, увлеклась и вырвалась вперед. Она была в 20 километрах от
Варшавы, когда польские войска, сосредоточенные по указаниям французского
маршала Вейгана под Варшавой, нанесли 18-25 августа фланговый удар по армии
Тухачевского. Она была отброшена на северо-запад, перешла польско-германскую
границу и была интернирована германскими властями в Восточной Пруссии. Это
так называемое "чудо на Висле" спасло только что созданное Польское
государство, мечтавшее о Великой Польше "от моря до моря" (от моря
Балтийского до моря Черного).
Все это известно и понятно. Но нелепо и непонятно Другое:
1. Кто гнал армию М-Н.Тухачевского на Варшаву и заставлял ее идти
скорее и скорее, не обращая внимания ни на усталость солдат, ни на
отставание тылов, хотя штаб армии и сам Тухачевский доказывали опасность
подобного марша? В советской военно-исторической литературе вина за
поражение армии Тухачевского возложена целиком на Троцкого, который был в
1920 г. председателем Реввоенсовета РСФСР. Только ли один Троцкий был
виноват? Чьи полководческие таланты и репутации берегутся до сих пор?
2. Почему Юго-Западный фронт (командующий А.И. Егоров, Реввоенсовет
- И.В.Сталини РД.Берзин), стремительно продвинувшись после освобождения Киева
к Львову, застрял там, безнадежно пытаясь взять Львов кавалерийской атакой
Первой конной армии Буденного (член Реввоенсовета - К.Е. Ворошилов), вместо
того, чтобы повернуть на северо-запада направлении к Люблину и поддержать
левый франт Западного фронта (командующий - М.Н. Тухачевский)?
После "чуда на Висле" (15-25 августа 1920 г.) в военных кругах Киева
распространились слухи, что Сталин нарочно задерживал Юго-Западный фронт под
Львовом для того, чтобы лишить Тухачевского лавров взятия Варшавы и
победителя "Панской Польши". В 1938-1939 гг. наиболее осведомленные в тайнах
польско-советской войны 1920 г. - советские полководцы МЛ. Тухачевский, А.И.Егоров,
Р.Н. Берзин, были репрессированы и исчезли с лица земли.
Вопрос о том, "кто виноват", оставался невыясненным в течение 40 лет. И
только в шестидесятых годах выяснилось, что слухи, ходившие по Киеву в 1920
г., были правильными.
Несмотря на указания Главного командующего военными силами РСФСР С.С.
Каменева и Реввоенсовета РСФСР (зам. председателя Склянский) от 11 августа
1920 г. отправить из войск Юго-Западного фронта Двенадцатую и Первую конную
армию (командующий СМ. Буденный, член Реввоенсовета К.Е. Ворошилов) на
поддержку левого фланга войск М-Н.Тухачевского, Сталин задержал 12 и 13
августа Первую конную армию под Львовом. На повторный приказ Реввоенсовета
РСФСР от 13 августа о передаче Двенадцатой армии и Первой конной армии под
командованием Буденного с 14 августа, Сталин отказался подписать приказ А.И.
Егорова о выполнении директивы Реввоенсовета Республики. Тогда по
распоряжению зам. председателя Реввоенсовета Склянского приказ о передаче
двух армий под командование Тухачевского был подписан А.И. Егоровым
(командующий Юго-Западным фронтом) и членом Реввоенсовета Р.И. Берзиным, а
"Сталин был отозван с Юго-Западного фронта", то есть попросту отстранен от
руководства им.
15 августа Тухачевский приказал Первой конной армии двинуться от Львова
к Новоград-Волынскому, а оттуда наступать в Люблинском направлении. Но
С.М.Буденный и К.Е.Ворошилов, верные оруженосцы Сталина, промедлили у Львова
еще 5 дней и начали движение к Новоград-Волынскому только 20 августа. Но
было уже поздно. 18 августа поляки перешли в наступление. Началось "чудо на
Висле"...
Для нас, киевлян, в конце мая стало ясно, что польское командование
решило эвакуировать Украину, в частности Киев. На предстоящую эвакуацию
Киева указывали такие несомненные признаки, как усиленное движение
автомобилей по улицам Киева, растерянный вид военных, начавшиеся взрывы и
пожары складов, так как все польские запасы, привезенные в Киев, было
невозможно вывезти. Поляки взорвали по стратегическим соображениям (нужно
было задержать преследование уходящих польских войск Красной армией) все
мосты через Днепр, в том числе построенный при Николае I Цепной мост,
считавшийся в ту эпоху чудом инженерного искусства. В городе пожары: снова -
в который раз! - сгорел пакгауз на товарной станции, сгорели склады на
речных пристанях, здание 4-й гимназии на Б. Васильковской ул. и пр.
В последние дни перед уходом из Киева поляки взорвали склады снарядов в
разных концах города. Взрывы продолжались несколько часов. Жильцов в домах,
находившихся возле складов, сгоняли в подвалы, чтобы избежать человеческих
жертв. Этого удалось достигнуть, жертв действительно было немного, но зато
Киев в четвертый раз остался без стекол в окнах.
В день ухода поляков из Киева у дома типографии Кульженко, на
Караваевской 5, стала собираться толпа. Всем было известно, что во дворе
дома имеется польский продовольственный склад с большим количеством
разнообразных и редких в Киеве продуктов. Было также известно, что поляки не
могут вывезти этот склад, как и другие склады. Около одиннадцати утра толпа
бросилась в атаку на склад. Польская охрана отогнала ее выстрелами в воздух.
И тут нашему покровителю, директору типографии Кульженко, пришла в голову
удачная мысль: пусть польская охрана начнет продажу продуктов из склада
желающим. Польские солдаты охотно согласились: все равно защитить склад -
5-6 человек против тысячной толпы, и притом голодной толпы, - они не могли,
но выдвинули свои условия: продажа идет на царские деньги или иностранную
валюту ("керенки" уже "не шли"), на золотые Николаевские пятерки и десятки,
на драгоценности - золотые часы, кольца, броши, серьги.
И вот тогда наша группа в 5 человек ворвалась в склад: за царскую
сторублевку (последняя из наследства, завещанного нам бабушкой) и за дешевое
золотое кольцо с сомнительной ценности камешком, мы получили трехпудовый
мешок белой муки, двухпудовый мешок риса, мешок сахарного песку и жестяную
банку с 10 кг копченого топленого свиного сала. Польская армия продавала
продукты "себе в убыток". Мы с трудом перетащили свою добычу в квартиру и
долго с умилением смотрели на нее. Она обеспечила нам существование в
течение двух месяцев. От какао и сгущенного молока мы героически отказались.
Польская охрана продавала продукты до тех пор, пока у людей были деньги
или ценные вещи. Но наконец они оказались исчерпанными. А толпа все росла и
росла. И тогда польские солдаты, понимая, что даже выстрелами им не удастся
сдержать толпу, как-то незаметно исчезли, заперев склад. Толпа сломала
железные двери, ворвалась в склад и растащила продукты. Не обошлось без
человеческих жертв - несколько человек были избиты и искалечены.
Директор типографии улыбался: "Если бы не мысль о продаже продуктов, -
сказал он, - то вы, хлопцы, ничего бы не получили. Толпа стерла бы вас в
порошок".
Вечером польские войска очистили Киев. Они отступали, отмечая свой путь
грабежами, побоями, пожарами. Крестьяне, усвоившие привычку стрелять в спину
любой отступающей армии, стреляли в спину и полякам. Польские войска
поджигали села и местечки на своем пути. Проходя через леса, поляки
устраивали огненные завесы, чтобы задержать продвижение Красной армии. В
местечках и селах грабеж и избиение евреев производились и польскими
войсками, и украинскими крестьянами.
Обо всем этом мы узнали позже из киевских газет, а пока были заняты
подготовкой к приходу советской власти. Красная армия вошла в Киев 12 июня
1920 г., на следующий день после ухода поляков. Немедленно началась
организация советской власти - административного и хозяйственного аппарата.
Снова как из рога изобилия посыпались декреты, приказы за приказами. На
здании университета было вывешено предупреждение:
"Мы ушли не надолго, мы вернулись навсегда!"
==================================================================================================
Хотела было какое-то послесловие написать, но не получается... Возможно, читатели помогут.