Алкогольные воспоминания Петра Вайля
Пётр Львович Вайль (1949-2009) — советский и американский журналист, писатель, радиоведущий. В 1995 году переехал в Прагу, где стал вначале заместителем директора Русской службы по информационным, потом - по тематическим программам. Последние годы был Главным редактором Русской службы. Вел на Радио цикл передач "Герои времени". Эссе и статьи Петра Вайля опубликованы в 120 периодических изданиях в течение 30 лет, включая журналы «Вокруг света», «GEO». Автор книги "Гений места", которая переиздавалась 4 раза. Ведущий одноименного цикла телепередач (2005—2006, 23 серии по 26 минут) на телеканале "Культура". Составитель и автор предисловий к книгам Иосифа Бродского "Рождественские стихи", "Пересеченная местность", "Труды и дни".
Ниже размещен фрагмент из книги: Вайль П. Застолье Петра Вайля. - М.: CORPUS, 2019. - 525 с.
Алкогольные воспоминания
Программа: “Поверх барьеров” от 28 октября 2005 года. Ведущий: Игорь Померанцев
Игорь Померанцев. Со мной в студии коллеги Петр Вайль и Андрей Шарый. Петр, ваша малая родина – Рига. В советские времена она считалась западным форпостом страны. Что вы пили в молодости, какой осадок у вас остался от 60-х – начала 70-х?
Петр Вайль. В алкогольном смысле Рига была совершенно всесоюзным городом и ничем не отличалась, разве только что, может быть, качеством пива. У меня были приятели, которые, только чтобы промочить горло, выпивали пять-шесть кружек пива, а потом уже принимались за это дело всерьез. Хотя я этого никогда не любил, пивной ритуал был у нас в ходу. Мы выезжали на взморье, сходили на станции, там выпивали первые две-три кружки и шли по известным нам точкам вдоль хвойного леса, вдоль моря. Это все было очень мило.
И. П. “Рижский бальзам” – само это словосочетание, по крайней мере для советского человека, звучало романтично. В Риге любили “Рижский бальзам”?
П. В. Вы знаете, его пили очень ограниченным способом, то есть либо маленькая рюмочка к чашке кофе, либо, что еще чаще, бальзамом исправляли отвратительную советскую водку. То есть приблизительно пятьдесят грамм бальзама на пол-литровую бутылку водки сильно улучшало ее качество. Были совсем экзотические алкаши, которые вливали бальзам в пиво, получался такой рижский ерш. Но дикость этого напитка непередаваема.
И. П. Какая алкогольная лексика впечаталась в вашу память?
П. В. Портвеши, бормотуха. Пили мы в парках и красивых местах Старой Риги, за что я благодарен своему алкогольному не скажу детству, а юности, что все это проходило в красивых местах или на взморье. Пили мы из горла дешевый портвейн, закусывая в лучшем случае плавленым сырком за одиннадцать копеек, не за двадцать две. За двадцать две, во-первых, в два раза дороже, во-вторых, он мажется, одиннадцатикопеечный – дешевый, и он ломается.
И. П. Алкоголь соединял или разъединял представителей разных национальностей, разных языков?
П. В. Я абсолютно убежден, что именно водка, а не винтовка была главным имперским орудием на всем протяжении российской колонизации окраин. И в первую очередь это сработало с северными народами и со Средней Азией. На Кавказе водка натолкнулась на местное вино и не проникла слишком далеко. А Прибалтика, в которой я жил, поддалась с большой охотой. Поэтому, конечно, латыши и русские за стаканом сходились охотнее, чем где бы то ни было.
И. П. Андрей, в начале 80-х вы учились в одном из самых престижных вузов Советского Союза – МГИМО, Институте международных отношений. Ваш алкогольный московский опыт был тоже международным?
Андрей Шарый. Он был чуть более, может быть, приличным, скажем так, чем у большинства молодых людей моего возраста. Поэтому, как уважаемый мой коллега Петр Вайль, портвейна мы не пили. Выпивка была связана неразрывно в моей молодости еще с двумя понятиями – девушки и музыка. Например, для девушек всегда покупали шампанское, хотя это было дорого, бутылка стоила четыре или пять рублей. Шампанское называлось “Сабонис” по имени знаменитого литовского баскетболиста. Центральным напитком на столах было, как правило, белое вино. В гости ходили, в компанию, с бутылкой белого вина. Главное – это “Алазанская долина”, молдавское вино или любое грузинское. Но почему-то покупали именно “Алазанскую долину”. Бутылка была более тяжелая, называлась эта бутылка “огнетушитель”. Кафе, которые мы посещали, у каждого из них тоже были двойные названия. Из популярных в то время мест было кафе на улице Чернышевского, оно называлось “Что делать?” Ходили туда. Водку пили крайне мало, в основном белое вино и шампанское, если девушки.
В то же время стали проникать из-за кордона такие мудреные вещи, которые заменили в московском обиходе “Рижский бальзам” и подобные напитки, – это невероятного качества подделки ликеров серии “Амаро” или “Амаретто”. Называлось это, пусть простит меня за вульгаризм женская часть слушателей, “бабоукладчик” и использовалось повсеместно и очень часто в общежитиях. Плохим заменителем этого был югославский вишневый ликер “Рубин”. Невозможно приторный напиток, который тоже выпивался представительницами прекрасного пола. Другим местом популярным было кафе, так называемая “Молочка” в олимпийской деревне – наследство от Московской олимпиады. Москва, по моим юношеским и молодежным воспоминаниям, сильный алкогольный рывок совершила после нее. Осталась какая-то инфраструктура, и с этим стало лучше. На самом деле кафе “Молочка” называлось “Молодежное”. Это было одно из основных мест сбора той части студенчества, к которой я принадлежал, хотя это все тоже было стратифицировано.
МГИМО смешивался обычно с Университетом дружбы народов, который назывался “Лумумбарий” на этом двойном языке. Центральное здание располагалось неподалеку от Донского кладбища, напротив колумбария, поэтому университет имени Патриса Лумумбы и назывался “Лумумбарий”. Были еще девушки из Института иностранных языков Мориса Тореза. Всему этому абсолютно резкий конец был положен весной 1985 года. Это, наверное, единственное постановление ЦК КПСС, которое читалось московскими студентами с большим вниманием – постановление о введении практически сухого закона. И вся эта система рухнула.
И. П. Андрей, студенты МГИМО ездили на практику за границу?
А. Ш. Вы знаете, ездили, но довольно мало, ограниченно. Не помню, чтобы в компаниях, в которые я входил, сколько-нибудь в серьезном ходу были заграничные напитки. Виски, если ты попадал в хороший дом, где какой-нибудь папа-дипломат, только по большим праздникам. Это была слишком дорогая валюта.
П. В. Андрей моложе меня на пятнадацть лет, вроде не так уж и много, но я вижу, какой колоссальный культурный разрыв между нами. Какие кафе в моей юности? Да их не было, даже в Риге. А уж выезжая в Россию, в Москву, невозможно было найти, они потом появились. Какие зарубежные напитки, господь с вами. Я лет до четырнадцати был уверен, что сухое вино – это вино в порошке. Очень хорошо помню, как впервые попробовал джин-тоник, о котором читал в иностранных книгах, – это было в Нарве в 1971 году. Там был венгерский джин с голубой этикеткой и местный эстонский тоник. И это смешивалось. Я себя чувствовал героем Хемингуэя. А что касается лексики названий, она, видимо, была всесоюзной и всепоколенческой. Потому что у нас большая бутылка вина называлась “огнетушитель”, либо “фаустпатрон”, либо, что гораздо чаще, “бомба” – 0,7. Виртуозы выпивали ее за шестнадцать секунд. Мой друг Сашка Акиншин на спор мог выпить 0,7 страшного портвейна за шестнадцать секунд, запрокинув голову.
А. Ш. Чтобы унизить окончательно моего коллегу Петра Вайля, которому не удалось в молодости насладиться напитками, я вам расскажу еще об одной страте алкогольной жизни московского студенчества. Дело в том, что существовало такое запретное понятие, как валютные бары, и в них невозможно было попасть, даже если у тебя была валюта. Потому что подозрение в том, что бармены были переодетыми сотрудниками Комитета, оно создавалось. Но проникали туда из тех институтов, о которых я рассказываю, следующим образом. Студенты довольно часто работали переводчиками у иностранных делегаций разных, и с помощью этих друзей из какой-нибудь Компартии Испании удавалось попадать в эти бары. География такая в Москве: бар в гостинице “Космос”, бар в гостинице “Салют”, Центральный дом туриста. Это были абсолютно по тогдашним меркам такие западные места, что просто невозможно было. И когда мне один раз в Центральном доме туриста удалось купить блок сигарет “Честерфилд” за рубли – это была как победа на чемпионате мира по добыванию сигарет.
П. В. В наше время Западом был запад Советского Союза, то есть я сам жил на Западе – в Риге. И в отсутствие настоящих западных алкогольных напитков играли роль вот эти самые, производящиеся в Прибалтике. Это был знаменитый таллинский ликер Vana Tallinn, литовские плодово-ягодные вина какие-то особые, считалось, что их заказывает английская королева. Она, видимо, была алкоголичка, потому что про любой советский напиток говорили, что его заказывает английская королева. Армянский коньяк, литовские вина, эстонские ликеры, “Рижский бальзам”… Она, видимо, пила все, эта самая Елизавета. Еще была литовская водка. Ну и, конечно, мы гордились упомянутым бальзамом, хотя сами его не пили.
А. Ш. Летом 1985 года, сразу после начала антиалкогольной кампании, я поехал переводчиком делегации чилийской Социалистической партии Альенде в детский лагерь “Артек”. Система алкоголизации “Артека” (в основном это старшие пионервожатые) была налажена. Вот когда я приехал, это был июль 1985-го, эта система рухнула. И надо было все делать заново, потому что все боялись. Ясно было, что будут какие-то показательные суды, первые, кто попадутся на растлении пионеров или пионерок, они будут уволены или исключены из комсомола, и так далее. Мне довелось участвовать в создании новой системы как раз через иностранных друзей, иностранных гостей, поскольку им ничего не будет. Так вот, договаривались с ними. И они были людьми, которые с местными поставщиками вин и чачи договаривались, как эти тропки будут в лагерь вестись и как это все будет организовываться.
И. П. Коллеги, вы давно живете за границей. Ваши вкусы, ваши алкогольные пристрастия изменились?
П. В. Да, вы знаете, довольно сильно изменились. Я как в юности не пил водку по бедности, так и сейчас не пью. И хотя я семнадцать лет прожил в Нью-Йорке, я так и не привык к виски. Очень давно, полтора десятка лет пью только вино.
И. П. Андрей?
А. Ш. Вы знаете, Игорь, я, как сказали бы в моей молодости, пью все, что горит, я люблю экспериментировать. Поэтому в зависимости от настроения, и состояния души, и времени года я экспериментирую с разными напитками. Хотя, пожалуй, сухие вина остаются главными. Последние пять-семь лет, когда в Москве закончилось время бедности, восстановилась винная карта советская, очень интересно, приезжая в Москву, сравнивать свои прежние впечатления с теми, что сейчас. Причем сравнивать на основании нового опыта, накопленного за границей, на Западе, скажем так. Выясняется при этом, что какие-то вина выдерживают, грузинские прежде всего, если они не фальшивые, испытание временем. Какие-то даже по тем временам западные продукты, например, болгарский коньяк “Плиска” – это невероятная гадость. А тогда же за одну форму бутылки (она была в форме бомбочки), тогда казалось, что с этим можно прийти в хороший дом.
П. В. Сейчас в России – и это, конечно, полностью лежит в реставрационном настроении общества, – стали выпускать те самые портвеши, ту самую бормотуху. Сейчас можно купить в Москве портвейн “Агдам” чудовищного вкуса. Я специально купил и попробовал, он так же отвратителен, как был и тогда, но он продается в плане ностальгии.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
Ниже размещен фрагмент из книги: Вайль П. Застолье Петра Вайля. - М.: CORPUS, 2019. - 525 с.
Алкогольные воспоминания
Программа: “Поверх барьеров” от 28 октября 2005 года. Ведущий: Игорь Померанцев
Игорь Померанцев. Со мной в студии коллеги Петр Вайль и Андрей Шарый. Петр, ваша малая родина – Рига. В советские времена она считалась западным форпостом страны. Что вы пили в молодости, какой осадок у вас остался от 60-х – начала 70-х?
Петр Вайль. В алкогольном смысле Рига была совершенно всесоюзным городом и ничем не отличалась, разве только что, может быть, качеством пива. У меня были приятели, которые, только чтобы промочить горло, выпивали пять-шесть кружек пива, а потом уже принимались за это дело всерьез. Хотя я этого никогда не любил, пивной ритуал был у нас в ходу. Мы выезжали на взморье, сходили на станции, там выпивали первые две-три кружки и шли по известным нам точкам вдоль хвойного леса, вдоль моря. Это все было очень мило.
И. П. “Рижский бальзам” – само это словосочетание, по крайней мере для советского человека, звучало романтично. В Риге любили “Рижский бальзам”?
П. В. Вы знаете, его пили очень ограниченным способом, то есть либо маленькая рюмочка к чашке кофе, либо, что еще чаще, бальзамом исправляли отвратительную советскую водку. То есть приблизительно пятьдесят грамм бальзама на пол-литровую бутылку водки сильно улучшало ее качество. Были совсем экзотические алкаши, которые вливали бальзам в пиво, получался такой рижский ерш. Но дикость этого напитка непередаваема.
И. П. Какая алкогольная лексика впечаталась в вашу память?
П. В. Портвеши, бормотуха. Пили мы в парках и красивых местах Старой Риги, за что я благодарен своему алкогольному не скажу детству, а юности, что все это проходило в красивых местах или на взморье. Пили мы из горла дешевый портвейн, закусывая в лучшем случае плавленым сырком за одиннадцать копеек, не за двадцать две. За двадцать две, во-первых, в два раза дороже, во-вторых, он мажется, одиннадцатикопеечный – дешевый, и он ломается.
И. П. Алкоголь соединял или разъединял представителей разных национальностей, разных языков?
П. В. Я абсолютно убежден, что именно водка, а не винтовка была главным имперским орудием на всем протяжении российской колонизации окраин. И в первую очередь это сработало с северными народами и со Средней Азией. На Кавказе водка натолкнулась на местное вино и не проникла слишком далеко. А Прибалтика, в которой я жил, поддалась с большой охотой. Поэтому, конечно, латыши и русские за стаканом сходились охотнее, чем где бы то ни было.
И. П. Андрей, в начале 80-х вы учились в одном из самых престижных вузов Советского Союза – МГИМО, Институте международных отношений. Ваш алкогольный московский опыт был тоже международным?
Андрей Шарый. Он был чуть более, может быть, приличным, скажем так, чем у большинства молодых людей моего возраста. Поэтому, как уважаемый мой коллега Петр Вайль, портвейна мы не пили. Выпивка была связана неразрывно в моей молодости еще с двумя понятиями – девушки и музыка. Например, для девушек всегда покупали шампанское, хотя это было дорого, бутылка стоила четыре или пять рублей. Шампанское называлось “Сабонис” по имени знаменитого литовского баскетболиста. Центральным напитком на столах было, как правило, белое вино. В гости ходили, в компанию, с бутылкой белого вина. Главное – это “Алазанская долина”, молдавское вино или любое грузинское. Но почему-то покупали именно “Алазанскую долину”. Бутылка была более тяжелая, называлась эта бутылка “огнетушитель”. Кафе, которые мы посещали, у каждого из них тоже были двойные названия. Из популярных в то время мест было кафе на улице Чернышевского, оно называлось “Что делать?” Ходили туда. Водку пили крайне мало, в основном белое вино и шампанское, если девушки.
В то же время стали проникать из-за кордона такие мудреные вещи, которые заменили в московском обиходе “Рижский бальзам” и подобные напитки, – это невероятного качества подделки ликеров серии “Амаро” или “Амаретто”. Называлось это, пусть простит меня за вульгаризм женская часть слушателей, “бабоукладчик” и использовалось повсеместно и очень часто в общежитиях. Плохим заменителем этого был югославский вишневый ликер “Рубин”. Невозможно приторный напиток, который тоже выпивался представительницами прекрасного пола. Другим местом популярным было кафе, так называемая “Молочка” в олимпийской деревне – наследство от Московской олимпиады. Москва, по моим юношеским и молодежным воспоминаниям, сильный алкогольный рывок совершила после нее. Осталась какая-то инфраструктура, и с этим стало лучше. На самом деле кафе “Молочка” называлось “Молодежное”. Это было одно из основных мест сбора той части студенчества, к которой я принадлежал, хотя это все тоже было стратифицировано.
МГИМО смешивался обычно с Университетом дружбы народов, который назывался “Лумумбарий” на этом двойном языке. Центральное здание располагалось неподалеку от Донского кладбища, напротив колумбария, поэтому университет имени Патриса Лумумбы и назывался “Лумумбарий”. Были еще девушки из Института иностранных языков Мориса Тореза. Всему этому абсолютно резкий конец был положен весной 1985 года. Это, наверное, единственное постановление ЦК КПСС, которое читалось московскими студентами с большим вниманием – постановление о введении практически сухого закона. И вся эта система рухнула.
И. П. Андрей, студенты МГИМО ездили на практику за границу?
А. Ш. Вы знаете, ездили, но довольно мало, ограниченно. Не помню, чтобы в компаниях, в которые я входил, сколько-нибудь в серьезном ходу были заграничные напитки. Виски, если ты попадал в хороший дом, где какой-нибудь папа-дипломат, только по большим праздникам. Это была слишком дорогая валюта.
П. В. Андрей моложе меня на пятнадацть лет, вроде не так уж и много, но я вижу, какой колоссальный культурный разрыв между нами. Какие кафе в моей юности? Да их не было, даже в Риге. А уж выезжая в Россию, в Москву, невозможно было найти, они потом появились. Какие зарубежные напитки, господь с вами. Я лет до четырнадцати был уверен, что сухое вино – это вино в порошке. Очень хорошо помню, как впервые попробовал джин-тоник, о котором читал в иностранных книгах, – это было в Нарве в 1971 году. Там был венгерский джин с голубой этикеткой и местный эстонский тоник. И это смешивалось. Я себя чувствовал героем Хемингуэя. А что касается лексики названий, она, видимо, была всесоюзной и всепоколенческой. Потому что у нас большая бутылка вина называлась “огнетушитель”, либо “фаустпатрон”, либо, что гораздо чаще, “бомба” – 0,7. Виртуозы выпивали ее за шестнадцать секунд. Мой друг Сашка Акиншин на спор мог выпить 0,7 страшного портвейна за шестнадцать секунд, запрокинув голову.
А. Ш. Чтобы унизить окончательно моего коллегу Петра Вайля, которому не удалось в молодости насладиться напитками, я вам расскажу еще об одной страте алкогольной жизни московского студенчества. Дело в том, что существовало такое запретное понятие, как валютные бары, и в них невозможно было попасть, даже если у тебя была валюта. Потому что подозрение в том, что бармены были переодетыми сотрудниками Комитета, оно создавалось. Но проникали туда из тех институтов, о которых я рассказываю, следующим образом. Студенты довольно часто работали переводчиками у иностранных делегаций разных, и с помощью этих друзей из какой-нибудь Компартии Испании удавалось попадать в эти бары. География такая в Москве: бар в гостинице “Космос”, бар в гостинице “Салют”, Центральный дом туриста. Это были абсолютно по тогдашним меркам такие западные места, что просто невозможно было. И когда мне один раз в Центральном доме туриста удалось купить блок сигарет “Честерфилд” за рубли – это была как победа на чемпионате мира по добыванию сигарет.
П. В. В наше время Западом был запад Советского Союза, то есть я сам жил на Западе – в Риге. И в отсутствие настоящих западных алкогольных напитков играли роль вот эти самые, производящиеся в Прибалтике. Это был знаменитый таллинский ликер Vana Tallinn, литовские плодово-ягодные вина какие-то особые, считалось, что их заказывает английская королева. Она, видимо, была алкоголичка, потому что про любой советский напиток говорили, что его заказывает английская королева. Армянский коньяк, литовские вина, эстонские ликеры, “Рижский бальзам”… Она, видимо, пила все, эта самая Елизавета. Еще была литовская водка. Ну и, конечно, мы гордились упомянутым бальзамом, хотя сами его не пили.
А. Ш. Летом 1985 года, сразу после начала антиалкогольной кампании, я поехал переводчиком делегации чилийской Социалистической партии Альенде в детский лагерь “Артек”. Система алкоголизации “Артека” (в основном это старшие пионервожатые) была налажена. Вот когда я приехал, это был июль 1985-го, эта система рухнула. И надо было все делать заново, потому что все боялись. Ясно было, что будут какие-то показательные суды, первые, кто попадутся на растлении пионеров или пионерок, они будут уволены или исключены из комсомола, и так далее. Мне довелось участвовать в создании новой системы как раз через иностранных друзей, иностранных гостей, поскольку им ничего не будет. Так вот, договаривались с ними. И они были людьми, которые с местными поставщиками вин и чачи договаривались, как эти тропки будут в лагерь вестись и как это все будет организовываться.
И. П. Коллеги, вы давно живете за границей. Ваши вкусы, ваши алкогольные пристрастия изменились?
П. В. Да, вы знаете, довольно сильно изменились. Я как в юности не пил водку по бедности, так и сейчас не пью. И хотя я семнадцать лет прожил в Нью-Йорке, я так и не привык к виски. Очень давно, полтора десятка лет пью только вино.
И. П. Андрей?
А. Ш. Вы знаете, Игорь, я, как сказали бы в моей молодости, пью все, что горит, я люблю экспериментировать. Поэтому в зависимости от настроения, и состояния души, и времени года я экспериментирую с разными напитками. Хотя, пожалуй, сухие вина остаются главными. Последние пять-семь лет, когда в Москве закончилось время бедности, восстановилась винная карта советская, очень интересно, приезжая в Москву, сравнивать свои прежние впечатления с теми, что сейчас. Причем сравнивать на основании нового опыта, накопленного за границей, на Западе, скажем так. Выясняется при этом, что какие-то вина выдерживают, грузинские прежде всего, если они не фальшивые, испытание временем. Какие-то даже по тем временам западные продукты, например, болгарский коньяк “Плиска” – это невероятная гадость. А тогда же за одну форму бутылки (она была в форме бомбочки), тогда казалось, что с этим можно прийти в хороший дом.
П. В. Сейчас в России – и это, конечно, полностью лежит в реставрационном настроении общества, – стали выпускать те самые портвеши, ту самую бормотуху. Сейчас можно купить в Москве портвейн “Агдам” чудовищного вкуса. Я специально купил и попробовал, он так же отвратителен, как был и тогда, но он продается в плане ностальгии.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky