Письма крымчан: По обе стороны Крыма

Когда пять лет назад керчане напирали на закрытые двери офиса ПриватБанка на улице Ленина в надежде получить деньги со своих депозитов, они не предполагали, что захват полуострова Россией грозит им куда более мучительными потерями, чем потеря денег.  «Присоединение» нанесло урон пострашнее: сделали чужими родных по крови людей. Политика, а точнее сказать, отношение к российской оккупации Крыма подчас сделали врагами родителей и детей, братьев и сестер. Принципиальная позиция живущих в Украине крымчан лишила их возможности навестить маму с папой, положить цветы на могилы родных, проститься с умирающими, распорядиться своей недвижимостью.  Таких семей, где принципы разделили кровных родственников, не так уж и мало. И это счастье, что Госдума с российским правительством и прочим Роспотребнадзором пока еще оставляет зазор для общения по «скайпу», «вайберу», «телеграму», «вацапу». Но это для тех, кто сохранил родственные отношения, а ведь немало и таких, кто категорически не признает или оставшуюся в Крыму родню, или живущих на материковой Украине родственников. У моей соседки Надежды Петровны четыре сестры, которые раньше летом обязательно хоть на недельку выбирались к ней в Керчь. Опять же – море, фрукты – и заодно повидались. Но с 2014 года поселившиеся еще во времена СССР в российских Мытищах и Омске сестры знать не желают живущих в Херсонской области родственниц, потому что они – «фашистки» и «бендеровки», раз не желают приезжать в Крым, называя его оккупированным. Надежда Петровна старается не ссориться ни с кем из них, но сестры-россиянки предупредили ее: если только она съездит в гости к «этим хохлушкам», то они и с ней порвут отношения. «Представляете, – говорит она, – мы родились и выросли в Геническе, старшая сестра так и живет в родительском доме, там батьки наши похоронены, а я все никак не решусь поехать туда, тогда у меня из четырех сестер останутся две». Моя знакомая Людмила Георгиевна пять лет не видела единственную дочь и внуков. «Скучаю – не передать как, но дочка знать меня не хочет после того, как я проголосовала за Россию. Назвала предательницей, сказала, что никогда не доверит мне своих детей, мол, веры мне теперь нет. Несколько раз порывалась поехать к ним в Харьков, но дочь говорит, все равно дверь не открою. У меня, кроме нее и внуков, никого не осталось. С ума схожу от одиночества. Как я в Россию хотела, ведь мы с покойным мужем сибиряки, в Керчь переехали из-за болезни дочери, когда ей было девять лет. Хотели вернуться назад, как она подросла, да сначала Союз развалился, потом муж тяжело хворал – вот теперь одна кукую. Уж и не рада той России…». В семье Полянских, еще одних знакомых, в конце восьмидесятых приехавшей в Керчь по приглашению на новое предприятие, родственников на материковой Украине нет. Но муж с женой с 2014 года в политической конфронтации: жена – верная «крымнашистка», муж – ярый противник Путина. Ругаются они так, что глушат соседский телевизор. Заводить при них разговор о политике, значит стать кому-то из них врагом. Дочери и зятья, приходя к ним в гости, первым делом требуют выключить телевизор, компьютер, убрать с глаз долой газеты и не заводить за столом разговоры о политике. «Никогда не думала, что мой отец, стопроцентный россиянин, окажется таким верным сыном Украины, – говорит их младшая дочь и моя бывшая одноклассница Марина. – Представляешь, он даже стал вворачивать украинские словечки, на своей родине, в саратовской деревне, куда они с мамой раз в год ездят к нашим бабушкам, выступает против Путина, и мать всякий раз боится, чтобы никто посторонний не услышал. Всем говорит, что при Украине было лучше, спокойнее, никто в Керчи не видел бородатых кавказцев, не слышал самолетного гула, без опасения чихвостил политиков». Зашел как-то к соседям, а там отец с сыном по скайпу общаются. «Как дела, фашист?» – спрашивает отец. «А ты как там, ватник, не болеешь?» – спрашивает сын. «Не обращай внимания, они так постоянно пикируются», – объясняет мне хозяйка дома. Сын их, с которым мы росли, ни разу с момента оккупации в Керчь не приезжал, а отец принципиально не бывает у него в Днепре. При этом страшно переживает, что не видятся. Другой раз, увидев меня, скажет в сердцах: «Эх, лишили эти сволочи меня единственного сына!». Еще один знакомый Виталий в августе собрался на встречу выпускников в Сумы. Думал, заодно и биометрический паспорт оформить, но позвонил однокурсник и сообщил, что он в списках «Миротворца». Виталий долго ломал голову, как он там мог оказаться, и вспомнил, как в 2014-ом его бывший шеф, которого двигали в Симферополь, попросил его баллотироваться в местные депутаты. Туда он не прошел, зато оказался невъездным на материковую Украину. «Да не переживай ты так, – «успокоил» его сокурсник. – Я тут ребятам нашим объяснил, почему ты не приедешь, так некоторые и без этого не хотели приглашать тебя и еще двоих ваших, крымских. Говорят, не желают сидеть за одним столом с предателями». Елене Яковлевне живущая в Киеве дочь не разрешила приезжать до выборов. «Сказала, – жалуется она знакомым, – сейчас все разговоры о политике, а я начну говорить, что показывают одно вранье про Путина и Россию, спорить с ней и зятем, нервировать их». Каждый ее приезд к дочери заканчивается семейным скандалом, дочь орет, зять дуется, она плачет, потом долго не разговаривают по «скайпу», но проходит время – и начинается все сначала. Сергею Валентиновичу стукнуло шестьдесят. На юбилей съехалась родня, из Симферополя – работающая в российском правительстве Крыма дочь, из Киева – сын, который без малого десять лет работает в Академии наук. «Жена так старалась, неделю куховаривала, а вышло не застолье, а политическое ток-шоу, перед родней и друзьями стыдно было, – сетует он. – Не мирятся брат с сестрой между собой, хотя в детские годы все дивились, какие они дружные. А все политика. Сын категорически не желает возвращаться в Крым, хотя его приглашают в университет Симферополя, который он с отличием окончил. Дочку звали во Львов работать, она свободно владеет польским языком, но она сдала украинский паспорт, и теперь брат считает ее предательницей, а она его «бандеровцем» называет. Мы с женой как меж двух огней: оба наши дети. Выходит, уйдем мы, они не примирятся, и каждый останется без родственной опоры. Страшно за них». Действительно, страшно. Прошло пять лет, а никаких перемен не случилось, напротив, все обостряется. Сужу по тем, кого знаю, и вижу, что уходит даже призрачная надежда на то, что все перемелется. Представляете, каково это жить, умом понимая, что дом твой для тебя недоступен, родители живы, но голову на плечо не приклонишь. Что ты, конечно, можешь рискнуть и заехать в Крым, но вместо дома тебя ждут тюремные нары, и предатель-судья, с которым ты, возможно, даже сидел за одной партой, упечет тебя, пряча глаза. Что твоя старенькая бабушка уже никогда не увидит тебя, потому что сил на переход админграницы у нее нет, а ты стоял на Майдане и отказался получать российский паспорт. Что все, чем ты дорожил, будут перебирать чужие грязные руки. И вправду страшно. А еще – безысходно, потому как ты – не сестры Опанасюк, для которых «Крым – наш дом» по обе его стороны… Андрей Фурдик , крымский блогер, керчанин