Встретились Бернард Шоу и Сталин…
Удивительно, но Сталин привёл этого известного драматурга и умного человека в восторг. Даже когда миру стало известно о голоде в СССР в 1933 г., когда просочились сведения о Большом терроре и когда Молотов и Риббентроп поставили подписи под печально знаменитым пактом, Джордж Бернард Шоу продолжал верить и говорить, что Сталин — великий человек, а Россия — надежда мировой цивилизации. Даже в 1948 г., когда в Советском Союзе снова голодали миллионы и начался очередной виток репрессий, 92-летний Шоу утверждал, что «единственная страна подлинной свободы — это Россия», а «величайший из ныне живущих — Сталин…». Его приятельница Элеонора О’Коннелл дала ироничный ответ — если бы Шоу жил под властью Сталина, его бы давно уже расстреляли.
Она была права. Однажды Шоу сказал, что гражданское воспитание — это «воспитание несогласия и свободомыслия, скептицизма, тревоги и страсти к совершенствованию…». Такой человек просто не выжил бы в советской системе, не смог бы работать в оковах Союза писателей, не мог бы игнорировать пропасть между реальностью быта и реальностью газеты «Правда». Но он был далеко и мог позволить себе обманываться, вспоминая прекрасные впечатления от встречи со Сталиным.
«Так, словно явился Карл Маркс»
Интерес Шоу к России, как и интерес многих европейских интеллектуалов 1920−30-х гг., питался разочарованием в парламентской демократии и поиском альтернативы. Оказавшись, как он сам говорил, «под обаянием русского характера», в России он видел пространство для реализации самых смелых идей, пространство настоящей свободы, «по крайней мере, от иллюзий о демократии». Шоу пришёл к выводу, что пока парламентарии плетут интриги и путаются в склоках, диктаторы — такие, как Муссолини, Гитлер и Сталин — заняты делом и эффективно решают проблемы неравенства и построения нового общества. Он даже оставил свою прежнюю идею о том, что социализм может быть достигнут с помощью выборов. Диктатура привлекала его всё больше.
Бернард Шоу: «Я сужу о Муссолини, Кемале, Пилсудском, Гитлере (…) по их способности обеспечить товары, а не по представлениям о свободе. Сталин обеспечил товары так, как ещё десять лет назад было невозможно; и я снимаю перед ним шляпу».
В 1931 г. он решил, что не может умереть, не увидев Советский Союз, и решил отметить там своё 75-летие. В июле он отправился на 11 дней в СССР, где первый подобный визит крупного буржуазного писателя решили использовать «на все сто». Шоу (по существу, социал-демократа) встречали, по его собственным словам, как «королевскую особу», «так, словно явился Карл Маркс». Сотни человек — писателей, журналистов, партийных деятелей — громко приветствовали драматурга и его спутников на Белорусском вокзале. Почётный караул подчёркивал уважение Страны Советов к дружелюбному гостю. После заселения в «Метрополе» и банкета Шоу повели на Красную площадь и в Мавзолей — смотреть на Ленина, которого он нашёл на вид далёким от рабочего класса («Чистейший интеллектуал!»).
Все дни путешествия британцев их привечали всюду — в Петровском парке и на Новом стадионе, в Парке культуры и отдыха и в Московском драматическом театре, в суде (который Шоу назвал «народной школой» — местом перевоспитания человека) и на электрозаводе, в Музее революции и во Дворце съездов, где парламентарий от консерваторов Нэнси Астор с трибуны произнесла под аплодисменты ни слова не понимавших по-английски русских маленькую речь, от которой они бы «выпали»: «Я консерватор. Я капиталистка. Я против коммунизма. Я думаю, что вы все ужасны». Шоу встретился с Горьким, Луначарским и Станиславским, с Радеком и с Крупской, которая поила его чаем на своей даче. Наконец, настал черёд Сталина.
«Остальные политики — пигмеи»
29 июля Сталин дал британцам аудиенцию на редкость длительную — больше двух часов. Шоу, лорд Лотиен и леди Астор беседовали с ним с помощью наркома иностранных дел Литвинова (который переводил лучше незадачливого переводчика) — о революции, Кромвеле, Чемберлене и Черчилле. Вот так драматург описал эту встречу:
«Сталин не похож на диктаторов своим неудержимым чувством юмора. Он — не русский, а грузин, привлекательный, с красивыми карими глазами, по которым можно узнать представителя его народа. Он странным образом похож и на пару Римского, и на фельдмаршала. Я бы назвал его побочным сыном кардинала, угодившим в солдаты. Его манеры я бы счёл безукоризненными, если он хотя бы немного постарался скрыть от нас, как мы его забавляем. Вначале он дал нам выговориться. Потом спросил, нельзя ли и ему ввернуть словечко. Мы не поняли ни звуки из того, что он произнёс, кроме слова «Врангель» — так звали одного из офицеров, которых Англия поддерживала в войне с большевиками. Вскоре Сталина погрузился в безоглядное веселье. Но из-за того, что очень скверный переводчик стучал зубами от страха, мы так и не смогли разделить приятного настроения нашего хозяина. Если бы не Литвинов, приглашённый на эту встречу, так бы и ушли, не разобрав ни слова».
Не омрачил аудиенцию даже спор Сталина и леди Астор о воспитании детей: всё закончилось тем, что генеральный секретарь договорился отправить (и отправил) в поддерживаемый ею в Англии приют делегацию советских воспитательниц — обмениваться опытом. Встреча навсегда сделала Шоу сталинским поклонником. По возвращении он говорил о Сталине как об истинном джентльмене, «очаровательно добродушном», не злом и при этом «практичном государственном деятеле». Отвечая на вопросы журналистов по пути в Великобританию, драматург подытожил: «Сталин — гигант, остальные политики — пигмеи», «Россия наводит в стране порядок, другие страны лишь валяют дурака».
Для Сталина визит Шоу стал победой — он его «завербовал». Писатель оказывал на Западе огромное влияние на общественное мнение и невольно стал лучшим советским пропагандистом. В 1933 г., когда разразился голодомор, Шоу на страницах «Manchester Guardian» утверждал, что никакого колхозного рабства и голода в СССР нет; примерно тогда же он оправдывал сталинские политические репрессии и гонения на генетиков. Многие ему верили. Потом такими же друзьями СССР стали Герберт Уэллс, Ромен Роллан и другие западные литераторы, которых тепло встречали в Москве и которые сами очень хотели найти в Союзе подтверждения своих идей — и с удовольствием находили. В улыбках москвичей Шоу видел не просто радость, а радость рабочего класса, избавленного от постоянной погони за скудными деньгами, во вкусных щах и каше на столе в «Метрополе» — доказательство продовольственного изобилия в стране в целом и эффективности социалистической экономики.
Восторги Бернарда Шоу дополнялись откровенным презрением к буржуазной политике: «В России нет парламента или другой ерунды в этом роде. Русские не так глупы, как мы (…) и государственные люли советской России имеют не только огромное моральное превосходство над нашими, но и значительное умственное превосходство».
Уезжая из СССР, Бернард Шоу навсегда увозил с собой счастливые воспоминания и жуткие заблуждения: «Для меня, старого человека, составляет глубокое утешение, сходя в могилу, знать, что мировая цивилизация будет спасена… Здесь, в России, я убедился, что новая коммунистическая система способна вывести человечество из современного кризиса и спасти его от полной анархии и гибели».