Про Веру Инбер
У нас поста нет уже две недели, а может быть, три, или еще больше. С этой болезнью я совершенно счет времени потеряла. А кроме того, что я болею, еще и Алла, она теперь моя единственная помощница, с нового года на связь не выходит. Она экскурсовод и все новогодние каникулы у нее были экскурсии с раннего утра до позднего вечера, так что на работу со мной у нее времени не оставалось. Она обещала, что, как только кончатся новогодние каникулы, мы начнем работать, но каникулы кончились, уже и Старый Новый год прошел, а Алла пока не звонила. И я решила, что продиктую сейчас своей племяннице Маринке Березиной не то, что я должна была писать по плану (с выполнением плана вообще дела обстоят очень плохо), а то, что мне писать проще и приятнее, где мне не нужно ни в чем мучительно разбираться, увлекая вас в свои разборки.
О Вере Инбер мы уже как-то говорили. Мне кажется, Юра нам устраивал сеанс аудиосвязи – и я читала ее стихи. Вы меня еще спрашивали, не были ли мы с ней знакомы. Нет, я не была с ней знакома. Когда мои родители учились в Москве и жили в общежитии ИКП (Института красной профессуры), мне было только шесть лет и на литературные тусовки меня не брали, а дома у нас Вера Инбер не бывала. А папа был с ней знаком, и мне кажется, был неравнодушен к ней как к женщине. Он вообще питал слабость к слабому полу, и слабый пол платил ему взаимностью. Папа говорил, что у Веры Инбер очень красивые руки. Говорил, «ручка – живой магнит». Знакома я с ней не была, но стихи ее слышала ежедневно. Папа все время их читал, и дома они обсуждались. Я слышала эти стихи и, значит, запоминала наизусть, потому что память у меня была абсолютная: слышать значило запомнить.
Я помню, я писала, что Вера Инбер – один из моих любимых поэтов, что для меня она входит в первую пятерку советских поэтов. Я писала так, но это неправда. Она входит для меня не в первую пятерку советских поэтов, а в первую тройку – сразу после Маяковского и Пастернака. Причем, если говорить не о лучших поэтах, а о любимых поэтах, то люблю я ее больше, чем Пастернака. Я отдаю должное таланту, может быть, даже гению Пастернака, но люблю больше Веру Инбер. Она для меня воплощает женское начало в поэзии. Вы скажете, что это же можно сказать и о Марине Цветаевой, и об Анне Ахматовой… можно сказать, но они воплощают женское начало так агрессивно, что мужчины тушуются. А Вера Инбер – это вечная женственность. И этим она мне мила. Среди ее современников было несколько больших поэтов: Илья Сельвинский, Эдуард Багрицкий, Николай Тихонов и др. Но Вера Инбер для меня на втором месте сразу после Маяковского. Глупо, конечно, выстраивать поэтов по ранжиру – и мы этого делать не будем (как можно поставить кого-то перед Багрицким), поэтому мы с вами будем говорить не о лучших поэтах, а о любимых.
Вера Михайловна Инбер родилась в 1890 году в Одессе в богатой семье. Ее отец был купцом 2-й гильдии, он был владельцем крупной типографии (с литографией и бланкоиздательством) и председателем товарищества научного издательства «Матезис». Мама была учительницей русского языка и заведующей казенным еврейским девичьим училищем. Так что семья была не только состоятельной, но и очень интеллигентной. Вера Инбер вышла замуж по любви за Натана Инбера и родила дочь, которую назвали Жанной. Жизнь была благополучной, благоустроенной и очень комфортабельной. Вера Инбер знала толк в комфорте, любила его и умела его вокруг себя создавать. Вообще, уют был ее стихией. И она умела жить в этой стихии внешне и внутренне, несмотря на бурные события, происходящие вокруг. Лев Давыдович Троцкий был двоюродным братом отца Веры Инбер. Двоюродный дядя – это не очень близкая родня, с ним можно почти не быть знакомой, но здесь дело обстояло иначе. Лев Троцкий жил и воспитывался в их семье с 9 до 15 лет в пору своей учебы в реальном училище в Одессе в 1889-1895 годах. Так что для Веры Инбер он был близким человеком, что сыграло в ее жизни роковую роль.
Я написала, что жизнь Веры Инбер была благоустроенной и благополучной, и это видно по ее стихам. Я буду много цитировать ее стихи, причем по памяти, потому что того, что мне нужно, я почему-то в интернете найти не могу. И поскольку я цитирую по памяти, то могу что-то переврать. Вот, например, стихотворение «Разговор с дочерью», написанное, когда Жанне был 6 лет:
Мы повесим нашу писанку
Рядом с папиным ружьем,
Мы с тобой уложим кисоньку,
Будет нам тепло вдвоем.
Чиж долбит сердито жердочку,
Словно клетка коротка,
Кошка высунула мордочку
Из-под теплого платка
- Завтра, значит, будет праздница?
- Праздник, Жанна, говорят.
- Все равно, какая разница!
Лишь бы дали шоколад!
Будет все, мой мальчик маленький,
Будет даже детский бал,
Знаешь, повар в старом валенке
Утром мышку увидал.
Мама, ты всегда проказница,
Я не мальчик, я же дочь!
Все равно, какая разница,
Спи, мой милый, скоро ночь.
Вот видите, какая была прекрасная жизнь – с детскими балами. Вера Инбер любила свою дочь, но очень хотела иметь сына, тосковала о нем, даже написала стихотворение «Сыну, которого нет». Я его здесь приведу по памяти, хотя, конечно, оно было написано намного позже первого процитированного мной стихотворения:
Ночь идет на мягких лапах,
Дышит, как медведь.
Мальчик создан, чтобы плакать,
Мама — чтобы петь.
Отгоню я сны плохие,
Чтобы спать могли
Мальчики мои родные,
Пальчики мои.
За окошком ветер млечный,
Лунная руда,
За окном пятиконечна
Синяя звезда.
Сын окрепнет, осмелеет,
Скажет: «Ухожу».
Красный галстучек на шею
Сыну повяжу.
Шибче барабанной дроби
Побегут года;
Приминая пыль дороги,
Лягут холода.
И прилаженную долю
Вскинет, как мешок,
Сероглазый комсомолец,
На губе пушок.
А пока, еще ни разу
Не ступив ногой,
Спи, мой мальчик сероглазый,
Зайчик дорогой…
Налепив цветные марки
Письмам на бока,
Сын мне снимки и подарки
Шлет издалека.
Заглянул в родную гавань
И уплыл опять.
Мальчик создан, чтобы плавать,
Мама — чтобы ждать.
Вновь пройдет годов немало…
Голова в снегу;
Сердце скажет: «Я устало,
Больше не могу».
Успокоится навеки,
И уже тогда
Весть помчится через реки,
Через города.
И, бледнея, как бумага,
Смутный, как печать,
Мальчик будет горько плакать,
Мама — будет спать.
А пока на самом деле
Все наоборот:
Мальчик спит в своей постели.
Мама же — поет.
И фланелевые брючки,
Первые свои,
Держат мальчикины ручки,
Пальчики мои.
Но с этим стихотворением мы сильно забежали вперед. В 1914 году Вера Инбер была за границей. Тут началась Первая мировая война, муж Веры Инбер остался за рубежом, а она вернулась в Россию. Был ли это разрыв осознанно принятое обоими решение, об этом я могу судить только по обрывкам стихов на эту тему, которые я помню. И по этим обрывкам не могу ответить на этот вопрос определенно. Обрывки такие:
Поцелуй же напоследок
Руки и уста.
Ты уедешь, я уеду —
В разные места.
И меж нами (тем синее,
Чем далече ты)
Расползутся, точно змеи,
Горные хребты.
И за русскою границей
Обрывая бег,
Разметаются косицы
Белокурых рек.
И от северного быта
Устремляясь вниз,
Будешь есть не наше жито,
А чужой маис.
И когда, и сонный чуток,
Ты уснешь впотьмах,
Будет разница в полсуток
На моих часах.
Налетят москиты злые,
Зашумит гроза,
Поцелуешь ты косые
Черные глаза.
И хотя бы обнял тыщи
Девушек, любя,
Ты второй такой не сыщешь
Пары для себя.
И плывя в края иные
По морской воде,
Ты второй такой России
Не найдешь нигде.
И насколько я понимаю, опять же по обрывкам стихов, которые помню, Вера Инбер бывала у своего мужа в гостях в Германии. Обрывки такие:
…
(За вино Абрау).
Что ж вы не целуете,
"Meine liebe Frau?"
А ответ такой:
Ласковыми взорами
В холе да в тепле
Долго жить не здорово
На чужой земле.
Словом, она уехала, я так понимаю, что они расстались навсегда. А Жанна, будучи взрослой, жила за рубежом, я думаю, у отца.
Революцию Вера Инбер приняла, отнеслась к ней лояльно. Иначе и быть не могло, ведь революцию сделал ее любимый дядя Лева. А дядя Лева, с которым она играла, когда ей было пять лет, конечно, ничего плохого сделать не мог. И как Вера Инбер могла уехать из страны, где ее дядя был вторым человеком, а некоторые считают, что первым? Все современники тех событий, с которыми я была знакома, говорили, что имя Троцкого звучало чаще и громче, чем имя Ленина. Причем, к Ленину относились спокойно, а вокруг Троцкого всегда кипели какие-то страсти-мордасти. Те, кто любил Троцкого, не просто его любили, а обожали, и таких людей было много. В Гражданскую войну Троцкий руководил Красной Армией, которую он и создал по поручению ЦК. Красная Армия победила в Гражданской войне под его командованием, и легко себе представить, как армия к нему относилась. Одним из бывших бойцов Красной Армии был отец моего однокурсника, друга и вечного поклонника Олега Леонидова. Он, крестьянский парень по происхождению, говорил о Троцком так (и конечно, не он сам это придумал): «Что Троцкий делал? – Доклад. Что он получал? – Оклад. Что он был для революции? – Клад. Что было при нем? – Лад. Что стало после него? – Ад». Однажды 1 мая отец приколол Олегу Леонидову на костюмчик значок с изображением Троцкого и отправил его на Мясницкую, на которой они жили и по которой в это время шла демонстрация. Это было в 1932 году, Олегу было тогда 7 лет. К Олегу стали подходить люди, спрашивали: «Мальчик, где ты взял этот значок?! Сними его! Беги скорей домой! У твоего папы будут большие неприятности!» Они и представить себе не могли, что папа сам приколол это изображение Троцкого и ради этого готов был вынести «неприятности».
Хочется еще написать о Троцком, но я буду писать о нем отдельно. Ведь я пишу, если вы помните, историю России XX века, а без Троцкого эта история будет неполной. А здесь я его упомянула только потому, что он был дядей Веры Инбер, которой посвящен этот пост.
Дорогие мои, из-за болезни я вас не поздравила ни с Новым годом, ни с Рождеством, с опозданием делаю это. Надеюсь, что праздники вы провели хорошо.
Продолжение следует.