Профессия подонки. Очерки о работе украинской карательной системы. Следственный изолятор
Материал предоставлен редакции автором. Предыдущая часть. Начало
«Фрустрация» – под этим принято понимать психическое состояние, наполненное тревогой, расстройством, внутренним дискомфортом, общей напряженностью… В этом состоянии обвиняемый обладает минимальной возможностью критически и верно оценивать ситуацию, он очень внушаем, мнителен, впечатлителен» (см. все тот же учебник).
Сотрудники ПО это очень хорошо знают. Поэтому своими действиями, описанными выше, они пытаются для задержанного состояние фрустрации продлить до бесконечности. И, по возможности, углубить это состояние.
Известный психоаналитик, работавший в области юриспруденции, А.Р. Ратиков пишет:
«Изъятие из обычной обстановки, изменение привычного уклада жизни, нравственные страдания и физические лишения, вынужденное бездействие, неизвестность будущего, отсутствие связи с близкими и, вообще, ограниченная возможность общения с людьми производят исключительно тяжелое впечатление на человека».
Человек пребывает в глубоком шоке. В науке это состояние называется стрессом. Что же такое стресс с точки зрения психологии?
«Понятие напряжения тесно связано с понятием стресса. Г. Сольве зафиксировал характерную динамику протекания физиологического стресса:
1) фазу мобилизации (фазу тревоги);
2) фазу сопротивления (фазу резистентности);
3) фазу истощения.
Переход стресса в затяжную форму может быть следствием длительного воздействия стрессора, низкой эффективности восстановительных процессов, личностной дисгармонии, психической травмы и т.п.
Психологический стресс обычно отождествляют с эмоциональным стрессом, который рассматривается как состояние эмоционального перенапряжения, ярко выраженного переживания человеком конфликтных жизненных ситуаций, которые остро и длительно ограничивают удовлетворение его социальных или биологических потребностей.
Субъективные характеристики стресса: ощущение напряжения, тревоги, дискомфорта».
Это в теории. А на практике задержанный из кабинета следователя попадает в камеру следственного изолятора. Поверьте – это достойное продолжение ментовской пытки.
Опишу сначала свои впечатления. Допросы в УСБУ Николаевской области длились с 9 утра до 10 вечера. Меня, в отличие от многих, не били и не пытали. Хотя следователь Грицай, играя роль «злого» следователя, постоянно мне угрожал побоями. Затем, видя, что на меня это не производит впечатления, и нужные им показания я все равно не даю, начал угрожать мне пресс-хатой в изоляторе.
Пресс-хата – жаргонное выражение. Кстати, и чистоплюй Грицай, который старается не замазать кровью свою белую рубашку, также подвержен деформации личности; свободно пользуется и жаргоном, и недозволенными приемами следствия…
Так вот, пресс-хата – это камера, в которой сидят либо уголовники, проплаченные системой ПО, либо сами сотрудники ПО. Несговорчивых заключенных там бьют и всячески издеваются, принуждая к даче показаний на следствии. В случае серьезного увечья – все списывается на конфликт между арестантами, а правоохранительные органы вроде как ни при чем.
К слову, в самом преступном мире такое явление, как пресс-хата, мягко говоря, не приветствуется: «прессовщиков» (как правило, молодцов-спортсменов) при возможности бьют, а иногда и режут.
Честно скажу, попасть в такую камеру с моими физическими данными я не боялся… но опасался. Нервы были на пределе. Готовился к самому худшему, но вида не подавал – такой радости СБУшникам я не мог доставить.
Везли в обычных «Жигулях» на заднем сидении, по бокам – альфовцы с автоматами… Шапка опять натянута на лицо. Наконец, приехали. Перед входом в какое-то учреждение с меня стянули маску. Я уже тогда заподозрил, что эта вынужденная слепота – беззаконие. Голову мне пригнули вниз, когда повели, но я успел увидеть – привезли в райотдел милиции. В какой именно – не разглядел.
Над дежуркой электронные часы показывали 23.10. В такое время, как правило, в изолятор временного содержания (ИВС) не принимают. Для меня сделали исключение. Один из сопровождающих – здоровенный детина в дубленке и с явными признаками дебилизма на лице – пошел договариваться.
Менты явно побаиваются СБУшников. Документы Службы безопасности открывают в нашей стране любые двери. Милиционеры ругались и материли «чекистов», но лишь тогда, когда те уже уехали. Тон ругани говорил о лютой ненависти, которую испытывают нищие, полуграмотные менты к элитным, самодовольным, но таким же полуграмотным СБУшникам.
Обыск. Раздели догола. Заглянули, буквально, в каждый уголок…
– Вырви супинаторы, – сказал, бросив мне мои же ботинки, мент.
– Что? – не понял я.
Он взглянул на меня, как будто я явился сюда с другой планеты. (В принципе, так оно и было).
– Там, под стельками, есть металлические пластины, – объяснил он, – их надо вырвать. В противном случае… Можно и не вырывать, но в камеру пойдешь босиком.
У меня не было желания в декабре ходить босиком. Поэтому, обдирая ногти, отрываю качественно пришитые стельки. Нахожу, действительно, стальные пластины. Удаляю их. Они со звоном летят в угол холодного и грязного помещения.
Менты интересуются, что я такого натворил, раз мной занимается СБУ. Рассказываю. Они в ответ только головами качают. Но вот процедура приема в изолятор закончена. Подписываю бумаги, что к ним претензий не имею. Поднимаемся на второй этаж. Несколько зарешеченных дверей под сигнализацией. При открывании каждая дверь издает душераздирающие вопли сирены.
Стальная дверь камеры. Четыре защелки плюс замок. Открывают. Сразу бросается в глаза, по сравнению с коридором, темень в камере. И холод. Люди уже спят. Я останавливаюсь в дверях, чтобы глаза привыкли к темноте.
– Проходи, здесь есть место, – слышу голос из темноты. Молодой парень встает и садится за стол, стационарно установленный в центре камеры. Закуривает.
– Был отбой, почему не спишь? – спрашивает мент, заглядывая в глазок двери.
– Не спится, сейчас покурю и лягу, – добродушно отвечает парень.
Но вертухаю добродушие не по нутру:
– Я сейчас, б…дь, открою дверь, пе…бу палкой, сразу спать захочется!
«Да, весело…», – мелькает у меня в голове. Парень, тихо матюкаясь, укладывается на место.
Мое лежбище назвать удобным нельзя. Матраса нет. Приходится лежать на ледяном стальном листе. Он-то и есть нара. Постелил вместо матраса свою куртку, но, оказалось, и это не годится – очень быстро замерз. От двух окошек, расположенных под потолком, веет холодом. Одеваю вновь куртку на себя. На уши натягиваю свою кепку и мысленно сожалею, что вышел вчера на улицу не в меховой шапке. Подушки, понятное дело, нет и в помине. Сворачиваюсь, как бездомный кот, клубком, поджав ноги к животу. Согреться не удается. Даже сквозь толстые джинсы и еще вдобавок спортивные штаны ногу жжет ледяное железо.
Условия явно не для отдыха, но усталость, накопившаяся за сутки, делает свое дело. Засыпаю. Но сон урывочный – холод будит, толкая в бок, через равные промежутки времени. Так, по крайней мере, мне кажется.
Душераздирающий вой сирены – подъем. Приносят завтрак: один кусочек хлеба и полухолодный напиток, только названием напоминающий чай. Согреться им нельзя. Куском хлеба, соответственно, наесться тоже нельзя. С сокамерниками познакомиться не успеваю: кроме двух человек, всех остальных утром заказали на этап.
С хмурыми, мрачными лицами завтракаем. Ребята молча делятся со мной остатками копченой колбасы – кому-то была передача. Искренне благодарен. Хлебаем остывший чай, скорее – чуть подслащенную водичку. Думаю: раз есть колбаса, значит, здесь принимают передачи.
– Ложись на мое место, – предлагает мужчина с изможденным, серым, давно не бритым лицом. Я молча киваю и перекидываю свои вещи с верхней нары – своего ночного пристанища – вниз. Здесь лучше. На железе нары красуется грязный до липкости, продранный в нескольких местах матрас. В его рваных ранах, как внутренности, виднеются куски грязной ваты. Прижаться головой к блестящему от грязи матрасу – от этой смысли аж мурашки побежали по коже. Под матрасом целлофановый кулек с непонятными тряпками…
– А ты? – лаконично спрашиваю я.
– Не буду ложиться, соберу вещи. Еду. Ложись, – так же лаконично сообщает мне мужчина.
Ложусь в грязь матраса. Укрываюсь курткой. Место, действительно, «царское». Вытягиваю ноги и чувствую тепло. От неожиданности привстаю… Все понятно! Ниша в стене – и в ней отопительная батарея. Она наглухо закрыта какой-то белесой плитой с просверленными дырочками. Вот к ней-то я и прикоснулся ногами. Хорошо!.. Согревшись, проваливаюсь в дремоту, натянув на глаза свою теплую кепку. Снять ее мысль не появляется.
Время не знаю. Это еще один вид психологического пресса. Часы забирают. Сколько я позже ни интересовался, для чего это делается, никто ничего вразумительного сказать не смог. Ни заключенные, ни менты.
В маленьких окошках под потолком начинает сереть. Скромное, холодное декабрьское утро. В это же время в коридоре изолятора начинается движение. Громко разговаривают, неестественно, истерически хохочут менты, гремит железо открывающихся и закрывающихся дверей, пронзительно верещит сирена сигнализации.
Полностью просыпаюсь. Через некоторое время открывается наша дверь. Перед тем, как открыть ее, коридорный контролер долго рассматривает всех обитателей камеры в дверной глазок. Только после этой процедуры слышим лязг ключа в замке. Ребят вывели. Еще через пять минут слышим команду: «Приготовиться к проверке!». С удивлением вижу, что мои сокамерники снимают носки.
– Это обязательно? – интересуюсь я.
– На шмоне заставляют раздеваться и снимать носки, – объяснил мне один из арестантов. – С носками приходится долго возиться. Мусора злятся и можно получить по горбу.
Аргумент веский. Пожимаю плечами, но носки снимаю. Старожилам виднее. Так называемая «проверка» удивляет и одновременно приводит меня в состояние потрясения.
Как таковая, проверка занимает минут пять. Все остальное время – унижения, окрики, побои. Холодный коридор, в котором свободно гуляют сквозняки. Ноги без носков чувствуют себя неуютно в явно прохладных ботинках. Заставили раздеться до трусов. Сделать это мудрено: приходится одновременно держать в руках уже снятые вещи, продолжая снимать оставшиеся. Менты орут: «быстрее!».
С интересом изучаю последствия этой психологической атаки тюремщиков: мой сосед явно нервничает, трясется, как в лихорадке. Дрожащими руками с трудом расстегивает пуговицы рубашки. Лицо его приобретает странное выражение… На нем отражаются все чувства: страх, унижение, безмерное горе… Он роняет вещи – и от этого еще больше, с испугом, суетится.
«Торопись не спеша» – я хорошо уяснил себе эту житейскую мудрость. Раздеваюсь вяло, не торопясь. Жду, когда менты начнут орать на меня, подгонять. Но, к моему удивлению, происходит обратное. Орать начинают на моего соседа:
– Быстрее, б…дь, что возишься! – хриплым басом орет здоровенный дебелый мент. Я потом узнал, что кличка у него «Конь-голова». Очень точно подмечено. Его неестественно огромная, неправильной формы голова очень походила на конскую.
Понукания на соседа производят катастрофическое впечатление. В глазах затаилось безумие. Он вращает ими во все стороны, но, я уверен, – не видит ничего. Это нокдаун. Вот так, ни разу не ударив, человека можно довести до полуобморочного состояния. Он уже снял ботинки, стоит босыми ногами на грязном, заплеванном линолеуме и тянет свою обувь под нос мента. Тот с гримасой отвращения презрительно смотрит на испуганного, раздавленного человека.
Провожу очередной эксперимент. Тем более, что стоять босиком перед этими скотами нет желания. Да и холодно. Снимаю, нарочито медленно, сначала один ботинок. И сую его тоже под нос менту. Тот внимательно смотрит на меня. Надо выдержать взгляд. Это – как у животных. Отвел глаза, значит – слабый, значит – проиграл, попал в подчиненное положение. Выдерживаю. К моей неописуемой радости – теперь суетиться начинает мент. Хватает ботинок и, с явно преувеличенным интересом, изучает его внутренность. Изучив, возвращает мне. Одеваю и начинаю снимать другой…
– Не надо. Одевайтесь, – тихо, почти дружелюбно произносит «правоохранитель». Неужели я его победил?! Посмотрим…
Одеваемся и спускаемся по лестнице на первый этаж. Через каждые 3-4 шага стоят тюремщики, угрожающе помахивая дубинками. Некоторые орут: «Бегом!». Я иду первым, довольно быстро иду. Но бежать – этого они от меня не дождутся! Все время жду удара дубиной. Не бьют.
Прогулочный дворик 2х2 метра. Стальной забор без щелей. Вместо неба – густой слой решеток. Полная изоляция. Высокая ступенька от двери во дворик покрыта толстым слоем льда. Впрочем, как и весь дворик, напоминающий каток. Бросаются в глаза яркие пятна крови и на ступеньке, и на льду дворика. Меня поражает контраст: серые стены, серый лед, серое, дышащее холодом небо, и вдруг – ярко красная кровь…
Осторожно выхожу в этот мрачный «дворик». Ноги скользят, еле-еле удерживаю равновесие. Откуда кровь? Быть может, у кого-то кто здесь гулял до нас, открытая форма туберкулеза? В тюрьме среди заключенных это обычное, повседневное явление. А, может, кто-то поскользнулся на ступеньке и ударился головой? Или проще: ночью сюда вытащили менты непослушного зека и банально избили. Это так же, как и туберкулез, здесь обычное явление. Загадка появления крови так и остается неразрешенной.
С огромным удовольствием втягиваю в себя чистый морозный воздух. Даже голова закружилась… Вот здесь и началась непосредственно проверка. К запертой решетчатой двери подошел мент с журналом, похожим на бухгалтерскую книгу а-ля семидесятые годы. Называет фамилии. Наша задача – вовремя отреагировать и назвать свое имя, отчество, год рождения, статью уголовного кодекса, по которой обвиняют. Мент специально говорит тихо, еле бормочет себе под нос. Логика проста: заключенный должен быть постоянно в напряжении, даже в такой мелочи. Удача! Мент в восторге: один из нас не расслышал свою фамилию с первого раза.
Холеная, круглая, как шар, рожа сержанта сначала покрывается пятнами, затем приобретает багровый оттенок. Он начинает орать, брызгая слюной. Обещает прочистить уши дубинкой. Зрелище отвратительное. Отворачиваюсь. Но в то же время я восхищен: какая игра! Просто МХАТ. Потом спохватываюсь и мысленно ужасаюсь: а вдруг это не игра? Вдруг это реальная, а не наигранная злоба? Тогда дело обстоит гораздо хуже!
Словно прокручивая киноленту в обратном порядке, но только без унизительного раздевания, возвращаемся в камеру.
…Это официально называется – обыск. На самом деле – обычный погром. Когда мы возвращаемся в камеру, наши личные вещи и матрасы – все перевернуто вверх дном. Много вещей лежит на полу. Матрасы, чуть надорванные до обыска, сейчас разодраны полностью. Вата клочьями валяется всюду, вперемешку с вещами. Впечатление удручающее. Убираем весь этот бедлам, ругаясь матом.
Только сейчас могу повнимательнее рассмотреть свое новое жилище: Четыре двухъярусные нары. Восемь человек. Матрасов, которые пребывают в плачевном состоянии, ровно вполовину меньше – четыре штуки. Такой роскоши, как подушки и одеяла, нет и в помине. Посреди камеры, между нар, наглухо вмонтированные в пол длинный стальной стол и такие же стационарные скамейки. Сидеть на этих скамейках долго нельзя, вполне можно простудить все внутренние органы.
Через окошки свет проникает слабо. Зато без преград через щели проникает ледяной воздух с улицы. Батареи отопления, замурованные в стену, совсем не обогревают помещение. Холодно. Верхнюю одежду и шапки снимаем редко. Это сначала раздражает, потом – злит.
Затем наступает апатия. Глубокий стресс. Угнетенное душевное состояние усугубляет еще и постоянный полумрак. Днем, благодаря лучам света, кое-как продирающимся сквозь матовые стеклоблоки окна, в камере даже можно читать. Но после 16 часов эта радость заканчивается – до следующего восхода солнца в камере наступают отвратительные, холодные, кажется, разрывающие душу сумерки!..
В углу, как трон, на возвышении красуется «параша». Тюремный туалет.
Нет, те киношные времена, когда вместо унитаза использовались лохани и ведра, закончились. Сейчас знаменитая «параша» являет собою обычный унитаз, вмонтированный в цементную тумбу. От пола вверх ведут три бетонные ступени. На мой взгляд, это изобретение уникально и служит все тем же целям утонченного психологического издевательства. Справлять естественные надобности приходится на возвышении, на глазах у всех обитателей камеры.
Люди, понятное дело, все разные. Одни стесняются меньше, другие больше. Но уверен, совершенно безразличных – нет! Все от этой публичной процедуры чувствуют неудобство. Представьте: маленькие размеры камеры, близость стола и нар… И это все – почти вплотную к открытому унитазу, да еще находящемуся на возвышении!
Матиас Руст, полусумасшедший немец, прилетевший в середине восьмидесятых из Германии на легкомоторном самолете и приземлившийся на Красной площади, был прав. За свой «оригинальный» поступок он несколько лет провел в Московской тюрьме. И, когда его спросили о впечатлениях, он простодушно ответил, что ничего не понял, потому что его два года держали в общественном туалете!
Лучшей характеристики и украинским тюрьмам дать нельзя. Общественный туалет, в котором, по чьей-то идиотской прихоти, поставили кровати и поселили людей. И не надо думать, что все это делается по недоразумению или из-за вечной нехватки денег. Нет! Это тонкий психологический расчет. Человек, попав за решетку, должен страдать!
В Николаевском ИВС я провел месяц. Мытье в бане в этом заведении не предусмотрено. Постельного белья нет. Грязь. Бритвенные принадлежности выдают раз в неделю. Можете себе представить, на кого похож взрослый мужчина с недельной щетиной на лице?
Перед Новым 2003 годом я не выдержал. С большим трудом я сохранил три обычные пластиковые двухлитровые бутылки. Заранее поставил их возле еле теплой батарейной стены. За несколько дней вода в бутылках приобрела комнатную температуру. Встав над «парашей», я сам себе устроил баню, поливая тело прохладной водой.
Электророзетки в камере нет. А значит – нет возможности попить горячего чаю. Обходились тем полухолодным пойлом, которое нам приносили менты. Холод, голод, состояние безысходности, глубокая депрессия. Прибавим к этому ежедневную процедуру обыска и проверки. Унижения и запугивания. Один раз нас избили прямо в коридоре только за то, что в нашем унитазе плавали два окурка.
Человек, первый раз попадая в такие условия, испытывает шок. Единственное желание у многих (это я видел своими глазами) – любой ценой вырваться из этого ада!
Вот такой момент и ловят следователи с операми, которые на допросах любезно предлагают арестанту свободу взамен на признательные показания… И, зачастую, взамен на оговор других людей. Кое-кто не выдерживает, соглашается.
Прямо под окнами нашей камеры располагались ворота гаража. Туда заезжали «воронки», на которых задержанных вывозили на допросы. Каждый раз, когда со скрежетом открывались ворота гаража и заезжала машина, мы вздрагивали. По лицам пробегала тень страха. Каждый из нас думал: «Чтобы только не за мной!». Потому что любая поездка в райотдел милиции сопровождалась пытками, издевательствами и унижениями.
На третьем этаже здания Николаевского ИВС расположились следственные кабинеты Заводского РОВД г. Николаева. Это я узнал позже… А вот душераздирающие крики слышны были в первую же ночь. Говорят, заключенные, не задумываясь, выпрыгивали из окон, стремясь покончить с собой и таким образом избежать пыток. Многим это удавалось… пока на всех окнах не поставили решетки.
Жуткие, нечеловеческие условия в изоляторах временного содержания являются прекрасным стрессором. Сотрудники ПО играют на контрастах, на вопиющем противоречии между нормальной жизнью на свободе, в привычных условиях – и бесправным, унизительным прозябанием в изоляторе.
Повсеместно в этих учреждениях культивируется антисанитария. Это еще один из рычагов давления на подследственных. Женщины и мужчины попадают в одинаковые условия, но женщины хуже приспосабливаются к отсутствию элементарных бытовых удобств, чем мужчины. На них обстановка изолятора действует еще тяжелее.
Мне рассказали, как одна женщина, попав в Одессе в камеру предварительного заключения, сразу «поймала» в волосы вшей. Ночами она не могла заснуть из-за мышей и клопов. Через день нахождения в камере у нее уже были искусаны клопами и руки, и ноги, и все тело. Плюс ко всему – отсутствие теплой воды, невозможность помыться. По ее словам, менты специально не допускали к ней адвоката по надуманной причине карантина в ИВС в связи с инфекционными заболеваниями. Не пропускали передачи от родственников. Наверное, только другие женщины смогут в полной мере понять, что пережила эта несчастная в стенах ментовского учреждения!..
Условия во всех ИВС Украины приблизительно одинаковые.
Правоохранительная система ничего не делает, чтобы изменить эти условия к лучшему. Наоборот, все направлено на ухудшение положения заключенных.
Пример:
В камере ИВС г. Балта Одесской области было выбито оконное стекло. Александр М. рассказывал мне, как они закладывали окно рваным матрасом, но это плохо помогало. Из-под него сочилась вода, стекая по стене и сразу же замерзая. В помещении была минусовая температура. Избитых людей после допросов волоком притаскивали в камеру и бросали на пол. Сокамерники, как умели, оказывали пострадавшим первую медицинскую помощь. Один раз в день, ближе к вечеру, прикрываясь идеей дезинфекции, сотрудники изолятора выливали на пол ведро воды с хлоркой.
Александр М., после удара в грудную клетку, полученного на допросе, и месяца нахождения в описанных выше условиях, заболел туберкулезом.
И вновь обычный «добропорядочный» обыватель, гражданин Украины, может задаться вопросом: для чего это делается? Ответ однозначен: для психологического, а если получится, то и физического уничтожения заключенного. Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы. Данное изречение – верх цинизма. Но, похоже, оно уже возведено в принцип работы нынешних «правоохранителей».
Психология человека такова, что он зачастую неохотно идет на какие-то изменения в своей привычной жизни – перевод в другой цех, переезд на новое место жительства… Человек интуитивно боится неизвестности. Этой причудой человеческой психики широко пользуются сотрудники ПО. Они делают все возможное, чтобы переезд из КПЗ (ИВС) в следственный изолятор (тюрьму) стал наиболее «ярким», запоминающимся эпизодом в жизни заключенного.
Эта обычная, по мнению не сидевших граждан, процедура сопровождается сначала длительным обыском в стенах ИВС. В зимнее время людей долго держат обнаженными в ледяных помещениях. Часто – на корточках и с руками за головой. Эти унижения сопровождаются ментовским криком и матом, но на сей раз заключенных не бьют. Нельзя – на теле не должны остаться следы побоев, иначе на медосвидетельствовании, обязательном по приезду в СИЗО, тюремные врачи заметят телесные повреждения… и не примут узника в стены своего заведения.
В летнее время тюремщики с удовольствием используют другой фокус: загружают в спецмашину-«воронок» вместо двадцати человек, на которых рассчитана машина, в два раза больше народу. Плюс сумки с вещами. Потом «воронок» выгоняют на солнцепек, где эта душегубка может спокойно простоять часа три.
Ощущения людей, запертых в этой металлической будке, похожей с виду на автомобиль для доставки хлеба в магазин, передать сложно. Чтобы правильно судить о них, надо это испытать самому! В фургоне – гротескная смесь людей и сумок. В темноте трудно разобрать, кто где. Одни зеки сидят на коленях у других. Воздуха не хватает. Истекающие потом люди с обезумевшими лицами, как рыбы, выброшенные на берег, хватают ртом воздух. Многие не выдерживают, начинают возмущаться, кричать, стучать изнутри в металлическое брюхо «воронка»… Но все бесполезно! Сотрудники ПО не пойдут ни на какие уступки. Ибо план пыточной подготовке заключенных к тюрьме еще не до конца завершен. Людей надо морально сломить, точнее – доломать. Закончить то, что начато палачами в кабинетах и казематах райотделов милиции.
По внутренним стенкам будки, забитой арестантами, уже стекает струйками влага от испарений. Так же, как и по телам заключенных. Освобождение может наступить лишь в том случае, если кто-то начнет всерьез «вырубаться», терять сознание, пульс и т.п. Только тогда этого полуживого бедолагу извлекут и начнут оказывать помощь.
Трусливым палачам не нужны проблемы, связанные со смертью заключенного. То-есть, они не против, чтобы зек, как говорится, ласты склеил… Но: «Только не в мою смену!».
Что интересно – подобные «условия содержания» тяжелее всего терпеть, именно пока автомобиль стоит. Облегчение наступает, когда машина тронется с места, хотя условия лучше от этого не становятся, пожалуй, даже наоборот. Начинаются рывки автозака по ухабам украинских дорог, люди внутри будки бьются головами о стены, о потолок, друг о друга… Но каждый думает: движение рано или поздно закончится, а значит – кончатся и мучения.
Однако прыжок из узкой двери «воронка» на тюремный двор означает конец одних издевательств – и начало других. В каждой тюрьме это происходит по-разному.
В Николаевской тюрьме в начале 2003 года заключенных при приемке не били. Всех сразу загоняли в тесный боксик без окон. Над дверью, прямо в стене, там проломлена дыра, наспех прикрытая решеткой. Зимой в таком помещении очень холодно, летом – невыносимо жарко.
В момент моего прибытия была зима. Мы грелись своим дыханием и табачным дымом. Здесь нас продержали два часа. Тюремщики очень хорошо знают: ожидание неизвестно чего весьма разрушительно действует на психику человека.
Наконец, ожидание заканчивается. Нас, по три человека, выводят из боксика на обыск. Второе за день раздевание догола. Плюс ко всему, заставляют опустить трусы до колен и присесть десять раз. Для чего эта процедура? Оказывается, в заднем проходе тоже можно что-то спрятать. Например, деньги, скрученные в трубку. Хотя, определить это можно после двух-трех приседаний. Нас охранники заставляют приседать десять раз, потому что получают скотское удовольствие, унижая наше достоинство. Думаю: ладно, пусть веселятся… пока! Приседая, хоть согреваюсь. Это кстати.
Шмонщики с оловянными глазами явно не спешат. Прощупывают на снятой одежде каждый шов, каждую складку.
Прапорщик маленького роста, с чернявым, заостренным лицом гуцула и очень злыми красными глазками-буравчиками, уже долго наблюдает за мной. Я не смотрю в его сторону, нарочно смотрю в угол обысковой комнаты, но кожей чувствую его злобный взгляд. Наконец, он спрашивает мою статью. Узнав, что меня обвиняют в терроризме, приходит в ярость, как носорог. В мой адрес летят угрозы физической расправы и всяческие оскорбления. Я смотрю на него с отвращением и с величайшим презрением. Отвечать на его отвратительный лай нет никакого желания.
Потом нас, как старый коньяк, еще пару часов выдерживают в боксике. Так заканчивается наш въезд в Николаевскую тюрьму. Очень удачный въезд, смею Вас заверить!
* * *
В других тюрьмах все гораздо страшнее. Днепропетровск, Винница, Львов, Донецк, Харьков… Там в городских СИЗО начинают бить сразу. Человек выпрыгивал из «воронка» и буквально не успевал коснуться ногами земли, как получал удары резиновыми дубинками. Те заключенные, которые еще оставались в чреве «воронка», всё, конечно, слышали. Это ощущение сравнить нельзя ни с чем… Многие с удовольствием и не выходили бы из душного или ледяного «воронка».
Неизбежность побоев придавала ситуации своеобразную пикантность: у арестантов начинался зуд по коже – это результат нервного перенапряжения. Но выходить-то все равно надо!
Часто вновь прибывших заставляли идти гуськом, держа вещи над головой. Вот таким образом они и пересекали порог тюрьмы.
Так, на подсознательном уровне, тюремщики внушали людям: «Мы тут главные, а вы, зеки, – грязь!».
Продолжение следует…