«Воспоминанья – это города…»
Иван ВОЛОСЮК
Родился в 1983 году в городе Дзержинске Донецкой области в семье шахтера. Выпускник русского отделения филологического факультета Донецкого национального университета.
Публиковался в журналах «Дружба народов», «Нева», «Новая Юность», «Юность», «Москва», «Волга», «Новый берег», «Новый журнал», «Интерпоэзия».
Участник ряда Форумов молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья, Фестивалей Фонда СЭИП на Украине и в Белоруссии.
Живет в Донецке, сотрудничает с российским сайтом «Год литературы».
* * *
Снег сам собой не образует мифа:
мы бабу снежную лепили – дети скифов,
сакральный смысл оставив на потом,
с кургана покатились кувырком.
А зимы были страшные: страшнее,
чем ночь в бомбоубежище. Дощечки
привязывали вместо лыж к ногам,
и даже если дом не уцелеет,
то в кухне летней как-нибудь у печки
перезимуем. И хвалу богам
весной, когда снега сойдут с курганов,
мы выразим посредством истуканов.
* * *
Давай о смерти ни гугу,
кто был не прав – война поправит,
мой голос внутренний картавит,
и я по снегу, как могу,
иду домой.
Но медленней ползет улитка,
чем я (во сне) туда иду.
Что, если это не молитва,
а так – губами шевелю,
о, ангел мой?
Хоть стены там тепла не держат,
есть только стулья и кровать…
Из человека выпал стержень,
и больше нечего ломать.
* * *
Остался вымпел на Луне,
где нет следов собак и кошек,
где Армстронг выпил в тишине,
где небо в беленький горошек.
Тем, кто не прыгал с гаражей,
поможет мягкая посадка.
За домом в девять этажей –
овраг, подстанция, посадка.
Попробуй небо обогреть,
оно не даст тебе свалиться,
бывает проще умереть,
чем из Фейсбука удалиться.
* * *
Трое смотрят, светится один…
Андрей Фамицкий
Я был немым, но мой светился рот,
и, кулаком не пробивая лед,
я видел: ты со мною говорила.
Здесь и звезде бывать невмоготу,
ее солдат сбивает на лету,
орлы – над нами, а над ними – вилы.
Давай, мой мальчик, там, в степи, ложись,
ты солнцу говорил: «Остановись!»,
повязанный мышленьем Птолемея.
Но в глубине души весь космос зрил,
и вот Господь тебе глаза открыл,
и ты застыл, пред Ним благоговея.
* * *
Душа моя! гостья ты мира: Не ты ли перната сия?
Державин
Переведут меня across the board,
а дальше смерть, как именинный торт, −
загадывай желание для смеха.
Брейкбит на двухкассетнике, «Speedway»,
то пассик рвется, то обрыв троллей,
и никуда отсюда не уехать.
Вези меня по вечной кольцевой
на поезде Эйнштейна, ангел мой,
где звезды одинаково мерцают.
Переживем латынь или санскрит,
мой рот предусмотрительно открыт:
смотри, оттуда птичка вылетает!
* * *
Воспоминанья – это города,
не важно где, куда важней − когда,
шагнешь за дверь − убьют или ограбят.
Играет Robert Miles «One & One»,
моя душа глядит в телеэкран,
не замечая разницы в масштабе.
Потом все оцифруют, кроме нас,
и выкинут кассеты, как балласт,
что есть в Сети, беречь уже не нужно.
Я понимаю – глупо и смешно,
но так боюсь, хоть двадцать лет прошло,
всего происходящего снаружи.
* * *
Песок остывает согретый
Мандельштам
Пора пространство сматывать в рулон,
носить с собой мирок, куда ни шел бы,
но выход в космос был осуществлен:
прыжок в уме и медный лязг щеколды.
Пора привычку перенять у птиц
сидеть в ветвях и не чирикать всуе,
мне остается несколько страниц,
но я живу, а значит – протестую.
Тому виной «Наука» и «ДЕТГИЗ»
(нас всех ругали, что читаем лежа).
Холодный воздух опустился вниз,
нагретый поднялся, но умер тоже.
* * *
Опять Клинских нам что-то про туман
вопит из магнитолы, как в припадке,
и пусть Луна − оптический обман,
вообразим, что с нею все в порядке.
Крышует Землю купол слюдяной,
а мы в степи с биноклем без штатива,
и Горшенев, всю ночь кричавший: «Хой»,
пока колонка не забарахлила.
Сгорай, болид, свергая темноту,
мы смотрим вверх, хоть космос иллюзорен.
Мятежников узнаешь за версту,
я, если можно, Отче, предпочту
участвовать в их тихом разговоре.
* * *
мать с отцом и брат…
Алексей Цветков
В стране советской вечный был destroy,
ежовщина, совхоз и домострой,
как выживали − мне ответ неведом.
Собрались вместе, помню, всей семьей,
наверное, за праздничным обедом,
сестра сказала: «Пап, ты станешь дедом».
По радио транслировали съезд,
я обратил свой детский интерес
к приемнику, где треск и гул оваций.
И вдруг сказал любимый Леонид:
«Нам год ребенка встретить предстоит
по замыслу объединенных наций».
И понял я: нет места на земле,
где человек способен затаиться:
за пять минут проведали в Кремле,
что у меня племянница родится.