Почему на российском Севере моя семья поет украинские песни
Мои бабушка и дедушка перебрались на Донбасс в тридцатые годы, во время жесточайшего голода на Орловщине. Шахты стали спасением для многодетной крестьянской семьи. А угольные терриконы - пейзажами моего детства.
Лоза на камнях
Мой родной город - Дебальцево - еще в XIX веке стал узловой станцией Екатерининской железной дороги Российской империи, а в советское время - Донецкой. В системе железнодорожного транспорта всю жизнь трудился отец: возглавлял в Дебальцеве транспортный отдел горкома партии, затем - транспортный цех Углегорской ГРЭС. А мама работала товарным кассиром в системе документооборота Донецкой дороги. И даже титан в нашем доме топился не дровами, а пропитанными мазутом локомотивными фильтрами: в этой самой топке в четвертом классе я сжег дневники начальной школы. Всё свободное пространство в них было исписано красными чернилами - учителя довольно жестко ставили границы нам дозволенного. Как и родители...
Игры с друзьями заканчивались, когда нужно было поливать виноградник - по сути, это был наш огород в шесть соток. Отец купил его, как и многие тогда в Донецкой области. А что такое вырастить виноградную лозу в степи, на сухой каменистой возвышенности, когда до скважины с водой внизу почти километр? Помню бесчисленные ведра, которые в жару приходилось таскать наверх. Но виноград все равно вырастал кислый - климат не тот. Поэтому папа ставил вино в солидных размеров бутыли с трубочкой, через которую выпускался воздух. И время от времени прикладывался к ней: надо ведь было проверить, созрело или нет!
Даже арбузы у нас вырастали лишь до размеров крупного яблока - сорвешь такой с бахчи, разломишь пополам и выгрызаешь сладчайшую мякоть.
Раки и патроны
В дебальцевском Доме культуры железнодорожников я в первый раз поцеловался с одноклассницей. За домом был стадион, на котором мы играли в футбол. А рядом, по таинственным аллеям старинного парка, я гонял на "Украине" - крутом по советским меркам велосипеде. "Украина" была мне на вырост, поэтому вначале приходилось ездить, засовывая одну ногу под раму.
Велик стремительно расширял мир: не забыть, как с друзьями ездили на самый дальний ставочек (заводь по-украински) за раками. На раколовку - гнутую медную проволоку - насаживали лапу полусгнившей лягушки. Как только рак хватал ее клешней, леску тихонько извлекали из воды. И... нужно было успеть вцепиться в "противника" снизу, пока он свободной клешней пытается вцепиться в тебя. Не увернулся - боль адская, при этом раненой рукой резко трясти нельзя - добычу отпустишь. Орешь и терпишь...
У нас, пацанов, все руки были изрезаны: у кого-то больше, у кого-то меньше. Это единственное, что нас отличало, - мы вообще не знали тогда, что такое "национальность". Кто мои друзья - русские, украинцы, евреи или поляки - не играло никакой роли.
При этом на улицах моего детства не было людей, несущих угрозу. С тех пор меня защищает это давнее ощущение доброжелательности окружающего мира. Отлично помню, как меня с маленьким братом отправили к бабушке в Донецк, но мы опоздали на дежурку. Возвращаться было стыдно, поэтому я пошел ловить попутку. Подобрала нас первая же машина, водитель заботливо довез до самого вокзала, а я оставил на сиденье железный рубль (понятия не имел, сколько нужно оставлять). Разве можно такую ситуацию представить сегодня? За последние два года моя двоюродная сестра Наташа, живущая в Донецке, дважды оказывалась на волоске от смерти. Последний раз - когда в ее троллейбус попал снаряд.
В моем детстве о том, как рвутся патроны, мы узнавали только по ржавым находкам времен Великой Отечественной, сразу летевшим в "пионерский" костер.
Ридна ненька
Вы помните время, когда границ между нами не существовало и авиабилет из Ленинграда в Донецк стоил восемь рублей? Я тогда часто гостил у бабушки на Полтавщине, в деревне Гребенка. Это была классическая "ридна ненька Украина" - тепла, чиста, гостинна. Саманные домики под соломенными крышами, коровы, которых я пас, вареная кукуруза, натертая солью. И огромная вековая шелковица в нашем дворе. На ней никогда не заканчивались ягоды, а на моей рубашке - помеченные ею "чернильные поцелуи".
Бабушка Домаха, пережившая оккупацию и навсегда проводившая мужа на фронт, научила меня удивительно плавному, мягкому украинскому языку и песням, каких больше нет ни у одного народа мира. Кстати, если по русскому я иногда получал четверки, то по украинской литературе и языку - только отлично. И хотя мама с папой говорили по-русски, свеклу мы называли буряком, а классическое "шо" было частью нашей обиходной речи, как и гэканье.
Да и сегодня, когда россияне смотрят "В бой идут одни "старики", они без перевода понимают, что "ничь яка мисячна" - это ноченька лунная, а "червона ковыла" - калина красная. А разве требует перевода мой земляк - знаменитый украинский поэт Сосюра? "Ридна маты моя, ты ночей не доспала и водила мене у поля край села, и в дорогу далеку ты мене на зори проводжала, и рушник вышиваный на щастя, на долю дала".
Разорвать Россию и Украину не получится ни у кого - на генетическом уровне не получится. Мы ведь по ощущениям, как и прежде, - одна страна, и нет у нас границ - в языковом, культурном, историческом плане. Здесь, на Севере, мы всей семьей по-прежнему поем на украинском - жена, дочка. "Ты ж меня пидманула" - попробуй-ка, отметь без этой песни хотя бы один праздник!
Игорь Орлов, губернатор Архангельской области