Генетическая память...
Давеча один из моих комментаторов, ув. charodeyy, посоветовал всем вместо всяких "игр престолов" читать нашу литературу, к примеру, цикл Государи московские Д. Балашова.
Ну, я и думаю себе: в самом деле, надо перечитать этот цикл, тем более читала я его давно, в 90-е, читала, естественно, в бумажном варианте и - вы не поверите! - в основном в "Роман-газете"! Помните ещё такой советский журнал? Вот и я помню.
И ещё помню, что мне почему-то очень нравился из этого цикла роман "Симеон Гордый". Казалось бы, князь не очень известный, ничего особо выдающегося совершить не успевший, а вот сумел Балашов так его описать. что и оторваться невозможно.
Ну, да это так, лирическое отступление. Суть в том, что я решила перечитать цикл "Государи Московские" - потому, что сейчас. через двадцать с гаком лет, он будет восприниматься по-другому; потому, что тогда, в доинтернетную эпоху, я так и не дочитала его до конца; ну, и потому, что я люблю Россию и её историю.
В общем, перечитываю. Нашла фрагмент, который и тогда мне очень нравился, и сейчас воспринимается близко к сердцу, фрагмент, показывающий, что после монгольского нашествия Южная Русь пришла в запустение, а уцелевшие люди ушли в Залесье и дальше на Север. И там, в Залесье, воспряла потом, как Феникс из пепла, вторая наша империя... (по классификации А. Проханова).
Вот этот фрагмент...
Как незаметно подступает осень: сквозисто редеют яркие густолиственные рощи, все прозрачнее высокий свод небес, по которому с последними птичьими стадами, ослепительно белые, словно первый снег, проплывают высокие холодные облака; и вот уже косые дожди сбивают последнюю пожухлую листву с дерев, и вот уже среди рыжей травы под ногою хрустнет первая тонкая льдинка; и непрошеным утром первый иней посеребрит бревенчатые тыны и голые макушки камней, – так изгибала и рассыпалась и наконец рассыпалась Киевская Русь. Уже не было ни дележа, ни борьбы за золотой стол киевский. После падения Ногая разоренные Черниговская и Киевская земли совсем обезлюдели. На Волынь и в суздальское залесье бежали последние оставшиеся в живых художники, иконописцы и златокузнецы, пахари и мастера книжного дела, древодели, каменосечцы и ученые монахи, что вослед за митрополитом потянулись на далекую Владимирскую Русь, чая хоть какой спокойной жизни, без насилий и погромов бродячих шаек татар ногаевых – вчерашних половцев, разбитых Тохтой. Да и победители мало кого щадили в бывшем улусе Ногаевом!
Шли, наступчиво ударяя посохами в землю, подымая пыль черными сбитыми постолами; шли, погоняя тощих, со стертыми в кровь холками лошадей, под отчаянный скрип немазаных осей перегруженных скарбом и лопотью телег; шли целыми деревнями и в одиночку, сторожко выглядывая из-под ладоней: не покажется ли верховой в остроконечной татарской шапке? Шли, хоронясь городов и обходя открытые ветру и взору места, одинаково посеребренные всех уравнявшею пылью… И только по взгляду, невзначай поднятому горе, проблеснувшему углубленною в себя мыслью, да по странно оттопыренной торбе за плечами, где угадывались острые медные углы тяжелой книги, можно было отличить ученого мужа, книжника и философа, от простого людина, ратая или кузнеца… И редкий взор останавливала в те поры отверстая сума книгочия в сухом придорожном бурьяне, – где рядом бросится в очи острый кадык и расклеванное лицо мертвеца, – только пыльный ветер степей сперва с осторожной робостью, а потом все быстрее и злее перелистывает и рвет листы с непонятными ему греческими литерами «Дигест» Юстиниана или «Книги церемоний» Константина Багрянородного…
Уходили черные люди, уходили бояре, уезжали вконец оскудевшие князья. Из Чернигова забивались в лесную брянскую сторону, куда и сам князь черниговский перебрался с двором и дружиной, увозя остатки чудом сбереженных черниговских святынь: книги и чаши, паволоки, мощи святых и иконы древлего византийского и киевского письма.
Разоренные и разоряемые ежегодно рязанские и муромские князья не могли дать исстрадавшимся людям верной защиты, и потому беглецы, передохнув в приокских красных борах, дальше брели, за Оку, на Москву, ко князю Даниле, еще не ведая, что умер хлебосольный московский хозяин, и того дальше, в Тверь, к Михайле Тверскому, и совсем далеко, в леса заволжские, где и не слыхать было, какие оселе правят князья, да и есть ли они тамотка...
(Дмитрий Балашов. Государи Московские. Книга вторая - "Великий стол". Пролог. Конец цитаты.)
Да... А воспринимается этот отрывок близко к сердцу потому, что у нас проснулась генетическая память и мы снова ушли из разоренной земли Киевской в Воронежские леса...