Евгений Додолев. Швыдкой: Наши вошли в Чехословакию, и в мой позвоночник вернулся страх
Из моей давней беседы с бывшим министром культуры:
– Подростки в ваше время считали, что нечто может повлиять на их жизнь из того, что происходит в Политбюро?
– Да, конечно. В 1968 году я объяснял одной зарубежной даме сердца: «Ты пойми, что мы сейчас живем свободней, потому что раньше боялись стука в дверь, боялись шелеста машинных шин, которые ночью приезжали, а сейчас уже не боимся». Она так посмотрела на меня с грустью, сказала: «Как же вам мало надо». Скоро наступил август, наши войска вошли в Чехословакию, и тогда в мой позвоночник вернулся страх.
Но на самом деле я и в 1989 году, и в 1990 верил в социализм с человеческим лицом. Я говорю это без иронии. Мы хотели какого-то свободного социализма. И вот почему так переживали всегда за Чехословакию, потому что нам казалось, что идея социализма с человеческим лицом, она очень важна, потому что я и сейчас марксист на самом деле, я никуда от этого особенно далеко не ушел.
Нам казалось, что мы живем в справедливом обществе, это правда. Ну вот если оно будет посвободнее, думали мы, если экономика на хозрасчет перейдет и тогда появятся товары в магазинах… Тогда мы во всем винили, естественно, буржуазное окружение, которое не дает нам жить спокойно, потому что куда бы ты ни приезжал, там был военный завод, у нас вся промышленность – это в основном военная промышленность.
Но я скажу честно, в принципе, никогда не забуду, в 1987 году у Марка Захарова был спектакль по пьесе Шатрова, назывался он «Диктатура совести». И после этого спектакля, – он был о Ленине, естественно, о гуманизме, – было обсуждение. Выступала американка, которая сказала: «Вообще социализма больше всего у нас». И это вызвало тогда приступ такой социальной ненависти просто – как это у вас больше социализма?
На самом деле действительно – вот мы в прошлом году отмечали 100-летие революции, – и эта революция сто лет назад имела всемирное значение, потому что все буржуазные страны вынуждены были – из опасения того, что у них случится то же самое, – идти на целый ряд социальных реформ. Это было очень важно.
Реформы шли медленно и в разных странах по-разному. Например, во Франции женщины получили право голоса только после Второй мировой войны, по-моему, в 1946 году, если я не ошибаюсь, когда было левое правительство у власти после победы над фашизмом. Но вот 8-часовой рабочий день, выплаты по социальному страхованию и так далее, – это результат определенной такой деятельности, связанной с революцией. Все боялись того, то, что произошло в России.
И надо сказать, что для нас это было тоже очень диковинным. Мы проснулись в 1992 году в другой стране и шутка, которую мы часто повторяли, имела смысл: мы говорили о том, что все, что нам говорили про социализм, было вранье, а то, что нам говорили про капитализм, было правдой. Вот все, что марксисты говорили про капитализм, было правдой.
И я думаю, что одна из серьезнейших проблем сегодняшней жизни, это то, что мы до конца не формулируем одной простой вещи – а в каком обществе мы живем с точки зрения социального устройства. Вот что это за общество? Капиталистическое? Ясно, что не социалистическое. Посткапиталистическое там, постсоциалистическое. Это серьезная тема на самом деле.
– А у вас есть ответ на этот вопрос, в каком обществе мы живем?
– Ну, он требует большего пространства. Но совершенно очевидно, что есть некоторые противоречия между, скажем, конституцией, в которой написано, что мы живем в социальном государстве и реальностью, когда становится больше платного образования, больше платных медицинских услуг и так далее, и так далее. То есть обязательства государства не выполняются по целому ряду причин. Но очевидно, что капиталистический элемент в нашем сегодняшнем обществе очень силен. Мы просто никогда это не формулируем.
У нас по-настоящему, с моей точки зрения, нет консервативной партии. Настоящие консерваторы – это минимилизация налогов, но и минимилизация социальных обязательств государства. То есть создаются условия, для которых людям говорят, вот вам условия определенные. Выживайте: зарабатывайте, учитесь отвечать сами за себя, учитесь развивать собственные бизнесы и так далее, и так далее. Но государство при этом, в общем, снижает все социальные обязательства перед вами, понимаете.
Это сформулировать очень страшно, потому что для политиков это означает сразу отток избирателей. Поэтому есть такие странные качели. Мы говорим нет, нет, нет, все-таки есть социальные обязательства, мы должны заботиться о пенсионерах там, мы должны заботиться о молодежи, мы должны заботиться о культуре.
https://www.youtube.com/watch?v=xOuGcfZvwLQ
Родился в Киргизии[3][4]. Отец, Ефим Абрамович Швыдкой (1912—2003), был военным; мать, Муся (Марина) Юлиановна Швыдкая (урождённая Блюммер, во втором браке Икова, 1925—2018[5]) — врачом-хирургом. Корни по линии отца из Винницкой области, мать — родом из Одессы [[1]]. Отчим, Михаил Михайлович Иков (1914—2006), был тромбонистом, выпускником Московской государственной консерватории (1939); единоутробный брат, Андрей Михайлович Иков — трубач, солист Государственного академического Большого театра. Михаил Швыдкой окончил ГИТИС по специальности «Театроведение». По окончании института в 1971—1973 годах по распределению преподавал зарубежную литературу в Улан-Удэ. Кандидат искусствоведения (1977, диссертация «Идейно-художественные проблемы английской исторической драмы XX века : „Избранник судьбы“, „Цезарь и Клеопатра“, „Святая Иоанна“ Бернарда Шоу, „Убийство в соборе“ Т. С. Элиота»[6]), доктор искусствоведения (1991, диссертация «Традиции гуманизма и мировой театр, 50-80-е годы»[7])[8], профессор Московского государственного университета и Российской академии театрального искусства (ГИТИС).
Ведущий ряда телепрограмм: «Культурная революция» («Культура»), «Приют комедиантов» (Первый канал, затем — ТВЦ), «Жизнь прекрасна» («СТС»).