Лепестки роз под обстрелом. Репортаж Дарьи Асламовой с передовой Донбасса
— Даша, в тебе сколько живого веса? — спрашивает Макс. — Семьдесят килограмм, — откликаюсь я, натягивая здоровенные резиновые сапоги. — Так, плюс «броник». Да на сапоги налипнет килограмм десять грязи. Вот если тебя сейчас в окопе убьют, а я тебя так красиво вытащу, ты меня в своей квартире пропишешь? Все хохочут. — Это кто еще кого вытаскивать будет, — бурчу я себе под нос. Я человек суеверный и терпеть не могу подобные шутки. Пока мы тут подкалываем друг друга, на соседнем фронте снайпер только что убил человека, а потом двоих его товарищей, которые пытались вытащить тело. Но об этом я узнаю позже. Пока у меня важная работа — переодевание. Димка, мой коллега и бывший военный, достал мне отличный ватник — легкий и не продуваемый, теплые перчатки с отрезанными пальцами, чтобы удобно держать камеру, и вменяемый «броник». Это не тот «гостевой» бронежилет, что выдают в пресс-центре Донецка залетным журналистам, в котором аж 25 килограмм чистой стали. В нем не то что ходить, в нем только ползать можно. — Ну, живей! — командует Макс. — Даша, ты идешь в середине. Громко не разговаривать. Позиции «укров» от 800 до 1000 метров. Звуки разносятся хорошо. Моросит мелкий, противный дождь. Я шагаю в раскисшую окопную грязь и тут же вязну, как муха в варенье. Ноги становятся неподъемными. Каска больно бьет по носу. Но двигаться надо. А тут еще начинается одышка после только что перенесенного коронавируса. Когда мы, наконец, вваливаемся в блиндаж, мне он кажется просто раем. Натоплено так, что даже жарко. «Дайте воды!» — кричу я. Отдышавшись, знакомлюсь с бойцами. «Военные: красивые, здоровенные». Трудно представить, что этим амбалам чуть больше двадцати. Война очень быстро старит мужиков. Да взять хоть Васю с позывным «Местный». Ему всего-то 23 года, а лицо уже взрослое, грустное. — Я вообще-то на автослесаря учился, — застенчиво объясняет он. — А потом ушел на фронт и понял: тут моя жизнь. А то, что руки рабочие, так это очень помогает. Всего сорок дней назад Васе пришлось выносить на носилках тело убитого командира взвода. — Хороший был мужик, мой учитель, — тихо говорит он. — Все, что умею, как солдат, — это от него. Его с беспилотника убило. — А здесь уже появились? — удивленно спрашиваю я, вспоминая недавнюю карабахскую войну. — Конечно. Фантомы, квадрики. И разведывательные, и груженые. Но надо просто вовремя найти укрытие. Звук-то сразу слышен. — Это правда, — замечаю я. — Мне всегда кажется, что рядом зудит оса. — Жалко, что не оса. Мы уже понимаем, что это новый тип войны. И готовы к нему. Вася на фронте знаменит как рэпер. Но стесняется выступать без сопровождения. — Я вам лучше потом свое видео пришлю. Мы снова ныряем в бесконечную цепь траншей, где есть даже печки-буржуйки. Рядом греется и курит боец. — Эх, Россия-матушка! Заманила, закрутила, наобещала, — вздыхает он. — И вот уже седьмой год воюем, а домой в Россию Донбасс так и не забрали. А ведь уже дети подросли, которые к обстрелам привыкли, а вот самолета, к примеру, никогда в жизни не видели. Или пассажирского поезда. Мой коллега Димка деловито смотрит на часы: — Пора сматываться. Четыре часа. Сейчас начнется! И точно. Только успеваем зайти под бревенчатое перекрытие, как рядом падает снаряд. — Дим, это что? — АГС с ВОГ-17. — Вот терпеть не могу этот ваш птичий язык! — раздражаюсь я. — Переведи. — АГС — автоматический гранатомет на станке. — А ВОГ — это что? Женский журнал?! — Что-то вроде того. Выстрел осколочной гранаты. Настоящий обстрел начинается, когда мы выбираемся из окопов, я стягиваю пудовые резиновые сапоги и застегиваю изящные замшевые сапожки. — Даша, под дом! Быстро! Я лихорадочно дергаю молнию, которую как назло заклинило. — А ну, не тяни! Беги! Я скачу, как коза, по осколкам, шиферу, битым кирпичам. А когда начинает работать БМП-2, нас загоняют в подвал. Но оторваться от окна невозможно. Я стою с открытым ртом и снимаю на телефон. Приказ Макса русскому человеку вполне понятен, но не печатен: «Вот стоят три ...... у окна. А мина сейчас ...., и все: три трупа». В подвале мирно чистят картошку. А Макс, как щедрый хозяин, предлагает несколько видов чаев: с лепестками роз, с бергамотом, с имбирем... — А че, водки нет? — грустно спрашиваю я. — Строго запрещено. И вот мы так светски пьем что-то с лепестками роз, пока наверху творится ад. А ребята ведут интеллигентную беседу о новых фильмах и недавно прочитанных книгах. И это учитывая тот факт, что последние два часа все разговаривали исключительно матом. — Вы так складно балаболите, — замечаю я. — А ты думала, что мы совсем дебилы. — Ну, не совсем... — неопределенно отвечаю я. — Но вот если я начну речь, то буду «экать» и «мэкать». А тут прямо распространенные предложения, восходящие и нисходящие интонации, логические рассуждения. Это на вас чай плохо действует. Наверху короткое затишье, и Макс любезно предлагает: — ........, люди добрые! Не до ночи же вам тут сидеть. Мы едем через совершенно мертвое село Старомихайловка. Даже собаки не брешут. — А живые люди тут есть? — тихо спрашиваю я. — Есть. Только ты их вечером не увидишь. Кому ж хочется помирать раньше времени. Продолжение следует.